Мы встретились с Ксюшей. На западной окраине Донецка. Ксюша - военный медик. За последний год она спасла на поле боя десятки раненых.
Пока мы разговаривали – над нашими головами два самолёта-штурмовика бомбили украинские позиции. Выпустили залпы, развернулись и с рёвом улетели.
- Уже год продолжается всё это, - говорила Ксюша. - А до сих пор не верится…
- Во что не верится?
- В то, что это происходит. Бои, кровь, сотни погибших товарищей.
- Как не верится?
- А вот так! - ответила она.
Хотя я, в общем понимал, о чём она.
В это, действительно, трудно поверить. В войну, я имею в виду. Потому что её как бы нет.
И дело совсем не в наименовании – «специальная военная операция». А в том, что всё происходящее лично мне временами напоминает то ли комикс, то ли бравурный и бессмысленный видеоролик (как у большинства т.н. военкоров). То ли тайну-за-семью-печатями, где нет ни имён, ни лиц, ни событий, ни фактов. То ли просто белое пятно.
«Война» в нашем понимании – это Великая Отечественная. Где всё по-настоящему, всё в полный рост и всё имеет чёткие названия. Или, вот, Чеченские войны – настоящие.
А сейчас - война ли? Конечно.
И при этом вроде бы – нет.
Всё происходящее - оно словно «как бы», «нечаянно» (так и просится – «понарошку»). И не в полный рост, конечно.
В мировой истории был период - с сентября 1939 по май 1940 года - который называется «странная война». Другой перевод – «фальшивая», «ненастоящая» («Phoney War»). Фашистская Германия напала на Польшу. Англия и Франция тут же объявили Германии войну. Но по факту целый год ничего не делали. Поляки требовали: «Действуйте!». Англия-Франция отмалчивались и бездействовали.
У нас всё началось в 2014-м. И восемь лет тоже как бы ничего не было. Не оттуда ли ноги растут?
На днях в донецком кинотеатре я посмотрел фильм Сергея Урсуляка «Праведник». Про советского партизана-героя Николая Киселёва, который вывел в 1942-м из белорусских лесов за линию фронта 200 евреев. Хороший, в целом, фильм. Но правды мало. Она есть, но – мало.
Есть вещи, которые нужно называть прямо, не виляя, не оглядываясь, не боясь. Но в фильме слишком много «но», и в итоге Киселёв оказывается не очень-то и героем. Выводить евреев он сначала категорически отказывается, ему сначала сулят Золотую звезду («Хочешь, Киселёв, звезду?» «Хочу!»), а потом вообще отправляют насильно.
И далее по списку: то один сучок, то другой, то третий, на которых спотыкается этот Киселёв. И в итоге складывается ощущение, что «праведник» он вопреки себе, едва ли не нечаянно. Показана, скажем так, не совсем цельная личность (хотя в реальности, в том самом 1942-м, спасение состоялось потому что во главе похода стояла именно личность цельная, половинчатая такое совершить была бы не способна). Я уже не говорю про многочисленные, на протяжении всего киноповествования, выпады в сторону советского строя и власти. В результате чего и герой, и страна, его взрастившая и воспитавшая, показываются рассыпающимися, рыхлыми.
Если взять практически любой российский фильм последних 20 лет, описывающий людей, совершивших поступок, всё это та же самая серединка-на-половинку.
Навскидку – «Собибор» авторства К. Хабенского - про то, как советский военнопленный Александр Печёрский в 1943-м сделал невозможное – организовал побег узников из фашистского лагеря (реальная история). И снова главный герой (тот же Хабенский) показан чем-то невнятным. И побег он организует как бы нечаянно, через тернии собственной малости.
Или, вот, «Кандагар» - тоже реальная история, когда в 1995-м российские лётчики, захваченные в Афганистане в плен, угнали самолёт и вырвались из плена. В фильме эти русские лётчики-герои показаны слабыми, вечно ругающимися, а ещё воющими и рыдающими от отчаяния. После неожиданного угона, показанного в фильме, испытываешь не столько гордость за них, сколько недоумение.
К чему такой экскурс в историю кино?
К тому, что мы (условные - «мы») погрязли в «оглядывании», в ничтожности, в рыхлости, в извинительности (в том, что советское – плохо, и сейчас – плохо, и мы все – плохо). В боязни встать во весь рост. Назвать вещи своими именами. Говорить во весь голос. И, прежде чем совершить поступок, нужно, вероятно, стократно извиниться за этот поступок и собственную неожиданную силу.
Нынешние события в Донбассе и вот эти киногерои, совершающие поступки «вопреки своей ничтожной природе», увы, звенья одной цепи.
Шукшин говорил в 70-е: «На моей памяти было два русских народа. Первый - послевоенный, сильный, стоящий во весь рост. И нынешний, современный - опустившийся на карачки».
Сегодня мы живём в такое время, где – ощущение – с карачек не очень позволительно встать. И рад бы русский человек встать. И хотел бы. И встаёт. И, глядь, вот уж он в полный рост! Ан нет. Не можно. Заретушируем. Уменьшим. Отвернёмся. Усмехнёмся.
Как там было сказано Апраксиным в фильме «Гардемарины III: «Да неужто можно Фридриха победить?!» (победили, как мы помним).
Так и тут: «Да неужто в полный рост можно русскому человеку стоять?»
Можно, Ксюша, можно.
