ДЕТСКАЯ БОЛЕЗНЬ ДЛИННОЮ В ЖИЗНЬ
Имя графа Хвостова нашему современнику мало что говорит. А ведь без него трудно себе представить жизнь литературного Петербурга конца ХVIII - первой трети ХIХ веков, более того, без колоритной фигуры графа эта жизнь была бы во сто крат скучнее и однообразнее...
Дмитрий Иванович Хвостов (19(30) июля 1757 - 22 окт(3 ноября)1835) родился в Петербурге в стариннейшей дворянской семье, родовые корни которой уходят в легендарный ХIII век. С детских лет его окружала литературная атмосфера: в гостях у родителей часто бывали известные поэты и писатели того времени. Но самое большое впечатление на маленького Митю производила бурная натура знаменитого поэта и драматурга А.П.Сумарокова. Под влиянием таланта "ведущего представителя русского классицизма" он начал писать свои первые стихи, ничуть не смущаясь тем, что был начисто лишен к этому способностей. От него юный поэт унаследовал и трепетную любовь к творчеству основоположников классической поэзии, французов Буало и Расина, чей громоздский, тяжеловесный слог, впрочем, сводил с ума не только его, но и всю тогдашнюю читающую Европу. Но в отличие от ветренной Европы, отдавшей с началом ХIХ века предпочтение легкому стилю Беранже и других поэтов, верный эпигон Хвостов, несмотря на насмешки и издевательства окружающих его читателей и литераторов, свою любовь к классицизму, выродившемуся к тому времени в безжизненный академизм, пронес через всю жизнь.
В 15 лет Хвостов поступает на службу в лейб-гвардии Преображенский полк, но, как позднее он писал о себе сам, "редко садился на коня, кроме Пегаса". Действительно, из-под его неутомимого пера нескончаемым потоком следуют басни и сатиры, оды и послания, мадригалы и эпиграммы, элегии и эпитафии. Рифмовать любую пришедшую в голову мысль становится для него навязчивой идеей. Наконец, в 1777 году мелькнула многообещающая удача: на придворной сцене была поставлена его комедия "Легковерный". Но, увы! Комедия не произвела на императрицу благоприятного впечатления и на карьере ищущего литературной славы гвардейца никак не отразилась. Вскоре Хвостов оставляет полк, но отнюдь не оставляет болезненной страсти рифмовать все, что ему взбредет на ум.
БЛЕСТЯЩАЯ ПАРТИЯ
ИЛИ
КОГДА КАПРИЗНАЯ ФОРТУНА УЛЫБАЕТСЯ ВО ВЕСЬ РОТ
О качестве продукции неутомимого стихокропателя Хвостова можно судить по его многолетним упорным поискам спутницы жизни. Наружностью Митя был, чего греха таить, не Аполлон, да и манерами под стать своим виршам - неуклюж. Но богатство и знатность рода с лихвой компенсировали эти недостатки и делали его весьма привлекательным женихом. Испокон веку известно, что юным представительницам прекрасного пола, да и не только юным, очень льстит, когда им предлагают руку и сердце в стихотворной форме. Тогда нежное девичье сердечько начинает стремительно таять, бледные дворянские щечки мило розоветь, грудь от сладостного томления начинает волнительно вздыматься, тонкие ручки судорожно мнут батистовый носовой платочек, а прекрасные глазки стыдливо опускаются долу, пряча в ресницах свой благодарный блеск. Одним словом, помолвка на мази, свадьба - не за горами!
Совершенно иной эффект на избранниц производили поэтические потуги бедняги Хвостова. Их чугунный стиль и бредовые образы доводили искушенных в хорошей поэзии чувствительных дворянских дев до состояния истерики, порой переходящей в падучую. Само собой, после такого потрясения несчастный пиит-жених воспринимался оными девами с неописуемым отвращением, навроде поданой к обеденному столу маринованной крысы. Даже самые бездушные родители, из меркантильных соображений выдавшие бы без малейшего колебания свое любимое чадо за любого Квазимодо, лишь бы этот Квазимодо был набит деньгами и владел доходными поместьями, отступали перед недвусмысленным предупреждением покончить счеты с жизнью, но избавиться от ужаса быть вечной слушательницей стихотворных упражнений графомана.
Может быть, Хвостов со своими тщетными потугами на громкую литературную славу и тихую счастливую супружескую жизнь так и затерялся бы в безвестности во мгле веков, как затерялись многие куда более талантливые поэты, если бы на тридцать третьем году неприкаянной жизни ему не улыбнулась госпожа Фортуна. Да еще как - во весь свой белозубый капризный ротик! За него согласилась выйти замуж княжна Аграфена Ивановна Горчакова. Пожалуй, о такой блестящей партии, перевернувшей всю его жизнь, Хвостов не мог мечтать даже в самых счастливых снах. И дело не только в том, что в ее лице он приобрел по-настоящему любящую и заботливую супругу, с которой прожил в мире и согласии многие десятилетия. И не только в том, что Аграфена Ивановна стала благодарной слушательницей и восторженной почитательницей его "нетленных" творений. А дело в том, что княжна являлась племянницей, причем любимой (!), великого русского полководца А.В.Суворова!
Читатель вправе задать закономерный вопрос: что подвигло княжну Горчакову на столь странный брак? Не будем скрываться за неопределенной банальностью, мол, любовь зла, полюбишь и...Хвостова. Сошлемся на нелицеприятный отзыв об Аграфене Ивановне одного современника; по его мнению, она "едва ли не столько славилась своей глупостью, как родной дядя ее Суворов - победами". Однако заметим, что, к счастью для Хвостова, его избранница была хоть и не умна, но зато сторицей компенсировала этот свой недостаток цепкой житейской хваткой. Едва ли не в медовый месяц молодка с неприятным для себя удивлением обнаружила, что ее драгоценный Митенька - всего лишь отставной подпоручик, и принялась деятельно хлопотать о его приеме на службу. Конечно, через своего знаменитого дядюшку.
ВЕЛИКИЙ ПОЛКОВОДЕЦ И ЕГО НОВЫЙ ПЛЕМЯННИК
Вскоре Хвостову был вручен патент на чин подполковника с распоряжением императрицы "состоять при Суворове". Но, видимо, Александр Васильевич, общаясь с новоиспеченным племянником, так уже был сыт по горло его "гениальными" виршами, что решил государыню ослушаться. Уезжая брать Измаил, он велел Хвостову остаться с довольно туманной формулировкой: "блюсти его интересы в Петербурге". Выхлопотал ему Суворов и придворный чин камер-юнкера - чин, который давали 18-летним соплякам из знатных семей. Но зрелый годами муж Хвостов чином был доволен: как же, во время выездов будет императрицу сопровождать, к обеденному столу кушанья подносить! Когда кто-то из придворных осмелился спросить Екатерину II, какой ей интерес среди стройных, красивых юношей лицезреть корявую физиономию неуклюжего Хвостова, та простодушно, но не без юмора, ответила:
"Что мне делать, я ни в чем не могу отказать Суворову; я бы этого человека сделала фрейлиной, если б он этого потребовал".
Уже в старости Хвостов, знавший эту историю, любил ее часто рассказывать, причем, наивный, обводя повлажневшими от восторга глазами ухмыляющихся в кулак слушателей, обязательно добавлял: "Так великая умела ценить великого!".
Благодаря протекции полководца, Хвостов играючи достиг наивысших государственных постов - обер-прокурора Сената (1797) и Синода (1799), а после его смерти, только благодаря великому уважению к памяти Суворова, был назначен сенатором (1807) и членом Госсовета (1818), в отставку ушел в чине действительного тайного советника (1831).
Справедливости ради надо заметить, на этих постах он не подвел своего протеже. Службе Хвостов уделял много внимания и слыл неподкупным сановником. Ситуация редчайшая для российского чиновника всех времен и режимов!
Следует отметить, что Суворов очень хорошо относился к Хвостову, как к мягкому, добродушному и порядочному человеку. Тому свидетельством около 90 дошедших до нас его писем к мужу любимой племянницы. В доме Хвостова на Крюковом канале в Петербурге проживала сестра полководца и его дочь - знаменитая Суворочка. Но Хвостова-стихокропателя, с упорством маньяка стремившегося покорить недоступный его скромным способностям Парнас, Александр Васильевич переносить не мог и безуспешно пытался его отговорить заниматься этим губительным для его репутации безнадежным делом. Но тщетно! Страсть Хвостова к рифмоплетству была сильнее любых, самых убедительных доводов великого полководца.
А для того чтобы увидеть, какие открылись перспективы для Хвостова-пиита, ставшего родственником Суворова, вновь вернемся в 1790 год.
После взятия Измаила слава Суворова далеко шагнула за пределы России. В лучах этой громкой славы пригрелся и его племянник: бурным и широким потоком шли в газеты и журналы его вирши о героических деяниях его дядюшки. Издатели, хоть и скрепя сердце да с матерком в душе, стихи Хвостова публиковали. Как же, племянник! А Хвостову больше от жизни ничего было и не надо: рифмоплетствовал аршинами, бумагу изводил пудами, пузырьки из-под чернил выбрасывал корзинами. Правда, частые приступы вдохновения бесцеремонно прерывала практичная супруга, тормошившая недовольного этим пиита побольше уделять внимания служебной карьере. За кипучую энергию и агрессивное вмешательство в его парнасские дела опасливый Хвостов свою драгоценную половину в посвященных ей стихах прозвал Темирой, как в те времена называли знаменитого завоевателя, кровавого Тимура.
При Павле I Суворов попал в опалу. Как родственника, она задела и Хвостова. Непокорный полководец был отправлен под надзор полиции в свое имение Кончанское, а бедный пиит в своем доме на Крюковом канале стал напряженно размышлять, как сменить гнев царя на милость. Случай не заставил себя долго ждать. Вскоре Павел возложил на себя звание великого магистра Мальтийского ордена. Сметливый Хвостов быстренько накропал на это знаменательное событие оду и потрусил к дворцу. Но бдительный гренадер-часовой во дворец не пропустил. Пришлось бросить оду в ящик для подания челобитных. Вернувшись домой, в страхе довольно долгое время ждал результата своей смелой вылазки, испуганно вздрагивая от грохота каждой проезжающей кареты. Вдруг что-нибудь в оде срифмовал не так?! Но, слава Богу, Павел остался доволен. Не одой. Вирши, как и всегда, были дрянь. Они понравились императору за исключительную елейность тона, а главное - за порицание упрямства опального дяди. Расчувствовавшийся Павел, награждая Хвостова орденом, проникновенно вымолвил: "Я виноват - тебя вымарал, но это в последний раз!"
А вскоре началась война с французами. Опала с Суворова была снята, и он возглавил союзную австро-русскую армию в Италии. Узнав об этом радостном событии, Хвостов быстренько накропал восторженную оду и в его честь. Александр Васильевич недолго серчал на подленький поступок своего родственника. В италийских боях и походах не забывал о муже любимой племянницы: выхлопотал ему графское достоинство! Сейчас мало кому известно, что Суворов, помимо титулов графа Рымникского и князя Италийского, еще имел довольно забавно звучащий - "Кузен Сардинского короля". Вот и поговорил Александр Васильевич с королем, как кузен с кузеном, о том, что вдали от его прекрасного южного острова, живет в прекрасной Северной Пальмире доселе ему не известный нетитулованный его двоюродный племяш...
Как-то Хвостов сказал: "Суворов мне родня и я стихи плету". "Полная биография в нескольких словах, - заметил президент Академии наук и недурной поэт Д.Н.Блудов. - Тут в одном стихе все, чем он гордиться может и стыдится должен".
После Италийского похода Суворов вновь попал в опалу. Умирал он в доме Хвостова. Лежа на смертном одре, Суворов давал предсмертные наставления и советы близким, которые входили к нему в спальню поодиночке на цыпочках. Когда вошел к нему Хвостов и стал на колени, целуя руку умирающего, Суворов сказал ему:
"Любезный Митя... Заклинаю тебя всем, что для тебя дорого, брось свое виршеслагательство, пиши, если уже не можешь превозмочь этой глупой страстишки, стишенки для себя и своих близких, а только отнюдь не печатайся. Помилуй Бог! Это к добру не поведет: ты сделаешься посмешищем всех порядочных людей".
Еще Александр Васильевич попросил племянника не писать оды на его смерть. Граф Хвостов горько и искренне плакал. Когда он вернулся в комнату, где находились присутствующие на этом печальном событии, те подошли к нему с распросами.
"Увы, - отвечал Хвостов, вытирая платком обильные слезы. - Хотя еще и говорит, но уже без сознания, бредит!"
Сбылось пророчество великого Суворова. Не бросил писать и печатать свои стихи Хвостов, возомнивший с годами, что он является великим поэтом, все величие которого смогут оценить только грядущие поколения! А что касается своих современников, то для них он стал посмешищем и героем остроумных эпиграмм.
Данное умиравшему Суворову слово не писать оды на его смерть Хвостов долго держал. Но через двадцать лет все-таки разрешился одним из самых своих бездарнейших опусов. Может быть, поэтому, когда вечно пьяненький поэт-сатирик М.В.Милонов проходил по рынку, находившемуся на Апраксином дворе, и увидал на одной из купеческих лавок портрет Хвостова, он тут же написал на нем экспромт:
Прохожий! Не дивись, на эту
рожу глядя.
Но плачь, и горько плачь:
ему Суворов - дядя!
Конец 1-й части. Часть 2-я "ХВОСТОВ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПЕТЕРБУРГ" вскоре последует.
