Часто слышны слова о том, что словесность наших дней — сплошной постмодернизм: за текстами Пелевина и Сорокина, Шарова и Липскерова совсем не видно произведений, посвящённых современному человеку, который старается справиться с проблемами нового века. Не думаю, что идея тотального наступления постмодернизма в современной литературе верна...
Никакой фантастики, отражены основные изменения языковой нормы, тщательно воссозданы социальные контексты, интерес к типичному сознанию, оказавшемуся в предсказуемых границах, построенных нашим сейчас. Русская литература, зная, где располагаются национальные вершины, стремится быть реализмом. Востребован он и как издательский проект.
Сложнее вопрос о сущности и качестве подобного искусства, о его силе и способности поднять русскую словесность на новый уровень.
Популярность реализма подтверждает процесс поиска необходимого эпитета, призванного усилить те или иные грани классической эстетики. Юрий Мамлеев, стремясь спасти "вечную Россию" от провокаций ада, много лет разрабатывает концепцию "метафизического реализма". Более десяти лет назад объявил о начале своего пути "новый реализм", который активно развивался в прозе Шаргунова, Сенчина, Прилепина, теоретически оформлялся в манифестах и статьях Елены Погорелой, Андрея Рудалёва и других критиков...
"Реализм — это я", — могли бы сказать многие современные русские писатели. Пользователи Сети знают, как популярны сегодня разнообразные формы дневников, исповедей, комментариев к событиям. Писателем может почувствовать себя каждый. Одна из главных тенденций литературы нового века — ставка на автобиографическое начало, поиск художественности в собственной повседневности, желание самого себя — часто неприкаянного, но всё равно любимого — сделать главным персонажем рассказа, романа, сборника.
На особом внимании к собственной биографии строится большинство текстов Сенчина, умеющего преображать в слове житейский аутизм и депрессивную тяжесть.
Сергей Шаргунов в прошлом году выпустил "Книгу без фотографий", состоящую как раз из многочисленных снимков своего прошлого...
Эдуард Лимонов в новом романе "В Сырах" спокойно рассказывает о годах, проведённых в одной из московских промзон после выхода из тюрьмы. Сообщает, чем и с кем жил, как женился на Актрисе, родил с ней двоих детей и расстался.
Но главное в ином: состоявшаяся личная реальность даёт писателю возможность говорить о том, что он — Фауст, сближающийся в героическом архетипе, созданным Гёте. Лимонов–Фауст, сохраняя безусловный интерес к своей биографии, начинает проповедовать: о том, что люди — биороботы, что они созданы какой-то космической слизью, нуждающейся в энергетической пище. Только восстание против Создателей спасёт нас. Данная мысль озадачивает, но точно объясняет неисчезающую революционность автора.
Андрей Аствацатуров, питерский писатель и преподаватель зарубежной литературы, в прошлом году опубликовал "Скунскамеру", в 2009 году вышел его первый роман "Люди в голом". Аствацатуров не Лимонов: ему не нужны потрясения, он ни с кем не собирается бороться. Он пишет о занятных мелочах персонального опыта, о встречах с коллегами, студентами, случайными прохожими. Мастерство повествователя сказывается в ярких эпизодах, способных предстать и запоминающимся анекдотом, и мировоззренческим символом. Обращение к себе для Аствацатурова самодостаточно, и всё же из этого рождается нечто большее: мысль о том, что любой эпос, заставляющий человека встать под какое-то знамя, опасен и нуждается в строгом отрицании. "Только не доставайте меня", — такова подтекстовая просьба повествователя в "Скунскамере".
Этой весной вышла книга рассказов Андрея Рубанова "Стыдные подвиги". Перед читателем проходит жизнь героя, совпадающего с автором в имени, фамилии, биографии. Он показывает себя... пионером, советским солдатом, бизнесменом, пресс-секретарём в Чечне, рабочим на московской стройке. "Стыдные истории" в границах популярного ныне жанра, который можно обозначить как "автобиографический роман в рассказах". Этапы жизни автора, сообщения об успехах и провалах создают образ поколения.
И вот тут есть нечто по-настоящему важное. Любопытное оказывается поколение: конкурентов перестреляли, сами от пули спаслись, денег заработали. На шпагат ребята могут садиться, с ненужными женщинами расставаться. Но эти крутые пацаны, играя мускулами и кошельками, проморгали страну, потому что занимались только собой.
Кстати, это одна из доминирующих черт современного возлереализма — эгоцентризм, часто хвастливый. Поэтому и называется рубановская книга "Стыдные подвиги".
Есть место и для социально-критического познания реальности: не личность, не внутренний мир человека оказывается на первом плане, а образ отвратительной системы/схемы, построенной постсоветскими катастрофами. Такова ситуация в двух романах, появившихся в этом году: "Захвате Московии" Михаила Гиголашвили и "Немцах" Александра Терехова.
В обоих произведениях Россия предстаёт захваченной территорией. Вроде бы нет расхаживающих по улицам внешних врагов, но все ключевые позиции — префектуры и спецслужбы, органы борьбы с преступностью и более высокая власть — показаны как пространство обогащения тех немногих, кто получил желанный статус и может решать личные проблемы под видом государственных.
Особенно убедителен Терехов. Предпринятое им художественное исследование столичной префектуры, где правит ненасытный монстр, заставляет читателя увидеть эпическое полотно: на просторах родной страны царствуют хищники, не только растаскивающие по личным закромам весь материально-финансовый мир, но и уничтожающие саму человечность, как это делают в соответствующих жанрах вампиры или инопланетные захватчики.
И нет эпического героя, способного разогнать нечисть. Через судьбу Эбергарда, главного персонажа "Немцев", Терехову удалось показать, как россиянин наших дней, независимо от национальности и вероисповедания, погружается в религию компромисса: если правят лицемерие и несправедливость, и ничего сделать нельзя, — надо делать то, что даст тебе персональную нишу в мире всеобщей неправды. Ругать всё и вся, вздыхать о погибели страны и стараться при этом урвать значительный кусок — вот закон комфортного выживания. Верещишь о том, что всё плохо, а действуешь так, чтоб было ещё хуже.
Серьёзных успехов, связанных с эстетикой реализма, добился Захар Прилепин. В феврале текущего года вышел сборник его повестей "Восьмёрка", в котором автобиографизм — этот детский сад реализма — если и присутствует, то свободно растворяется в сюжетном разнообразии. Незаметная драма современного молодого человека, которому надо становиться отцом, занимает автора. Речь идёт не о формальном статусе отца, у которого есть ребёнок, а об отцовстве как состоянии, при котором серьёзность восприятия мира исключает инфантилизм и депрессивность, вызванную себялюбием. Прилепин действительно разнообразен: много актуальной публицистики, есть военная проза ("Патологии"), социальный реализм ("Санькя"), психологически развитый автобиографизм ("Грех"), художественное жизнеописание Леонида Леонова, есть и вполне модернистский текст — роман "Чёрная обезьяна".
Творчество Прилепина — важный симптом нашей современной словесности, пытающейся вернуть былые позиции. Прилепин понимает, что надо быть разным, не бояться жанровых экспериментов. Многие ждали, что автор "Саньки" принесёт с собой идеи и образы революции, захочет большего, чем издание хороших книг и популярность востребованного писателя. Но Прилепина, как и многих, привлекли интересы среднего класса, который... желает жить тихо, разумно, долго. И читать книги, оберегающие покой. Большой реализм растёт из тяжелых страданий. Но разве пожелаешь себе и ближним испытаний, которых можно не вынести?..
Даже лучших творцов современной словесности преследуют демоны масскульта: фрагментарность и торопливость, клановость, успешность, себялюбие, выраженное в литературных автопортретах, и самый мрачный бес — страх одиночества, боязнь выпасть из обоймы, исчезнуть надолго, чтобы создать мир, который навсегда.
Возле реализма удобно. Сейчас наша литература пребывает именно здесь — в относительном комфорте, при весьма слабом интересе интеллектуального народа. Нет нового русского текста, от которого невозможно отказаться.
О подлинном возвращении русского реализма мы сможем говорить, когда социально-духовный бунт и предсмертная депрессия, познание большого исторического мира и лирический эгоцентризм, разбросанные, например, по изолированным текстам Захара Прилепина, сойдутся в одной художественной вселенной, как это случалось прежде в великих русских романах. Тогда будет побеждён современный нарциссизм, призывающий любоваться собой и довольствоваться малым.
Возможно, появится новый русский диалогизм — не отдельный риторический приём, а целостное, духовное сознание, в котором — вспомним Достоевского — присутствие последних вопросов сочетается с обсуждением житейских проблем, а умение слышать и понимать другого обязывает человека прояснить свою веру и следовать её символу.
Конечно, необходим талант.
Но ещё нужна воля писателя, который в современном литературном процессе пожелал бы двигать горами, а не заниматься мышиной вознёй для укрепления собственного имиджа.
