В палату легко запрыгивает парень, почти мальчик, похожий на барбудос кубинской революции. На барбудос, потому что борода, как у Фиделя Кастро. А запрыгивает, потому что у него только одна нога...
— Может, стул всё-таки? — участливо интересуется доктор.
— Нет, спасибо.
Когда доктор уходит, Саша только пожимает плечами и морщится:
— И вот дня не проходит, чтоб мне стул этот не предлагали.
С угловой кровати из-под изгиба капельницы на Сашу, прищуриваясь, посматривает пожилой мужчина, до подбородка закрытый одеялом: руку забросил за голову - улыбается. Его позывной "Батя", он командир роты, вступивший в ополчение еще в 2014-м, прошедший боевой путь почти без ранений: впервые всерьез задело в августе этого года.
- Здорово, "Юноша"! Откуда куртка такая хорошая? Мне достанешь?
Поначалу даже удивляет: как легко, по-братски общаются между собой представители столь разных поколений: Саше, с говорящим позывным "Юноша", 22 года, "Бате" 59 лет, то есть он ему даже не в отцы, а почти в деды годится...
— "Батя", расскажите, как вы познакомились?
— Откровенно говоря, я сначала не обратил на него внимания: их, досрочно выпустившихся лейтенантов, к нам тогда только первый день прислали под Александровку. Но после того, как "Юноша" провёл меня, я немного поругался, конечно, но зауважал его...
Саша хохочет на соседней койке:
— Расскажи-расскажи, как было!
— Да чего тут рассказывать... Лейтенантов на первый штурм мы брать не должны были, но нас подняли по тревоге, солдаты выстроились в ряд, а он, значит, среди них вклинился. Ночь была, я его из-за темноты не приметил. А потом он в бою себя проявил, я ему в ответственный момент дал группу вести. Кстати, и позывной "Юноша" я придумал, он же у нас молодой. Тебе же 24?
- Утром было 22...
- Тем более!
Как раз под Александровкой в июне "Юноша" получил своё первое ранение в ногу: он должен был месяц лежать в больнице, но сорвался и убежал к своим, которых перекинули под Попасную. Второе ранение случилось в июле на трассе Лисичанск—Берестовое, где они смогли захлопнуть Лисичанский котел: опять прострелили ту же ногу, что привело к последующей ампутации.
Саша рассказывает о своем крайнем штурме:
— Мы тогда с еще одним офицером пошли на штурм, оставили 4 человек у дороги прикрывать, а сами побежали по укропским позициям вперед, забежали в посадку, а враг стал бить метров 50 спереди от нас — первый окоп мы всё равно смогли взять... Я запрыгнул в него, и тут же по нам открыли огонь и с левой посадки, и с правого блокпоста: ногу прострелили. Но потом танки укропские по дороге пошли, и все, кто там, у дороги, остался — 200-ые. А у нас только ранения.
"Батя" свою контузию в СВО получил и вовсе в День рождения, 8 мая, но за ранение это не посчитал и остался в строю. Хотя удар был в самую каску, поэтому можно считать вторым Днём рождения.
А в первый раз "Батя" родился и жил в Харьковской области, в городе Балаклее (да, той самой). Потом на какое-то время уехал в Россию, работал в промышленном альпинизме, самая большая высота, на которую приходилось забираться — 1800 метров.
— Вы очень смелый!
— Да ну, нет! Это шахтеры смелые, у нас так и говорят: был город шахтёров, а стал город вояк. Я вот над землей работал, а под землю ни за что бы не полез. Это не клаустрофобия, но мне надо контролировать ситуацию.
— А страх смерти на войне и на высоте схожи между собой?
— Это разное. Там нет противника, нет эффекта неожиданности. Всё зависит от инструктора и твоего поведения, а здесь ты никогда не можешь знать, куда упадёт. Судьба.
Судьба помотала "Батю" по России — большую часть жизни он провёл на севере, затем переехал в Красный Лиман (да, тот самый), где, казалось, остепенился, женившись и создав семью. Сыновей у него двое: один кровный (как говорит "Батя": ”Я его сам сделал”), а другого — ”сам воспитывал с 2008-го по 2014-й”.
А в 2014-м ушел в ополчение. Почему?
— Нельзя же так жить: говоришь одно, а делаешь другое. Говорил про борьбу, значит и идти надо...Жену, конечно, получилось, немного обманул.
— Как обманули?
— Ну сказал, буду с ней сидеть, а сам взял и ушёл. Она сначала спрашивала по телефону: ”Когда вернёшься? Когда вернёшься?” Я всё: ”Скоро, скоро”... А потом в 2018-м телефон случайно потерял и номер с ним. Ну, может быть, и не совсем случайно. Всё равно на территории Лимана еще украинцы тогда были. Ну, я сыну, который там, в Балаклее, остался, говорю: "Ты понимаешь, если что, рука у меня не дрогнет".
— А он — что?
— Ничего, он служить в ВСУ не собирался...
— А в семью вернуться не хотите?
— Это если примут. Моя рота — вот моя семья, я и живу, считай, там. У меня и отношение к ним отцовское: я вспыльчивый, наорать могу, обидеть. Но если не прав, всегда подойду потом извинюсь, причём в присутствии тех, при ком оскорбил. И тут вон, видите, парнишка лицом к стене спит? Танкист. Молодой совсем. Обижается на меня, что я его кушать заставляю...
— Сейчас на фронте много мобилизованных, как они проявляют себя?
— Ой, как мне это слово не нравится — "мобилизованные"! В 1941-м их тоже так, что ли, называли? Мы все равны: и контрактники, и добровольцы, и мобилизованные — все защитники Родины. Если человек посчитает, что он-де “мобилизованный”, вроде как не по желанию, то выходит, что и воевать в пол-силы должен?
— 50 лет вы жили мирной жизнью и на войне только последние 8 лет. Не скучаете по мирной жизни?
— Нет... Я уже привык. Я ту свою жизнь, скажем, не так жил, грехов много было. Вот сейчас исправляю.
— Вы уже давно на войне. Скажите, какую главную ошибку люди там допускают?
— Желание положиться на кого-то другого. У нас, например, в Республике в самом начале СВО были такие настроения: вот Россия придёт и без нас всё сделает. Будет быстро и нас не коснется. А так не бывает. Воевать придётся всем.
Всегда интересно, о чём говорят между собой воевавшие люди. Какие темы их объединяют. Я заметила за ополченцами одну особенность: они всегда подробно рассказывают о моменте гибели близкого товарища, как будто это самое важное. "Батя" с "Юношей" говорят о живых и о мёртвых одинаково, мне приходится уточнять: кто погиб, кто нет.
— А "Боцман" как там?
— Ну, "Боцман" на своём месте...
— Лёшку жалко...
— Да, рисковый был. Я его недооценил сначала, скромный такой и мне казалось, страх в нём был... А он надёжный оказался — герой.
— А "Заяц"-то где?
— Он пропал куда-то.
— Ну, ты знаешь, он не такой, чтоб пропасть. Не тот человек.
— А кто все эти люди?
— "Заяц"? Мы учились с ним, позывной - производное от фамилии. Нас ведь выпустилось 46 человек досрочно, 12 уже или ранены или погибли...
...Около полугода назад Саша был юным курсантом Донецкого высшего общевойскового командного училища (ДонВОКУ) — конвейера офицеров, как его называют. Подавал большие надежды, собирался идти в науку. Дружил с гражданскими преподавателями и конфликтовал с военными, именно из-за непосредственного начальника в его личном деле появились далеко нелестные характеристики: "Прыгает через голову непосредственного начальника”, “Воспринимает критику только тогда, когда считает это нужным". "Правильно, — подтверждает Саша, — зачем мне всякую ерунду-то слушать".
А ещё: “Физически развит слабо, в открытую заявляет, что мне это не надо”. С этим замечанием Саша категорически не согласен, по спортивным дисциплинам у него были пятёрки.
Но больше давались гуманитарные предметы. Вместе с философом Андреем Коробовым-Латынцевым они выступали на различных конференциях. Саша вспоминает об участии в политических дебатах. Они с преподавателем смогли обыграть самую сильную либеральную команду в дискуссии на тему “Нужно ли мировое правительство?” Молодой курсант даже сорвал аплодисменты, когда на либеральное обращение команды-конкурента: ”Господа”, парировал: “Здесь нет господ, тут только товарищи”. Правда, в следующем раунде они умудрились проиграть команде девчонок: ”они нам как-то не ровня были”. Всё потому, что им выпало выступать против “Оправдания войны для достижения высшей цели”. Не нашли аргументов.
— Жюри сидело строгое, в галстуках, а я взял и вспомнил цитату: ”Главные преступники — это не те, кто носит оружие, а те, кто ходит в галстуках”. Ну, и не очень они это оценили.
В побитом Сашином телефоне есть фотография их курса: статные ребята в военной форме на фоне распускающейся зеленой листвы. И комментарий Сашин:
— Здесь многие либо убиты, либо ранены. Самый левый и я — без ног. У второго слева глаз поврежден. Второй справа — погиб.
— Саша, не страшно было на фронт сразу так идти?
— Да это я и был инициатором! А то б до июня продержали. Мы в апреле рапорт написали, но его не приняли, ну так я на имя Пушилина переделал. И добился-таки! Потом почти все за мной повторили, и тоже добились досрочной отправки.
— Не жалеешь?
— Я хочу поставить протез и назад — на войну. ”Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти” — у моего педагога из училища эта фраза на листочке к ноутбуку приклеена. Философу всегда интересна сама смерть: посмотреть ей в глаза. На войне ещё и честнее. Больше свободы действий: никто не ограничивает тебя.
— А враг не ограничивает твою свободу? В любую же минуту убить могут?
— Это да. Но, например, в мирной жизни много мещанства. Ты же не можешь просто так взять и мерзавцу врезать, всё в условности упирается. Мне даже просто в штабе находиться не нравится: не та атмосфера. Вот у нас в расположении, которое в 700 метрах от линии соприкосновения, мне хорошо...
— Мы с тобой там вдвоем были — это же зона отчуждения, как у Сталкера.
— Зато рекламы нет.
— А командование? Оно ведь тоже неидеально...
— Неидеально, но это пока ты себя на их место не ставишь.
— Философия помогает на фронте?
— Там об этом и не думаешь, времени нет: я на позициях нашел блокнот, карандаш, даже заточил его, думал, записывать буду. Но он так и остался пустым, потом еще под дождём промок — непригодным стал. Осмысление начинается уже после возвращения из зоны войны...
Зато философская настроенность "Юноши" проявляется в... спасении книг. Из родного расположения, куда он регулярно наведывается, Саша выпрыгивает, волоча за плечами целый мешок собранных книжек, которые были подготовлены для растопки. Спасает Пушкина, Лермонтова, Пикуля, Есенина, хотя сам любит Маяковского. Бульварные романы не берёт — пусть горят.
— Как с философской точки зрения ты смотришь на эту войну? И снабжение у нас неважное, и командиры бывают не очень, как не поддаться разочарованию?
— Кстати, да, на украинских позициях мы находили и воду магазинную, в то время как нам, например, в бочках возят, и тушёнку хорошую. У них свиная есть, а у нас такой нет, потому что мусульмане служат. Но мне, честно говоря, и не очень нравится, когда живут по принципу: если от государства что-то положено, то непременно надо урвать, ухватить. По мне, это неправильно. Был такой философ Трубецкой, он писал про Крымскую войну: ”На стороне противника — военное искусство и технические возможности, а на нашей — вера в свою правоту и личное мужество войск”. Вот сейчас так же.
У Саши много фото с линий фронта... Есть даже фото, где ему, раненому, накладывают повязку, много кадров горящих домов, простреленных касок, есть и эсклюзивные видео со штурмов, которыми он потом делился с проектом Wargonzo. Но среди всей этой “военщины” попадаются и почти мирные снимки: например, вот фото с маками из Александровки — переливающееся цветочное поле, блестящее на солнце. ”Это линия соприкосновения, — комментирует Саша, — как у Высоцкого в песне: ”А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты”.
Бойцы общались и с мирными гражданами в прифронтовых селах. Например, Саша запомнил дедушку в Александровке, который во время жесткого обстрела не хотел спускаться в подвал, потому что “все мои уже там. И я к ним хочу”.
— Снаряды уже прям совсем рядом с нами ложатся, всё ближе и ближе... Я сел с ним рядышком, не помню даже, что говорил, но как-то уговорил пойти с нами.
Саша говорит спокойно о 200-х: ”Бежим, смотрю, того, кто впереди — нет, приподнимаюсь, только каску вижу из-за травы, точнее кепку. Убили”. Обычно после таких коротких историй добавляет: ”Жалко очень”.
Увлекательно рассказывает про штурмы — видно, он по ним скучает. Запомнился рассказ про штурм дома, где в подвале засел противник и необходимо было ухитриться с риском для жизни подойти к нему вплотную и забросить гранату. Фиксирует такую деталь: ”Дом ходуном от нашей работы ходил, а в нем, оказалось потом, кошка живет с котятами. Ничего, её не задело. С нами потом обитала”.
На вопрос, как для него началась война, Саша рассказывает в своем стиле: описывает первые митинги в 2014-м, пересказывает речь Павла Губарева, после которой сразу пошел дождик... Появляется ощущение, будто Саше даже нравится то тяжелое время, в котором героями становятся по факту своего существования.
— Саш, а обстрелы ты как-то замечал?
— Ну да, конечно: идешь в школу, смотришь — там дома частного нет. Потом магазина нет. Снаряды, значит, в них попали.
Последний вопрос:
— Мечта у тебя есть?
— Вот я и сам об этом часто думаю, наверное, нет мечты. Всё, что я хотел, уже сбылось: на фронт хотел — попал. Медаль хотел — есть. Еще в начале зарплату хотел нормальную, тоже устроилось всё: я олигархом быть не хочу, миллионы мне не нужны, так что мне хватает. Теперь думаю, куда ж стремиться-то...
— А где медаль?
— Пока у командира... Я и не очень хочу её носить...
— Это почему?
— Она на немецкую похожа...
...Прощаясь с "Батей", "Юноша" дает обещание не позднее чем через неделю привезти ему новую куртку. "Батя" согласно кивает: ”Она тёплая, и в окопе согреет.”
— А вы опять на фронт собираетесь?
— Это как возраст и здоровье позволят. Если этот (кивает на "Юношу") поскачет, то мне совесть не позволит отлёживаться — тогда и я за ним побегу...
— Вместе и побегим, — успокаивает Саша своим мягким, немного малороссийским акцентом.
Пока он резво “бегит” даже на одной ноге, на больничной лестнице вперед меня на целый этаж ускакивает, оборачивается и ждет, мягко улыбаясь. Я перевожу дух:
— Саш, скажи, а когда мы победим?
— А я не знаю, — обнадеживающе улыбается Саша. — Я фильм смотрел, "Девять дней одного года" называется, построен на конфликте прагматика и идеалиста. Там главный герой — учёный,положивший всю жизнь на достижение цели, в конце умирает после неудачно проведенного эксперимента, и он говорит такую фразу: "Из ста путей только один ведёт к цели. Мы смогли пройти по одному из ста, он оказался неверным. Зато нашим последователям останется пройти теперь только 99. Вот мы по этому же принципу живём: чтобы тем, кто пойдёт за нами, было легче...
...Я не знаю, какое будет у Саши будущее и будет ли с его неутомимой жаждой риска. Но я точно знаю, что у нашей страны есть будущее, пока по ней прыгает пусть даже на одной ноге вот такой Саша. Он во время нашего общения казался мне на кого-то похожим. То ли на царя Николая II, то ли на погибшего комбата Спарты "Воху". Сейчас понимаю: ни на кого Саша не похож. Сам по себе он. На него надо быть похожим.
