При обращении к термину "сталинская внешняя политика" неизбежно приходится определиться с тем, что́ данный термин означает, а также в какой мере и в каких рамках он соотносится или пересекается с терминами "внешняя политика РСФСР — СССР", "внешняя политика РКП(б) — ВКП(б) — КПСС" соответствующего исторического периода. Это далеко не простые вопросы и в хронологическом, и в смысловом отношении. Как известно, необходимую и достаточную полноту власти в партии большевиков и внутри Советского государства И.В. Сталин обрёл по итогам жёсткой политической борьбы только к началу 1928 года, после XV съезда ВКП(б), а полное и безусловное управление Народным комиссариатом иностранных дел СССР он получил только после замены М.М. Литвинова В.М. Молотовым на посту наркома в мае 1939 года. Лишь с этого момента существенная разница между отмеченными выше терминами стирается, а внешнюю политику СССР и ВКП(б) — КПСС можно считать полностью сталинской.
Означает ли это обстоятельство, что до 1939-го и тем более до 1928 года И.В. Сталин не касался проблем внешней политики ни на практике, ни в теории — и не вёл собственную внешнеполитическую линию? Конечно, не означает. Носила ли при этом его внешняя политика сугубо ситуативный и прагматический характер или же она воплощала в себе некую систему принципов, некую "матрицу" международного и межгосударственного взаимодействия, которая определяла реализацию сталинской внешней политики в конкретных исторических условиях и являлась её сутью? А если такая "матрица" существовала, то в чём она заключалась и, соответственно, можно ли говорить о продолжении сталинской внешней политики в настоящее время и на будущее?
Разумеется, это не просто дискуссионная тема — дискуссионно даже само её существование, мол, какой смысл ворошить прошлое или тем более пытаться возродить к жизни давно ушедшее? А поэтому представляется необходимым изложить или хотя бы обозначить некоторые соображения по данному поводу — с целью, скорее, поставить вопрос, чем попытаться дать ответ на него. Тем более что комплекс нынешних проблем российской внешней (и, соответственно, внутренней) политики — во всяком случае, об этом неоднократно заявляло высшее политическое руководство нашей страны — неразрывно связан с советским и даже досоветским периодами отечественной истории. В данном отношении тезис "Все мы вышли из сталинской шинели" и сегодня, через семьдесят с лишним лет после смерти Иосифа Виссарионовича, является чем-то бо́льшим, нежели просто остроумная метафора.
Следует отметить, что при любых оценках уникальной многолетней деятельности Сталина во главе партийных и государственных структур главное значение обычно придаётся внутренним аспектам этой деятельности, а внешние рассматриваются как нечто зависимое, периферийное и второстепенное. Расхожие варианты таких оценок типа "принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой" или, напротив, "Гитлер убивал чужих, а Сталин своих" всего лишь с разных сторон подчёркивают данное обстоятельство. На переднем плане, в свете исторических и прочих софитов, оказывается Сталин как государственник, строитель советской сверхдержавы на базе исторической России, русской цивилизации в целом. Он же в качестве мирового лидера, как правило, остаётся в глубокой тени, особенно после "антисталинских" ХХ и XXI съездов КПСС.
Несомненно, не будь "отец народов" настолько эффективен как руководитель собственной страны, ни о какой его роли на международной арене, ни о какой "сталинской внешней политике" речи бы даже не шло. Однако и без умелого использования И.В. Сталиным внешних факторов, экономических и политических, его успехи внутри страны были бы гораздо менее значимыми или же их вообще могло не быть.
При этом период, к которому хронологически относится основная идейная, политическая и государственная деятельность И.В. Сталина — первая половина ХХ века, "века войн и революций", — являлся, помимо прочего, частью эпохи нациестроительства (будем использовать этот термин вместо некогда популярной кальки с английского "нацбилдинг") в процессе создания нового типа государств, который начался ещё так называемыми буржуазными революциями XVI–XVIII веков: Нидерландской, Английской, Американской, Французской — и даже сегодня далеко не завершён. К настоящему времени число взаимно признанных государств, входящих в ООН, достигло уже 193, тогда как к 1953 году их насчитывалось 79, а накануне Первой мировой войны в мире было всего 59 суверенных государств.
Но это лишь количественная сторона вопроса — иначе бы и речи не шло о создании после Карибского кризиса "двухполярного мира", где в роли сверхдержавных "центров силы" выступали США и СССР, а после 1991 года — глобальной "империи доллара" и однополярного мира Pax Americana, который только сейчас, на фоне экономического возвышения Китая и ослабления Соединённых Штатов Америки, как считается, начал трансформироваться в некое новое состояние "многополярного мира".
Уже с первой половины XIX века (война за независимость испанских колоний в Латинской Америке и выдвижение Соединёнными Штатами в 1823 году доктрины Монро) нациестроительство не сводилось к созданию соответствующей системы общего внутреннего (национального) рынка, как материального (экономического), так и идеального (политического, культурного) производства/потребления, — оно всё чаще и во всё большей мере представляло собой процесс "подключения" или "переподключения" новых наций к уже существующим внешним политико-экономическим системам, более сложным и развитым, сначала сугубо национального, а затем и транснационального характера. Иными словами, "старые" нации использовали свои системные преимущества через процессы нациестроительства для расширения контуров своего влияния и ослабления конкурентов, поэтому формирование новых систем уровня наций и национальных государств, которые по всему комплексу их параметров являлись бы независимыми и суверенными, то есть едиными и цельными, становилось всё более сложной задачей. Последними относительно успешными примерами нациестроительства классического "буржуазного" типа можно считать создание Германской империи 1866–1870 годов и революцию Мэйдзи в Японии 1868–1889 годов, причём Страна восходящего солнца вплоть до 1931 года и после 1945 года (уже вместе с разделённой по итогам Второй мировой войны Германией) была вынуждена следовать в своём развитии за "старыми" нациями. К итальянскому Рисорджименто, прошедшему в 1848–1870 годах с огромной "помощью" внешних центров влияния в лице Великобритании и Франции, в данном отношении вопросов ещё больше. Не говоря уже о "весне народов" 1848 года или о более ранних "пробах британского пера" наподобие Бельгийской и Французской революций 1830 года, которыми по факту был аннулирован Священный союз европейских монархий, заключённый по итогам Наполеоновских войн на Венском конгрессе 1815 года.
В конце XIX — начале ХХ века (особенно после американо-испанской войны 1898 г. и русско-японской войны 1904–1905 гг.) эти процессы стали настолько очевидны, что нашли своё выражение в особом понятии-термине "империализм", под которым подразумевался определённый комплекс финансово-экономических и военно-политических характеристик ряда государственных акторов ("великих держав") того времени. Этот комплекс впервые с достаточной полнотой и точностью был описан В.И. Лениным в работе "Империализм как высшая стадия капитализма", написанной в 1916 году в разгар Первой мировой войны. В известном ленинском определении все пять пунктов касались международных аспектов феномена империализма, но три из них — в особенности: а) вывоз капитала (в другие, прежде всего зависимые, государства "периферийного" капитализма); б) образование международных монополистических союзов, делящих мир между собой; в) полный территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами. Кроме того, Ленин рассматривал империализм как "эксплуатацию всё бо́льшего числа маленьких или слабых наций небольшой горсткой богатейших или сильнейших наций". Наличие такой "неравномерности развития капитализма" стало главной теоретической основой для Октябрьской революции 1917 года, а затем — и для концепции "строительства социализма сначала в нескольких или даже в одной, отдельно взятой стране".
Некую иронию истории здесь можно усмотреть в том, что важнейшей чертой феномена эпохи, заявленной как эпоха империализма, оказалось разрушение империй: сначала, по результатам Первой мировой войны, "традиционных" (Австро-Венгерской, Османской, Российской и Германской, которая в добавок к потерям 13% своей основной территории утратила также все "заморские" колонии), а затем, по результатам Второй мировой войны, — и собственно колониальных (Бельгия, Италия, Нидерланды, Соединённое Королевство, Португалия, Франция, Япония и т. д.). Отсюда следовало, что в условиях империализма процесс нациестроительства либо приобретает зависимый от внешних систем характер (что нашло своё предельное выражение в замене национальных революций цветными), либо требует решающего и руководящего участия иных, чем местная буржуазия, общественных сил. Опыт русской революции 1917 года и последующей советской, а также других (включая китайскую, индийскую, кубинскую и др.) попыток нациестроительства свидетельствует это со всей очевидностью.
С данных позиций особое значение приобретает связь внешнеполитических принципов И.В. Сталина с принципами его национальной политики, которая до сих пор рассматривалась, по уже отмеченным выше причинам, прежде всего в свете и как составная часть внутренней сталинской политики, от создания "союзных республик-сестёр" до "репрессированных народов". Хотя в этой парадигме межнациональные взаимодействия в рамках одной страны и международные взаимодействия в рамках разных стран выступают всего лишь разными формами, по сути, одного и того же типа системных взаимодействий, что хорошо видно на примерах отношений Советской России, а затем и Советского Союза с государствами, возникшими "на обломках" Российской империи: Польшей, Финляндией и балтийскими республиками, — или отношений нынешней Российской Федерации с бывшими союзными республиками СССР, которые после 1991 года обрели (разумеется, включая Украину) статус "новых независимых государств".
Первой крупной теоретической работой И.В. Сталина традиционно считается опубликованная в 1913 году книга, которую мы сегодня знаем под названием "Марксизм и национальный вопрос", а одной из последних — "Марксизм и вопросы языкознания", увидевшая свет в 1950 году. Данные работы разделены между собой более чем третью века, двумя революциями, Гражданской войной и двумя мировыми войнами, но, как явствует уже из их названий, а в ещё большей мере — из их содержания, тесно связаны между собой. До сих пор этой связи не придавалось какого-либо особого и даже самостоятельного значения, однако само её наличие подчёркивает, что данная проблематика не только входила в круг постоянного интереса "отца народов", но и, судя по всему, была одной из фундаментальных основ его деятельности. Собственно, сам лаудитив "отец народов", один из самых популярных применительно к Сталину при его жизни, не мог появиться и существовать на пустом месте: он фиксировал как знание Иосифом Виссарионовичем сложнейшего комплекса межнациональных, международных и межгосударственных отношений, так и умение системно эти отношения выстраивать и ими управлять, что особым образом выделяло его среди других политических лидеров той эпохи и внутри партии большевиков, и внутри страны, и во всём мире. Знать — значить уметь!
Обычно, когда речь идёт о достижениях сталинской внешней политики, в обязательном порядке приводится несколько общеизвестных примеров. В их числе — создание ялтинско-потсдамской системы международных отношений, по-прежнему определяющей устройство современного мира в его ключевых экономических и политических параметрах, Победа 1945 года, благодаря которой данная система стала реальностью, утверждённой волей держав-победителей во Второй мировой войне, союз с США и Великобританией, заявленный в Декларации Объединённых наций 1 января 1942 года и ставший основой ООН, в рамках которой СССР получил, наряду с США, Великобританией, Францией и Китаем, особый международно-правовой статус, формирование "мировой системы социализма", пережившей разрушение СССР, Совета экономической взаимопомощи и Организации Варшавского договора (впрочем, ОВД — детище уже не сталинской внешней политики, но внешней политики его "преемников"). Но, стоит повториться, всё это и многое другое — лишь следствие и результат реализации тех идейных и теоретических принципов, которые лежали в основе деятельности Сталина на международной арене и во многих аспектах продолжают оставаться актуальными и сегодня. Что это за принципы?
Если сопоставлять с ленинской концепцией империализма понимание наций, сформулированное Сталиным в уже отмеченной выше работе "Марксизм и национальный вопрос": "Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры… Ни один из указанных признаков, взятый в отдельности, недостаточен для определения нации… Достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией… Только наличие всех признаков, взятых вместе, даёт вам нацию… Нация является не просто исторической категорией, а исторической категорией определённой эпохи, эпохи подымающегося капитализма…" — то станет очевидным, что Сталин не ограничивался представлениями об истории прежде всего как о борьбе классов, а о любой политике, внутренней и внешней, — лишь как о формах проявления такой борьбы, пусть даже в различных, но по сути второстепенных обстоятельствах места и времени. Кроме того, сталинское признание наций и, соответственно, процессов нациестроительства в качестве важного признака ("исторической категории") эпохи поднимающегося капитализма находится в определённом внешнем противоречии с характеристикой империализма как формы паразитического и загнивающего капитализма, кануна социалистической революции. Можно сказать, что последующее развитие исторических событий показало, что общая сталинская оценка потенциала и перспектив мировой системы капитализма оказалась "в моменте" более обоснованной и точной, чем прогнозы её скорого загнивания и развала.
На это обстоятельство можно указать как на одну из важных причин того, что Сталин сумел отказаться от тезиса о необходимости перманентного перерастания русской революции во всемирную социалистическую революцию и её экспорта за рубеж, а после Второй мировой войны очень осторожно относился к такой перспективе применительно к различным государствам мира, включая европейские страны и их колонии (Индию и т. д.), но активно поддержал коммунистов Китая (равно как и коммунистов Кореи) в их стремлении возглавить процессы нациестроительства, придав этим процессам ярко выраженный антиимпериалистический и антиколониальный характер на основе (это принципиальный момент!) мощной собственной культурной традиции, опосредующей достижения мировой культуры, но не подражающей им, без чего успех подобных процессов был бы невозможен в принципе: избавиться от зависимости гораздо сложнее, чем попасть в неё. Да и речь внутри страны велась не о "советской нации", но о "многонациональном советском народе" как исторически новой общности людей, в которую "малые" европейские нации, сделавшие вынужденный для себя "социалистический выбор" после 1945 года, включать не торопились ни при Сталине, когда они именовались странами "народной демократии", ни после Сталина (хотя по несколько иным соображениям). Сюда же можно отнести и такой внутриполитический по форме момент, как борьба против "космополитизма" и "низкопоклонства перед Западом", и такой внешнеполитический по форме момент, как борьба против "клики Тито" в послевоенной Югославии.
Подобные различия, как представляется, вытекали из сути сталинского понимания и внешней, и внутренней политики, из признания им системного значения для бытия и развития человеческих сообществ не только комплекса социально-экономических факторов "базиса" производительных сил и "надстройки" производственных отношений, но и — во взаимодействии с ними — таких "идеальных" факторов (вернее, факторов производства идеального продукта), как язык и "психический склад, проявляющийся в общности культуры". Более того, преобразование капиталистических (национальных) государств в социалистические признавалось возможным только в результате их длительного развития, в том числе культурного, с последующим "снятием" товарно-денежных отношений, в рамках которых конкуренция в экономике порождает монополию точно так же, как в политике демократия порождает диктатуру. При этом "рабочему классу" как таковому предстояла существенная, даже сущностная, трансформация с таким же "снятием" межнациональных отношений. Разумеется, ни о каком "построении коммунизма в одной, отдельно взятой стране", да ещё к точному сроку "до 1980 года", речи не шло и идти не могло. Союз Советских Социалистических Республик Сталин считал далеко не образцом, а "прообразом будущего объединения трудящихся всех стран в едином мировом хозяйстве" (статья "Международный характер Октябрьской революции. К десятилетию Октября", 1927 г.), а в речи на XIX съезде КПСС (октябрь 1952 г.) призывал коммунистов и демократов всех стран поднять два знамени: буржуазно-демократических прав и свобод, а также национальной независимости и национального суверенитета, которые, по его словам, были буржуазией проданы за доллары и выброшены за борт. Вопрос о том, почему эти призывы не нашли видимого воплощения на практике, как представляется, стоит вынести "за поля" настоящей работы.
Возможно, терминологию, которую Сталин использовал при описании своей "матрицы" межнациональных, международных и межгосударственных отношений, следует изменить (в соответствии с китайским принципом "исправления имён"), поскольку за прошедшее время мир и наш объём знаний о нём существенно изменились по сравнению с реалиями первой половины ХХ века, однако это вовсе не повод предавать данную "матрицу" забвению или отказываться от неё. Напротив, необходимо развивать и раскрывать её суть применительно к современной ситуации, чего после 1953 года, во всяком случае в открытом отечественном коммуникативном пространстве, не делается. Последнее — следствие вовсе не чьей-то злой воли (данный фактор, конечно, присутствует, но не является определяющим), но обстоятельств пути, по которому движется и наше общество, и человеческая цивилизация в целом.
Ни для кого уже не секрет, что на рубеже 1960-х–1970-х годов началось заметное торможение и фрагментация развития человечества в целом, а научно-техническая революция всё в большей степени стала заменяться разговорами о научно-технической революции (за исключением разве что информационных и биологических технологий). В сфере политики это совпало с "разрядкой международной напряжённости", а в сфере идеологии — с различными вариантами "конвергенции" двух общественно-политических систем (включая теории "общества потребления", "постиндустриального общества" и т. д.). При этом реальный объём производимой человечеством информации рос по экспоненте, а доля производства идеального продукта (включаемого в так называемую "сферу услуг") в общих процессах производства-потребления тоже непрерывно увеличивалась. Соответственно, усиливались доля и значение производителей такого продукта, а также одновременно — кооперация и конкуренция между ними.
В настоящее время господство США и их западных сателлитов на рынке производства и потребления идеального продукта (информации в самом общем её виде, включая и мировые деньги) уже не является монопольным господством. Более того, здесь процессы замещения идут даже более быстрыми темпами, чем в экономике в целом. Если по показателю номинального ВВП доля "незападных" стран БРИКС за 2000–2022 годы выросла с 17,8% до 31,5%, а доля стран G7 — снизилась с 43,1% до 30,7%, то в сфере услуг доля БРИКС увеличилась с 9,3% до 20,1%, а доля G7 снизилась с 63,7% до 53,2%, причём КНР обогнала США и вышла на первое место в мире по объёму патентной информации.
Вероятность того, что "могильщиком" современной системы глобального капитализма (посткапитализма) в конечном итоге выступит не класс промышленного пролетариата, а некая (возможно, даже не англоязычная) общность производителей идеального продукта, в настоящее время выглядит гораздо более высокой, чем это было во времена Сталина — притом что в основу всех современных западных концепций "нациестроительства" и "демонтажа наций", до недавнего времени достаточно эффективно работавших во всём мире от Африки до России, так или иначе положена именно сталинская трактовка наций как коммуникативных общностей поднимающегося капитализма на основе "общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры…" Эти коммуникации либо направленно создавались ("державна розбудова" на Украине — самый яркий тому, после итальянского фашизма и немецкого нацизма, пример), либо столь же направленно уничтожались ("демократические рыночные реформы" в СССР и России, а также современный российский политический "сепаратизм").
Однако заложенная ещё при Сталине культурная "матрица", в том числе внешнеполитическая, похоже, выдержала эти испытания и сегодня является основой того "мирового большинства", которое формируется как альтернатива западному "альянсу демократий" на основе российско-китайского стратегического взаимодействия при подключении к нему крупнейших незападных стран мира и на фоне всё более явного системного кризиса глобализма по-американски. Поэтому нет смысла удивляться тому, что внешняя политика современной России по многим важнейшим параметрам, при всей разнице социально-экономических основ жизни государства и общества, совпадает со сталинской внешней политикой 1939–1953 годов. И будем надеяться на то, что нашей стране удастся достойно продолжить то, что, казалось бы, завершилось со смертью Иосифа Виссарионовича.
