Великий Луг.

Луг открывался здесь, в лесной, сравнительно густо заселённой, полосе, как чудо. Как представительство Великой Степи - "территория ветра". Люди, живущие тут, понимали Луг чем-то священным. Его чистили после половодья всем миром, на нём нельзя было - на всём пространстве около 54 кв. км - сходить по нужде, несмотря на то, что он всегда был пастбищем. Для человека такое было бы, как на Землю плюнуть. Когда ветер шел с него, с огромного, на холм, увенчанный сказочной готической церковью, над речкой-границей, - находил с разгону, то казалось, что ты, раскинув руки, сейчас поплывёшь в пространстве и можно было, едва ли не захлебнуться, наглотавшись воздуха. Проведя годы жизни в тенистом сыром ельнике и на маленьких полях, где летом так влажно парит и обжигает трудника, прийти туда, где лес виден издали синей каёмочкой и окунуться в ветер, наглотаться им до потери пульса! Только, будет ли для этого время, возможность в течении жизни? Гигантская пропасть - в один-то конец часа три ходьбы - разделяла эти миры. Огромная, по русским меркам, протяженность. Впрочем, это касалось не всех. Нечестным будет и свести определение к их взаимным различиям. Зима приносила к ним почти одинаковый климат, но на лугу ветер, был, конечно и зимою - властительнее и хлеще. До какой-то степени их роднили и комары, поскольку прибрежные склоны у луга давали им укрытие; были кое-где и болотца. Так же, не мороча себя философией, проще сказать, что это был один народ, с одной верой и языком. Давно уснули в лесах и полевых травах имена неких племён, перемешались диалекты. Только гигантский курган, циклопическое сооружение - вятичей (как ученые полагают), стоял по ту сторону другой границы Луга - над рекою Москвой и, укутанный своим ореховым лесом, слал привет готической баженовской церкви, чьи белокаменные стены и длинные шпили хорошо видели оттуда, с кургана. Но, большую часть года климат был совсем разным, почти, как ландшафт. Физический облик жителей невозможно было перепутать. Правда, с оговоркой: среди людей Луга могли попадаться очень похожие на людей Еловника типы. Низина хрипаньская елями, растущими ввысь, зачащена. С хвойно-мохнатыми лапами дружит повсюду крапивник густой - сплошной комарильник лешачий. Лишь, кое-где, бочажки - озерёнки, из под раздавшихся елей, чистыми в небо глядят водяными глазами. Даже в знойное лето в лесу ты находишь сырую прохладу и темень. В Быкове же - сухо и ветрено. Травы всё, да песок. Солнечный свет здесь не застит ничто, кроме облак. С холма ты посмотришь на луг и видишь, как небо землю обнимает по краю. Леса - бахрома вдалеке. Огромные вётла часто скрывают от взора Пехорку. Вокруг усадьбы, на холме насыпном возведённой, раскинулся парк - в нём ветер, входя и влетая, поёт по особенным ладам. Вы видели, хотя бы раз, собственными глазами, черноволосого человека? А речку, в которой можно утонуть, если не умеешь плавать; где водятся здоровенные рыбы? Как часто Вы видите, или, хотя бы, слышите своего домового? Вы - человек нашего времени, в массе своей - городской? Тогда представьте себе, что всё наоборот. Мы обошли старую Москву и всюду находили следы ног Цветаевой. Мы развернули карту речного круиза, но Пешков всю засыпал её волжским песком, собранным по крупице за сотни вёрст. Мы провожали поезд дальнего следования и видели на крыше вагона мешкастую шинель Хлебникова. Да, разве перечислишь... Земля ходока, калика перехожего, скифа... Но, ещё и привязанного к одному месту каждодневным трудом человека. Кирилл Алексеич и в Москву ходил к сыну "на чай", а это вряд-ли было менее км 30. Но, только зимою, часть пути проезжая на попутных санях. И конечно, по воскресеньям или на праздники. Нет уважительного повода - всю жизнь можешь не попасть в соседний иной мир. Да и просто иметь родных где-то, не всегда достаточно. Чтобы принять на Престольный праздник родичей, нужно ещё иметь достаточно большой дом. А, для того, чтобы он появился, нужны были, нередко, годы и годы тяжелого труда, везение и смекалка. Железная дорога и школа меняли жизнь. Сын лесничего Иван, будучи грамотным, смог стать приказчиком. По делам он оказался в Аксёнове. Сюда ходили в церковь хрипаньцы. Так, в храме, стоя на службе, Иван увидел Евдокию и сразу влюбился. А, не появись он здесь, она бы, возможно, всю жизнь не увидела огромного Луга и реки Москвы. Как, например, не научилась она никогда ни читать, ни писать. Но, именно от неё, своей бабушки, мама впервые услышала содержание нескольких рассказов Льва Толстого: Иван Григорьевич любил читать и рассказывать, но его мама не застала. Жаль, что она не имела возможности сравнить их, как рассказчиков: грамотного и неграмотную. Но, можно предположить, что Евдокия из Еловника рассказывала лучше. Нередко односельчане спрашивали её: откуда, Кирилловна, ты знаешь то-то и то-то? На что, с удивлением получали ответ: из проповеди священника, на которой все вместе присутствовали. По железной дороге, тогда приходившей на Павелецкий, молодые Иван и Евдокия приехали на заработки в Москву. Это отдельная история, но несколько слов необходимо. Замоскворечье, купеческий район, край великого множества церквей. И здесь же расположена шоколадная фабрика - Рот-фронт. Даже сейчас сладкие благоухания стоят, временами, в воздухе, примерно на 1-5 кв.км. А, что было тогда, в начале прошлого столетия? В напоённом чудесными ароматами пространстве плыли звоны сотен колоколов - церквей купеческого Замоскворечья - звонили шоколадные звоны! Вот, сюда то, на Рот-фронт, Евдокия потом годами возила молоко. А это, в немалой степени и сложилось, к 29 году, на новый дом. Но, фабрика брала отнюдь не любое молоко. Мало было найти такое место сбыта. Часть молока Евдокия получала сама, а часть покупала за Москвой-рекой, у чулковской крестьянки - там, у древнего кургана, была удивительно плодородная земля и люди Луга выменивали и покупали у тамошних жителей зелень, овощи, ягоды, отчасти и молоко. Но, даже там Евдокия выбрала только одну хозяйку с подходящим для Рот-фронта молоком. Повесит 20 литров на себя спереди, а ещё 20 сзади - и так, благодаря железной дороге, везла в Москву. Когда крестьянин Голубчиков открыл свой молочный завод, это была великая, трудно-описуемая радость для остальных. Не обязательным стало везти молоко куда-то далеко. Но,он бы его вряд ли открыл, не появись вблизи села ситцевая фабрика, куда пошли работать четыре его снохи, что помогло скопить денег. На Рот-фронт было возить тяжело, но гораздо прибыльней. Большую подмогу дал НЭП. И, вот, спустя долгие годы, наконец-то - будет новый, вместительный дом. Эту улицу, косою дугой сбегающей по холму от церкви к мосту через Пехорку, звали - Заячий забег. Дальше, за речкой, расстилался Луг... В одну из ночей, Евдокия Кирилловна караулила этот сруб, ещё без крыши и окон. Опасались, что здесь, в месте - на краю, кто-нибудь вдруг запалит его. Примостившись к брёвнам, укутавшись, она собиралась поспать. Неожиданный шум, встрепенувший память, нарушил ночную тишину. С холма, от церкви, лихо приближалось: топот копыт, характерный шум колёс. Раздавались какие-то восклицания, восторженный смех - особенно выделялся женский. Ясное дело: господа разгулялись - гонит возница лошадей во всю прыть. Вот развеселились то! Да как же так не боятся лететь в темноте здесь, по Заячьему забегу?! Евдокия Кирилловна приподнялась и посмотрела. Мчатся кони. Бешенно сверкают спицы колёс. В открытой коляске - двое мужчин и две женщины. Разливается смех. Дамская барская ручка откинулась в весёлую ночь. Матерь Божия! Святые угодники!.. Какие же господа?!. Шёл, скорее всего, 28(может, 27 или 29)год. Давно уже нет ни хозяев быковской усадьбы с кариатидами.. ни других.. ни ... Всё происходило, наверно, гораздо быстрее этих строк, когда Евдокия вспомнила, что нельзя давать нечистой силе заметить себя: ведьмы и некие иные не прощают свидетеля, стараясь уничтожить такого человека. В ужасе она, начав читать молитву, спустилась в подпол, но продолжила наблюдать в маленькое окошко и успела увидеть, как пронесся этот шабаш вниз, влетел на мост и тут, на самой середине его - под неистовое ржание коней - всё исчезло !.. Снова - обычная тишина ночи - будто и не было ни запряжённой лошадьми коляски с господами, ни смеха, ничего... Как потом Евдокия Кирилловна объясняла маме, нечисть потому пропала на мосту, что доски его сложены крест-на-крест. В 29 году, когда в новом доме, наконец, поселились, новосёлам объявили, что их придут раскулачивать. Если бы тогда не удалось упрятать в яме под чуланом некоторые продукты: овощи, зерно, муку, то неизвестно, выжила бы вся семья или нет. На Великую Отечественную из этого дома пошли крепкие, хорошо подготовленные и телом, и духом юноши. Но, ведь их могло и не оказаться... Дом вместителен - можно смело приглашать на Престольные родных. Но, пришли годы, когда Евдокия Кирилловна стала, видимо, чуть ли ни единственной прихожанкой церкви. Во всяком случае, так это выглядело при свечении куличей для Пасхи. По всему склону, до самой церкви, стоит толпа зевак, чтобы поглазеть на последних чудаков-прихожан, попа и повеселится. Под буйный гогот селян, уже, в основном - не коренных, спешно проносит Евдокия Кирилловна свои куличи и пасху, мимо весёлых гримас, через давящий унижением, наполненный враждебной радостью воздух - вверх по склону, к ожидающему священнику, потом - вниз, домой. Пройдёт ещё время и одна из её дочерей, энергичная комсомолка, приехав домой, скажет требовательно, деловито оглядывая стены и тыкая на иконы: так, мать! Вот это всё надо убрать! Но, она забыла характер своей матери. - " Вот - ЭТО ... не трожь! - только посмотрела дочери в глаза, как смотрела, бывало, и приходившим комиссарам - у тебя в углу висит твой лысый, вот ему и молись. А ЭТО - не трожь!" Разговор был закрыт. Но, вернёмся к тем, кого мы назвали Людьми Луга и скажем пару слов о них и внешних различиях с Людьми Ельника. Как странно, что живущие в тенистой чаще, были все высокорослые, ясно-голубоглазые, молочно-белые - с румянцем на щеках, с волосами - как чистый лён. А люди Луга - по крайней мере могу говорить о быковских - разные: не все высокие, не только светлые - даже брюнеты попадались. Я записал с маминых слов пару десятков фамилий, кои она уверенно назвала коренными. По внешности людей, которых мама видела в детстве, можно воссоздать, хотя бы частично, облик тех, кто был там в начале прошлого века. Что значит - железная дорога, большая река и место старинного перегона: например - сёстры Калмыковы, уже фамилией своей говорящие либо о казачьей, либо о иной при-степной, волжской стороне, были и внешне необычны: с раскосыми глазами, немного скуласты, но светленькие. Они были симпатичные. Сёстры Морозовы - одна рыжая, вторая - брюнетка. Больше всего жило шатенов. Немало светло-русых, белокурых. Уже на станции "Быково" бросалась в глаза "переездная", "колонизирующая" жизнь. Здесь были и лавочники, и купцы. С Рязанщины - из Ряжска и Скопина - купцы Гвоздевы и Чиликины породнились здесь. По обычаю, молодой муж жил в доме отца жены и набирался опыта, перенимал знания дела, здесь же и работая. Купец же Горохов переселился сюда из Москвы, оставив жене всё, практически, чем владел. С большим трудом ему удалось получить у Синода развод. Тут, на станции, он поселился с молодой женой - красавицей, выкупленной им из публичного дома ( куда она попала отнюдь не по доброй воле). История многострадальной Гороховой требует отдельного места и мы к ней ещё вернёмся. А мы двинемся от станции, снова, на наш Луг. То, что верно для Быкова, правильным будет, скорее всего и для Колонца. Они были похожи и дружны меж собою - их обитатели. Про Верею же, Верейку, сказать сложнее. Хотя они жили тут же, при Лугу, эти люди были иными. "Они сидели на сундуках". Если быковские, имея ковёр, вешали его на стену, то верейские, напротив, старались самое лучшее, говорящее о достоинстве дома - спрятать. При раскулачивании это сыграло с ними жестокую шутку. Если Колонец и Быково пострадали, то это было в разы меньше, чем то, что сделали с Верейкой, где раскулачили чуть ли не через дом. Русский народ намазан по земле скорее плавно, вроде бы. Вот "светлые", черезполосно с финно-уграми. Вот - казаки, и т.д., и т.п. Немцы, пожалуй, мозаичнее на своей, куда меньшей территории. Европа напоминает чем-то Элладу, чем-то Кавказ. Испанцы смешали в себе столь разных меж собой: готов, иберов и мавров. Даже во французах размешано много семитской крови. О Бразилии - своего рода "тёзке" нашем в другом углу Шара - и говорить нечего: три расы, если не больше, густо вмещаются в один народ. Русские, конечно, жиже, однотипнее. Но, тем то и неожиданней, и волшебнее проявляются внезапные лики ассимилированных племён. Пройдёшь тысячи вёрст лесами и, вдруг, наткнёшься на людей едва отличимых от тунгусов, которые удивятся и обидятся, услышав вопрос о национальной принадлежности. - Нет, они всегда были русскими и никогда не говорили на другом языке. Ко всему этому, как и магии лесных пространств, надо будет вернуться отдельно. К юго-востоку от Москвы, было одно из таких волшебных мест, где леса зачем-то вдруг расступились по ширине и длине. Ветер, ясное дело, полюбил эту взлётную полосу. Для кого? Люди Луга, в массе своей, вряд ли видели сны о железных птицах, которых поселят рядом. Во всяком случае, до меня таких рассказов не дошло. Но они видывали, бывало, огненные шары и полёты ведьм (тогда приходилось прятаться и защищаться молитвой). Конечно, впоследствии, не менее страшно было, когда немцы долетели, чтобы губить аэродром и ЦАГИ (там, кстати, прадед и видел три огненных шара над лесом). Ближе всего к селу долетел один бомбардировщик, но его пилот оказался коммунистом. Он опорожнил смертоносное брюхо своей машины на Лугу, подальше от домов. Такого большого количества ненужных предметов Луг не видел века, наверно и тысячи лет. После половодья, обычно на Вербное Воскресенье, все шли очищать его от случайного сора, нанесённого водой. Даже в 50-ых годах прошлого века мама видела такой результат дружного труда: кучка шириной с маленький столик. А площадь уборки была, напомним, около 54 кв.км. Река несла сюда свои и талые воды, пройдя Москву - оттуда и приплывали, в основном, консервные банки и некоторые ещё предметы, к коим добавлялись где - обломок косы, где - деревяшка и т.д. На эту уборку с радостью, оглашая воздух песнями, шли абсолютно все - даже обитатели далёкой "Камчатки"(так, во время маминой юности называли далеко расположенные бараки с переселенцами), не имевшие своей скотины и никем, естественно, не понукаемые. Все понимали, что Луг - священен. " ... когда ...бизоны бегут через пампасы ...земля содрогается... " Так говорил знаменитый гимназист "Монтигомо". Он даже собирался сесть на поезд, который должен был увезти его в некие свои "пампасы", к своему "племени индейцев". Но, как известно, не было кем-либо замечено в пампасах бизонов. Автор рассказа намеренно вложил в уста мальчика ошибку, чтобы создать магическое действие. Две Америки, Северная и Южная, вдруг соединяют свои травяные равнины волшебным переселением бизонов. "Индейцы" - жители Индии, которая должна была быть где-то за утонувшей Атлантидой, но уплыла на Восток, оставив самым западным, граничащим с океаном европейцам - Ост-Индии. В русском же языке, "индейцы" - "ино - дейцы". В пампасы можно идти и пешком, на Восток... Некогда, в старинные времена, направлявшиеся в Белокаменную рогатые стада лихо прогонялись по Лугу, чтобы удостовериться в здоровьи и бодрости животных. Вот, тогда то, конечно, дрожала земля. После промчавшихся стад оставался ещё какое-то время туман оседающей пыли. А потом - земля отдыхала. Поднималась примятая трава. Пели кузнечики, птицы. Наверно, пели в это время и люди. Вот, поэтому, с ударением всегда на второй слог и пошло называться - Быково. Правда, поначалу, вроде бы, произносилось - на первый слог: пока свежа была память об отдыхающих на траве, после дикой скачки, быках. Но, с течением времени, глядя на синие дали, люди привыкли к более протяжному варианту. Верно, ведь быки давно ускакали, окончив земной тернистый путь, в свои небесные "пампасы". Осталась их взлётная полоса - Луг. С одной его стороны, над речкой Пехоркой, устремились со своего холма в небо острые шпили сложенной из белого камня церкви - готической сказки Баженова. С другой, над рекою Москвой, возвышается длинный, одетый лесом орешника, курган - циклопическое сооружение вятичей или иных, неведомых предков. В половодье внешние берега Москвы и Пехорки соединяются морем воды, скрывающем Луг. Тогда красный дом, построенный влюблённым в хозяйку усадьбы, становится островом. Подчас, даже первый этаж этого, стоящего на специальном холмике дома, захватывает вода. Из круглого - на чердаке - окошечка летит над водой: кара-у-у-л, кара-у-у-л! Это экономка зовёт быковцев на помощь. Садятся мужчины в лодку и плывут к дому. Либо забирают экономку с собой, либо оставляют кого-то, чтобы женщина не боялась одна. Сходит с Луга вода... Сочная юная трава весело изумрудит землю. Вокруг красного дома зацветает вишнёво-яблонный сад, насаженный влюблённым. Издалека, с быковского холма смотришь: будто стая птиц, белых-белых, села передохнуть... (продолжение следует)