Время Босха

Андрей ФЕФЕЛОВ. Андрей Ильич, уходящий год был признан ЮНЕСКО годом Иеронима Босха: 500 лет назад, в 1516 году художник умер. О его жизни человечеству известно не так уж и много. Впрочем, лучше всяких биографий о нидерландском гении рассказывают сами его произведения. Босх-живописец проник в глубины цвета и в толщи воздуха. Он поймал сам воздух, его колебания и мерцания. И в этих потрясающих перспективах, таинственных вечерних далях он увидел как на ладони и всю мировую историю.

Многие считают Босха отобразителем ада, отмыкателем бездн. Многие видят в его творчестве лишь мрачные образы апокалипсиса. Однако Иероним Босх прочувствовал не только ад. Он показал нам удивительные картины рая, пребывающего в лучах вечной божественной немеркнущей зари. Босх — это великий философ и пророк нашего дольнего мира, художник, наполненный пронзительным ощущением пространства и времени, уловивший дрожащий воздух бытия. Кем является Босх для вас? Какое послание он зашифровал в своих работах?

Андрей ФУРСОВ. Жизнь Босха пришлась на начало длинного, как говорят историки, XVI века. "Длинный XVI век" — это, условно, период с 1453-го по 1648 год. 1453 год — это падение Ромейской империи (Византии), конец Столетней войны. 1648 год — это Вестфальский мир, который увенчал Тридцатилетнюю войну. В эти 195 лет уложился переход от средневековой феодальной к раннекапиталистической Европе.

"Длинный XVI век" был мрачной эпохой, которая в свою очередь плавно вытекла из не менее мрачного, можно сказать, зловещего периода европейской истории: между началом эпидемии чумы — "чёрной смерти" (1348 г.) — и началом "длинного XVI века". В то же время, говоря об истории средних веков Западной Европы, важно не забывать, что она тоже, как и многие страницы нашей истории, была изрядно фальсифицирована. Деятелям Ренессанса и Просвещения нужно было расписать всю эпоху феодализма как символ мрачного, нединамичного, отсталого состояния общества. Что, конечно, не соответствовало действительности. Феодализм был весьма динамичной социальной системой, богатой, как сказали бы сегодня, инновациями — экономическими, финансовыми, техническими. Неслучайно капитализм исторически появляется из разложения только феодализма, а западная цивилизация, умирающая на наших глазах, представлена двумя системами — феодализмом и капитализмом. Эта "двугорбость" — уникальный случай в истории. Именно феодализм, а не Античность — детство Запада. Об этом хорошо написал У. Эко: "Все проблемы современной Европы сформированы в нынешнем своём виде всем опытом Средневековья: демократическое общество, банковская экономика, национальные монархии, самостоятельные города, технологическое обновление, восстания бедных слоёв. Средние века — это наше детство, к которому надо постоянно возвращаться за анализом". (Читаешь эти строки и думается: писал бы Эко только про то, что знает, — про Средневековье, про "Имя розы", а то ведь как посмотришь на те глупости, которые он написал о фашизме и в ещё большей степени о коммунизме, — и не верится, что серьёзный автор.)

До конца XIII — начала XIV века Средневековье было не мрачным, а скорее светлым. Европа с XI по XIII век пережила свою первую промышленную революцию; Западная Европа пережила бум строительства готических соборов и интеллектуальный взрыв; появилось большое количество идей и схем, упиравших на то, что разум и вера не противоречат друг другу. И только в конце XIII века архиепископ Парижский своим указом запретил 219 "вредных" доктрин, которые примиряли веру и разум. "Темень" наступила в XIV веке. Она совпала с социально-экономическим кризисом, крушением крупнейших банков Барди и Перуцци и приходом эпидемии чумы, "чёрной смерти". Вот тогда и началось мрачное Средневековье.

В середине XV века феодальное общество стало ломаться. Этот процесс ускорялся тем, что в условиях кризиса сеньоры стремились сохранить свои привилегии, и выбор у них был невелик: либо они уступают часть их королям, либо превращаются в нечто вроде богатых бюргеров, утрачивая ряд статусных характеристик в пользу низов. Классовый выбор пал, естественно, на монархов. И как следствие во второй половине XV века, как раз при жизни Босха, в Западной Европе появляются монархии нового типа — намного более жестокие, чем традиционные средневековые. Это Генрих VII в Англии и Людовик XI во Франции. Современники называли их "новыми монархами", а Макиавелли, который проницательно понял, что дело не просто в обновлении, а в появлении чего-то принципиально нового, придумал новый термин: Lo Stato — государство как организованный властный институт.

Это был принципиально новый — уже не феодальный, но ещё не капиталистический — феномен. Новизна государства-stato (state, l’état, der Staat) заключалась в следующем. Это была легальная сфера насилия, выделившаяся из производственных отношений и имевшая легитимность на определённой территории. Производственные отношения феодализма носят внеэкономический характер — насилие (отчуждение воли) исходно в них встроено. Разложение феодализма привело к выделению экономических производственных отношений, которые станут доминирующими при капитализме. Сфера социального насилия оказалась вне собственно производства и его отношений. Эту новую социальную ситуацию институционально и оформило государство/state. И пока сеньоры были уже недостаточно сильны, а буржуазия ещё слаба, в течение двухсот, а то и более лет этот новый институт мало что сдерживало. Особенно он развернулся в эпоху Ренессанса.

По поводу этой эпохи имеется много иллюзий и неадекватных преставлений. На неё переносятся красота, блеск и величие ренессансного искусства. На самом деле искусство это произрастало на обильно удобренной кровью, жестокостью и преступлениями почве. Достаточно почитать введение А.Ф. Лосева к его "Эстетике Возрождения" или "Ужасный Ренессанс" Александра Ли. Кстати, хорошо дух эпохи передан в фильме Пола Верховена "Плоть и кровь".

Босх — вот кто по-своему великолепно отразил эпоху с её страхом и ужасом: для средневековых людей то, что шло на смену их ломающемуся, вывихнутому веку, не могло не казаться ужасным. Взгляните на картины Босха. Центральная часть "Сада земных наслаждений" словно символизирует "золотой" (райский) век Средневековья — XI–XIII столетия. Правая часть — это XIV — начало XVI века, новое европейское Темновековье — третье по счёту.

Первые "тёмные века" — Х–VIII века до н.э., период, последовавший за Троянской войной вплоть до полисной революции. Второе Темновековье — хроноклазм V–VII века. И, наконец, третье, тоже длившееся три сотни лет — 1340–1640-е годы. Кстати, по всей видимости, ныне мы вступаем в очередное Темновековье, и, возможно именно поэтому нам интересен Босх, интересны Брейгель-старший, Дюрер, Грюневальд. Мир самого Босха — это правая часть триптиха, разгул Зла.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Речь идет об инквизиции?

Андрей ФУРСОВ. Ну, инквизиция начала свой разгул в XIII веке; кроме того, она была не только злом (хотя им тоже), но кое-чего достигла и в борьбе с реальным злом — диалектика, не отменяющая общую оценку инквизиции. Последняя, к тому же, деградировала в ходе своей эволюции, засоряясь теми элементами, для подавления которых была исходно создана. В "длинном XVI веке" разгулялись иезуиты. Можно сказать, что иезуиты — это один из скрытых ликов Ренессанса. Вообще ни одна новая эпоха, ни одна новая система не приходит в "белых одеждах". Любая новая система — это адаптация к кризису, примитивизация, ужесточение социального контроля, усиление эксплуатации народа и ухудшение жизни огромных его масс. Низы Западной Европы (и то не все) только к концу XIX — началу ХХ века стали жить лучше, чем низы эпохи расцвета феодализма. Только на рубеже 1950–1960-х годов, в эпоху де Голля у французов появилось такое же количество праздников и выходных, как в XIV веке. Французским крестьянам ещё повезло: они попали под пресс раскрестьянивания только в ХХ веке, а вот за английских верхушка взялась в XVI — XVII веках: огораживания и массовые (десятки тысяч людей) казни тех, кого сгоняли с земли, — чтобы не бродяжничали и не портили ландшафт. Ну, а у французской верхушки в XVI веке было своё "развлечение" — религиозные войны, то ещё мочилово. Одна Варфоломеевская ночь чего стоит. По сравнению с Генрихом VIII, его дочкой Елизаветой, Екатериной Медичи и её отпрысками, Филиппом II и герцогом Альба, их современник Иоанн Грозный — гуманист.

Ещё одна особенность эпохи Босха заключается в том, что это была особая точка сжатого времени, из которой одновременно видно прошлое и отчасти будущее. Есть аналогия. Космологи предполагают, что воображаемый путешественник в космосе, пересекая шварцшильдовский радиус "чёрной дыры", видит всё будущее своей Вселенной, а затем, по ту сторону "чёрной дыры", видит прошлое другой, новой Вселенной. Но нас-то интересует старая — в данном контексте это Европа позднего Средневековья и раннего Нового времени.

"Длинный XVI век" и был чем-то вроде исторической "чёрной дыры", в которой, словно сдавив настоящее до сингулярности, присутствовали одновременно прошлое и будущее, и особо чувствительные натуры, к которым, безусловно, относился Босх, смогли почувствовать что-то очень важное и отразить это на своих полотнах. Мы живём в эквивалентно-сравнимую эпоху. Нам не дано знать, будет ли XXI век длинным, начавшись в 1991 году разрушением Советского Союза и окончившись где-нибудь в 30-е годы XXII века (привет Стругацким) или же, напротив, окажется коротким, уступив пальму "длинновековости" ХХ и XXII векам (разумеется, если XXII веку суждено состояться). Но что мы несомненно можем констатировать — это нишевое, хроноисторическое сходство эпох. Мы живём на выходе из той эпохи (и системы), у входа в которую творил Босх, а вход и выход, как известно, зеркальны.

В полотнах Босха зашифровано очень много. В них замкнуто упреждающее отражение реальности, упреждающее на уровне эмоций, на уровне интуиции. Босх родился в середине XV века, прожил 50 лет и оказался в XVI веке. За это время была открыта Америка, хлынуло серебро из Мексики. Художник не дожил одного года до Мартина Лютера с его тезисами. Не дожил нескольких лет до страшной крестьянской войны в Германии. Казалось бы, он не застал этих событий, но они словно присутствуют в его произведениях!

Андрей ФЕФЕЛОВ. Вглядываясь в образы ада Иеронима Босха, мы видим фонтаны огня на померкших горизонтах. Под ними скворчит и бряцает вся мировая история, наполненная насилием и войнами. В копошении и битве монстров мы узнаем и наш век. Среди таинственных аллегорий и непостижимой символики явлена сама современность.

Андрей ФУРСОВ. Перекликается всё это и с "Триумфом смерти" Брейгеля-старшего, и с "Четырьмя всадниками апокалипсиса" Дюрера. Ведь, по сути, один из ликов апокалипсиса — война.

Средневековье — эпоха постоянных войн, но то были в основном династические войны. Столетняя война — это не война между "государствами Англией и Францией". Не было тогда таких государств — они в значительной степени родились в огне этой войны, воевали династии по династическому поводу. А вот войны Нового времени, причём с самого начала, с раннего Нового времени, к которому и относится "длинный XVI век", приобрели другой характер.

Во-первых, они стали намного более жестокими — "войнами на уничтожение". Классовый и религиозный накал войн "длинного XVI века" не идёт ни в какое сравнение со средневековыми при всех их жестокостях и эксцессах. Старые правила и старая мораль ушли, а новые не пришли. Моральный вакуум — специфика волкодавьих веков со всеми последствиями.

"Траву ел жук, жука клевала птица, хорёк пил мозг из птичьей головы и страхом перекошенные лица лесных существ смотрели из травы". Эти строки Н. Заболоцкого как нельзя лучше характеризуют психологическую атмосферу третьего западного европейского Темновековья.

Во-вторых, после военной революции XVI века началась профессионализация армий, что резко увеличило уровень и потенциал государственно-организованного насилия, прежде всего по отношению к низам. "Нормализация" ("рутинизация") насилия происходит после окончания "длинного XVI века" — с началом войн капиталов: англо-голландских, англо-французских. В это же время в Англии (с 1707 г. — Великобритании) начинает всерьёз меняться соотношение сил между государством/монархией и капиталом. Более того, капитал начинает создавать монархии как бы от самого себя. Так, задача тесной координации действий и капиталов двух Ост-Индских компаний — английской и голландской — имела своим следствием свержение династии Стюартов (они восходят к Меровингам) и "организацию" новой династии — Оранской; за ней последовали династии мелких, а потому зависимых от Сити немецких князьков. По английскому пути, по сути, (независимо от историчности корней династий) пошли Норвегия, Швеция, Нидерланды, иными словами — протестантская Европа. По сравнению с настоящими великими династиями — Меровингов, Рюриковичей, Гогенштауфенов, Чингизидов — протестантские монархии смотрятся как беспородный новодел. Именно этот комплекс лежит в основе отношения "протестантских" династий к настоящей королевской/царской крови — Sang Royale. Если в одном случае перед нами история и кровь, то во втором это деньги и максимально иудаизированная версия христианства — протестантизм.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Как и где выращивали этих гомункулов?

Андрей ФУРСОВ. Их не "выращивали", а сажали на престол. Те же Виндзоры или ганноверская династия автоматически становились зависимыми от Сити. Кстати, до сих пор жив "обряд дома Сити". Английский монарх, например, нынешняя королева, как частное лицо может вполне прийти в Сити. В качестве же королевы она может быть введена туда только мэром Сити. Этот обряд указывает место капиталистической монархии, которая, помимо прочего, становится политическим партнёром бизнеса. Кровь здесь превращается в капитал, как, например, земельная собственность. А вот, например, кровь Рюриковичей или Чингизидов — это не капитал, это субстанция намного более высокого качества.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Получается, что сами по себе войны эволюционировали. Прошли путь от династических конфликтов до глобальных мировых столкновений…

Андрей ФУРСОВ. С точки зрения средневекового человека то насилие, что имело место в начале XVI века, было предельным ужасом; дальше, казалось, начинался уже ад. Скажем, Босх не дожил до крестьянской войны в Германии, а Лютер дожил. Сначала он призывал вешать, топить и убивать восставших крестьян, а потом, когда увидел, как это делается, пришёл в ужас. Крестьянская война в Германии — это первое серьёзное социальное волнение "длинного XVI века", она была значительно более жестокой и крутой, чем Жакерия, восстания Уота Тайлера, чомпи или "белых колпаков". Это было нечто новое, далёкая прелюдия Французской революции 1789–1799 годов. Конечно, степень политической зрелости лидеров несопоставима, но некоторое сравнение вполне допустимо. В том числе и по линии любования своей жестокостью и смертью противника.

Интересная деталь: для европейцев очень характерна эстетизация смерти. Уже практически в наше время в немецких лагерях расстрелы или повешенья проводились под музыку Вагнера. Эта культурно-психологическая традиция отчасти ведёт своё начало от "danсe macabre" — "танца смерти" в эпоху чумы. Так люди адаптировались к страшной реальности, смирялись с ней, соединяли с ней жизни. Если в XI-XIII вв. в светлую пору Средневековья юноши назначали свидания девушкам около мельниц, то во времена "чёрной смерти" и после неё свидания нередко происходили на кладбищах. Но дело, разумеется, не только в "чёрной смерти". Задолго до неё на въезде в средневековые города красовались виселицы — в русских городах такого не было. Запад — имманентно жестокая цивилизация. И это неудивительно: он — наследник жестоковыйной Римской империи и зачат в крови Великого переселения германцев. Романо-германский синтез — это не только инновативный феодализм, но и мир злых сеньоров и жадных монахов; сравните холодно-колючий взгляд поджарого католического священника с сонно-благодушным (порой только внешне) взглядом православного батюшки с брюшком. Эстетика смерти Запада — лишь отражение его истории и социального генотипа. Отсюда различные концепции и образы Зла в русской и западной традициях. На Западе зло носит абсолютный характер. На Руси — относительный: с Бабой-Ягой и даже Кощеем возможно вступать в человеческие отношения. Иными словами, жестокость здесь не имманентна, она носит ситуационный характер. В этом отличие Иоанна Грозного от Генриха VIII.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Вся эстетика и философия Запада пронизана образами и символами смерти. Европа — воистину "страна заката"…

Андрей ФУРСОВ. Да, и одной из причин тому — историческая жестокость и социальный шок от эпохи чумы. Эпидемия чумы лишь краем зацепила Русь. В Западной Европе чума выкосила 20 миллионов из 60-ти, это треть населения. Причём со временем болеть меньше стали не потому, что гигиена улучшилась. Наоборот, гигиенические показатели в раннем Новом времени иногда были похуже, чем в Средневековье. Просто выработался иммунитет, люди адаптировались к данному возбудителю.

Сегодня я смотрю на современную западную Европу, и меня не оставляет мысль о том, что эта цивилизация объята метафизической, этнокультурной, религиозной, расовой волей к смерти! Такое впечатление, что люди не хотят быть. Они не хотят остаться в истории европейцами, не хотят и не могут даже сохранить свою половую идентичность! И опять вспоминается Заболоцкий: "Всё смешалось в общем танце, / И летят во все концы / Гамадрилы и британцы, / Ведьмы, блохи, мертвецы. / Кандидат былых столетий, / Полководец новых лет, / Разум мой! Уродцы эти — / Только вымысел и бред. / Только вымысел, мечтанье, / Сонной мысли колыханье…". Только это не бред, а нынешняя западно-европейская реальность.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Босх в своих картинах отобразил и современную техногенную цивилизацию, прозрел технологический миропорядок… В этом тоже явлено потрясающее предвидение мастера.

Андрей ФУРСОВ. Технологичность Босха — отдельная, очень интересная тема. Но когда мы говорим о технологичности, мы не должны забывать, что феодализм породил очень технологичное общество со множеством технических достижений.

Собственно, вся история феодализма — это череда революций. Сначала была сельскохозяйственная революция VII–VIII веков, когда изобрели тяжёлый плуг. Затем сеньориальная революция — генезис феодализма. Потом коммунальная революция, давшая свободу городам. И, наконец, последняя революция эпохи феодализма — это первая промышленная революция XI–XIII веков, когда, например, орден цистерцианцев усеял всю Европу мельницами. Ведь что такое мельница? — это энергетический потенциал. Всего за 200 лет в одном департаменте Об во Франции количество мельниц увеличилось с 14 до 200, что же говорить о всей Европе? Вся Европа была усыпана мельницами, и это позволило резко увеличить получаемый продукт и создать задел для будущего рывка.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Таким образом, битва Дон Кихота с ветряными мельницами — это своеобразный финал огромного периода…

Андрей ФУРСОВ. Отчасти. "Длинный XVI век" — это конец очень многих вещей. Флагманы эпохи уходили тоже. Ударной силой перехода к новой системе стал Мартин Лютер, человек малокультурный, попросту говоря — грубый, неотёсанный "тёмный мужик", как о нём отзывался Эразм Роттердамский. Эразм — утончённый интеллектуал — посмеивался над Мартином Лютером и такими, как он. Но, как говорится, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Будущее было не за Эразмом, а за Лютером, который — внешне — пятился в прошлое. Однако, отступая назад, в прошлое, Мартин Лютер делал рывок в будущее. По своей сути он был фундаменталистом, революционером, взрывающим традицию. Он опирался на Священное Писание и противопоставлял его традициям и Папе. Парадоксально, но для принятия воззрений Мартина Лютера необходимо было отказаться от очень многих интеллектуальных достижений Средневековья. Трудно представить, чтобы Эразму Роттердамскому привиделся чёрт, и он запустил бы в него чернильницей. Однако именно в этой средневековой подверженности глюкам, в отступлении от достижений позднего Средневековья содержался потенциал для рывка. Почти по Конфуцию: "Тот, кто отпрыгнул дальше всех, сможет прыгнуть ещё раз".

Схоластика интеллектуалов зашла в тупик, потому что, помимо прочего, раздробилась на большое количество отдельных дисциплин, у которых не было "универсального лексикона" для диалога друг с другом. Кстати, почти то же самое происходит с наукой сегодня. Огромное количество дисциплин, которые плохо связаны друг с другом и не обладают универсальным лексиконом, раздирают её. Сегодня наука как форма рациональной организации знания, похоже, повторяет судьбу схоластики.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Пока Лютер швырялся чернильницами, в очередной раз была открыта Америка. Начался отсчет новейшего периода в истории цивилизации.

Андрей ФУРСОВ. Вы правы, Андрей Александрович. Америку открывали не раз, туда плавали и финикийцы, и египтяне, и викинги. Но при жизни Босха её открыли значимо, и это стало экономическим фактором развития Европы. Трудно сказать, сумел ли Босх оценить значение этого открытия. Думаю, скорее всего, нет, но сам факт открытия Америки привёл к тому, что империя Карла V, отца Филиппа II, вобрала в себя Мексику и часть Южной Америки. Европа закончила эпоху Средневековья, и развернулся "длинный XVI век" с империей Карла V. В этот "век" произошло нечто очень важное, изменившее ход истории Евразии и мира. На западной оконечности Евразии, на её уткнувшемся в Атлантику полуострове Европа случилась историческая мутация — возникли капитализм и североатлантическая мир-система. До XVI века Евразия жила континентальными циклами. В XVI веке начала оформляться североатлантическая, морская, в силу своей морской устремлённости, система, которая начала жить своими ритмами и которая уже в XVII веке вступила в борьбу с Евразией как у себя на Западе, в Европе, так и на Востоке, в Азии. Северная Атлантика выскочила за пределы евразийского типа развития и оформила свой собственный, персонификатором которого стала Англия. Персонификатором евразийского развития стала Россия. Само развитие европейского исторического субъекта в XVI веке раздвоилось: с одной стороны — самодержавие, с другой — капитал и государство/state; с XVIII века к ним добавятся наднациональные группы мирового согласования и управления, и для России возникнет новое издание трёхглавого Змея-Горыныча, только не на востоке, а на западе.

Возвращаясь к империи Карла V, отмечу: она превосходила империю Карла Великого. Однако Карл V и его сын Филипп проиграли голландцам, а по сути — союзу капитала и "чёрной аристократии". Венеция и Генуя финансировали и Карла V, и Филиппа II, и голландцев. Им это нужно было для того, чтобы Испания не стала по-настоящему сильной державой, а находилась в финансовой зависимости от них.

Те же венецианцы впоследствии сыграли большую роль в подъёме Англии. Произошла смычка северного и южного капитала, голландцев с англичанами при активнейшей роли еврейского капитала. Так родилась линия торгового капитала, которая начала противостоять классическим монархиям. Филипп II не был тем садистом, о котором мы читаем у Шарля де Костера. Мерзавцами были как раз голландские, английские купцы и пираты.

Подобное перевёртывание смыслов — типичный пример исторического вранья, шельмования Средних веков, Испании, католиков. На протяжении сколького времени нам рассказывают, как католики жгли людей! Но исследования последних пятидесяти лет показывают, что протестанты сожгли людей намного больше, чем католики.

Англо-голландская, протестантская склонность к фальсификации начала проявляться в борьбе с Испанией, затем в войне Англии и Франции и, наконец, предстала перед нами во всей красе в борьбе англосаксов с Россией и Советским Союзом. И это психоис­торическое информационное оружие тоже породил "длинный XVI век".

Андрей ФЕФЕЛОВ. Кстати, картина Босха "Сад земных наслаждений" была приобретена испанским монархом Филиппом II. Она висела у него во дворце. Возможно по ней он учился читать шифры всемирной истории.

Андрей ФУРСОВ. Возможно, хотя вряд ли. Но даже если не вникать в смысл картины, она образно завораживает. Собственно, что и должно делать большое искусство.

Меня впечатляет "Триумф смерти" Брейгеля-старшего. Брейгель тоже кое-что увидел, почувствовал. Это были особенные художники, что-то упрямо вводило их в дискомфорт. Ломалась эпоха, и они сталкивались с очень многими непонятными для их чувств вещами. Это что-то, столь ощутимо, болезненно чувствуемое ими, они и пытались изобразить, как могли.

Андрей ФЕФЕЛОВ. "Триумф смерти" — нападение скелетов на людей. Популярный голливудский сюжет.

Андрей ФУРСОВ. В нашем противостоянии Западу, англосаксам нужно помнить, что в их сознании эстетика смерти и жестокости играет очень большую роль. Повторю: в русской сказке можно договориться со злом, посмеяться над ним. Если у нас оно носит относительный характер, то в западной традиции зло — это абсолют. Будь то западноевропейские сказки, или Саурон Джона Толкина, или Моби Дик в романе Германа Мелвилла — в них зло абсолютно, и договориться с ним нельзя.

Абсолютизация зла в случае подчинения человека или общества последнему оборачивается безостановочной деградацией по логике "если нас изгнали из рая, то мы будем грешить по полной". С 2015 года в целом ряде областей Германии открыты публичные дома для зоофилов — привет монстрам Босха… Что-то мне подсказывает, что расплата Западной Европы, а со временем и Северной Америки за их "сад земных наслаждений" близится. И она будет страшной. "Миграционный кризис" — это новый тип военных операций геоисторического типа. Африканцы, арабы — это чуждые европейцам существа, врывающиеся в их некогда уютный мир, подобно оркам в Хоббитании. Со своей толерастией-педерастией-мультикультурастией североатлантические европейцы вступили на совершенно определённую дорогу — "а в конце дороги той — плаха с топорами". Или ещё что похуже — как на полотнах Босха.

В 2012 году в Лондоне Обама заявил, что XXI век будет веком возникновения новых наций. Этот процесс уже начался в Западной Европе, и скорее он будет похож не на "длинный XVI век", а на тёмные века, на переселение народов V–VII вв. нашей эры. Тот "микс" привёл к подъёму Западной Европы, её народов, потому что их объединяла одна культура и, пусть разделившаяся, но одна религия. Теперь же мы видим рвущихся в Европу мигрантов — людей иной религии, иной расы, иного этноса, всего иного. А потому "микса" и подъёма не будет, а будет упадок и мясорубка. Здравствуй, Босх.

Мы являемся свидетелями конца Модерна, кровавой зарёй которого было время Босха. Что придёт ему на смену? Что-то подсказывает мне как историку, что это будет очень невкусное и агрессивное смешение предыдущих эпох, которое попытается прорваться и в наш русский мир, и нужно быть готовыми при всей нашей миролюбивости сурово насупить брови и встретить его "в лоб", секирой сверху — до пояса.