Начиная со второй половины XX столетия мы живём в эпоху агрессивного бесстилья. Стили кончились. Разумеется, можно тешить себя красивыми буквосочетаниями, вроде "модернизм" и "постмодернизм", но всё это будет лишь наивным оправданием всеобщей эстетической беспомощности — вездесущий стекло-бетонный hi-tech являет собой нескончаемые перепевы на тему Ле Корбюзье, Ивана Леонидова и Мис ван дер Роэ. В 1920-х оно выглядело авангардным и — прорывным. Сейчас — это просто коммерция, помноженная на желание застройщика сделать "повыше" и впихнуть "всего да побольше". Эпоха многоярусных и полифункциональных бизнес-центров с конторами, бутиками, гаражами, …с прозрачными лифтами и круглосуточной цветомузыкой. Кто-то, несомненно, скажет, что это и есть наша позитивная и победительная красотища — небоскрёб из голубого стекла, нависающий над городом, аки указующий перст. Конечно, многие из этих сооружений интересны и даже — вызывающи. Но это не стиль. Это — проект, дерзкая мыслеформа, демонстрация возможностей — в том числе финансовых. Всё. Кроме того, архитектура — это всего лишь одна из граней, а ведь есть ещё живопись, скульптура, …промышленный и ландшафтный дизайн, упаковка и, наконец, мода.
Интересно, что даже глянцевые журналы утверждают, что сейчас нет модных линий, а есть беспрестанно сменяющиеся тренды. Одежда — это всегда логическое продолжение общей стилеобразующей картины (или же её отсутствия). Стиль рождается там, где наличествует единство духа и сознания, на базе которого появляется коллективное эстетическое звучание, точнее — созвучие. При тотальной людской разобщённости, порождающей калейдоскопичность трендов (у каждой группки — свой тренд!), ни о каком стилеобразующем компоненте речи быть не может.
Возникает вопрос, какой же стиль — из ранее существовавших — мог бы считаться наилучшим отражением нашей коллективной души? Точного ответа, как обычно, не предвидится. На мой же взгляд, самым красноречивым и выразительным русским направлением является сталинский Большой Стиль. В его торжествующих формах зашифровано всё прошлое, настоящее и, как тогда казалось, будущее советского народа и всего мира. Именно в Большом Стиле гармонично соединились аполлонические и дионисийские начала — строгость и торжественность в сочетании со стихийным культом плодородия и непобедимой витальностью. Это — некая квинтэссенция, высшая точка эстетических предпочтений, переживаний, грёз. Что же оказалось наиболее характерным для культуры того периода?
Исследователь В. Паперный в своей программной книге "Культура-2" утверждает: сталинская цивилизация, вопреки плакатным лозунгам, устремлялась вовсе не в сторону Светлого Будущего. Её идеал — застывшая Вечность — она была, есть и будет, а Революция явилась лишь пунктом, придавшим этой Вечности особое направление. В небольшом рассказе Ю. Олеши "Стадион в Одессе" 1936 года есть всё, чтобы прочувствовать генеральную мысль Паперного. "Просто воздух, небо, море. Он открывается внезапно — его овал, лестницы, каменные вазы на цоколях, — и первая мысль, которая появляется у вас после того, как вы восприняли это зрелище, это мысль о том, что мечты стали действительностью. Этот стадион так похож на мечту — и вместе с тем так реален. Тридцать пять тысяч мест. В сознании рождается чувство эпоса. Говоришь себе: это уже есть, существует, длится. Существует государство, страна социализма, наша родина, её стиль, её красота, её повседневность, её великолепные реальности". Описание обычного спортивного объекта превращается в головокружительный восторг перед бесконечностью времени и пространства. Олеша ухватил эту главную мысль — чувство эпоса, а, как известно, в эпосе, мифе и сказке нет явственного, календарно-отмеренного времени, но есть Время, как мощная энергия Мироздания.
В произведениях сталинской эпохи иной раз прослеживается странная временная концепция. Читаем у А.Гайдара: "А жизнь, товарищи… была совсем хорошая!" Это говорится вовсе не о прошлом и даже не о настоящем. И, наверное, не о будущем. Это и есть та самая Вечность — она наступила, и будет длиться безмерно долго. На журнальных обложках, и даже на конфетных обёртках 1930-х годов, изображался Дворец Советов, который, как верилось, непременно будет сооружён. Не через год, так через тысячу лет. Какая разница, если мы бытуем в беспредельно-солнечной яви, а с её точки зрения миг или столетие — это просто песчинки в Космосе?
Человек сталинского времени воспринимал себя в качестве наследника всех предыдущих эпох. Он — некий блистательный венец эволюции, а его жизнь — это не физиологическое продвижение от рождения к смерти, но сопричастность вселенской сущности. Поэтому все произведения искусства создаются в расчёте на кажущуюся безграничность бытия. Нам нет преград ни в море, ни на суше. Печальный сказочник Андерсен когда-то написал о своём герое: "Он складывал целые слова из льдин, но никак не мог составить того, что ему так хотелось, — слово "вечность". Сталинский же человек складывал это слово не только из льдин, — среди полярных широт мистического Русского Севера, — но и из горных пород, из чертежей, из кинокадров и красных лозунговых букв. В попытке осмысливать Вечность создавалась особая ритуальность — сталинская цивилизация наполнена знаками и знамениями, смыслами.
Кроме того, из осознания Вечности рождался дух историзма, подразумевавшего не просто подражательные мотивы, осовремененные новой идеологией, но восприятие классических форм, как своевременных, ибо у Вечности нет "вчера" и "сегодня", но есть незыблемое и — непререкаемое понимание гармонии. Отсюда — исключительное по своей мощи советское палладианство, усиленное фантасмагорическими грёзами Пиранези. Отсюда и свободное распоряжение эллинскими, ренессансными, барочными традициями. Смешивание и эклектика — на многих нереализованных, но от этого не менее интересных проектах мы видим зиккураты, украшенные дорическими колоннами; древнеегипетские линии в сочетании с рокайльной лепниной, критские колонны рядом с версальскими рогами изобилия. Всё это — наше, родное, почерпнутое из гигантских кладовых Вечности. Человек сталинской эпохи принимал придворные вальсы и мазурки, поэзию дворян-стихотворцев, маньеризм испанских драматургов и высокую трагедию античности, как нечто, само собой разумеющееся. Как своё.
Среди отчётливых признаков сталинской культуры можно отметить интерес к таким категориям, как высота и — вертикаль. Бесконечность. Поэтому тема неба так мощно звучит в искусстве 1930-1950-х годов, а лётчики становятся героями дня. "Бросая ввысь свой аппарат послушный / Или творя невиданный полет…" В кинофильме "Светлый путь" этот культ высоты находит своё выражение в полёте … на обычном автомобиле с откидным верхом. В. Паперный любит приводить в пример так называемое "небо-обманку" — плафон или мозаику на потолке с изображением лазурной выси, заполненной солнечным светом. На фоне этой победительной красоты парят дирижабли, аэропланы, стремительные лыжники.
Сталинский миф ненавидит мглу и поклоняется свету. Стихийный культ Солнца. Время — утро. Утром Вечность порождает новый день, а ночью мир замирает: "И только вокзалы, заводы, / Часы и машины не спят". Недаром в искусстве того периода сложно отыскать восторженные описания ночи. Одно из немногих стихотворений, где о тёмном времени суток говорится с теплотой, это — "Ночная страница" С. Маршака. Зато прославление света и ясности мы находим в каждой строчке, в каждом кадре. Напомню: такой же пафосный "солярный" культ был во времена Людовика XIV, когда короля сравнивали с Солнцем, освещающим путь человечества. Собственно, Grand Maniere, Большой Стиль выдался в истории искусств лишь дважды — при Людовике и при Сталине.
Стремление ввысь превращало гигантоманию из "дурной привычки" — в красивый смысл. Отсюда — головокружительные проекты Наркомтяжпрома и Дворца Советов. Важной отличительной особенностью сталинской культуры является украшательство, которое, как и в случае с гигантоманией, вовсе не кажется чем-то вызывающим или бесполезным. Это — элемент Большого Стиля. Не "искусство ради искусства". Тут есть особый резон. Послушайте, на каком языке говорят, точнее — вещают персонажи кинокартин. Ни слова в простоте. Всё должно быть прекрасным, возвышенным, благородным. Исполненным на века! Мы же творим и мыслим для Вечности. Ничего сиюминутного или бессмысленного. Больше того, сталинская эпоха породила такие изумительные формы, как общественные туалеты в форме ротонд или, например, изысканные …котельные с круглыми окнами (каковые часто встречаются в барочных постройках). Как-то раз мне довелось увидеть фотографии насосной подстанции, спроектированной Г. Гольцем в конце 1930-х годов — портик и колонны… Ощущение: перед нами — классический парковый павильон екатерининской эпохи. А вспомните его же — Г.Гольца — шлюзы на Яузе с барельефами — неподготовленный созерцатель решит, что сие создано в галантном XVIII столетии. Но самый примечательный пример — это Московский метрополитен, выглядящий чем-то вроде подземных святилищ, чертогов, …порталов в параллельную реальность. Старое метро обладает какой-то непостижимой магией — будто бы создатели зашифровали тайные послания и направили их в…Вечность, разумеется.
Творцом и потребителем такой культуры должен стать некий безукоризненный хомо-сапиенс. Почему-то принято считать: сверхчеловека воспитывали в чванливом Третьем рейхе, а у нас растили "простого и скромного труженика". На мой взгляд, это ошибочный тезис — сверхчеловека выращивали именно в идеологических "лабораториях" сталинского СССР. В гитлеровской Германии тщательно культивировали филистера с высоким уровнем притязаний, а то, что ему подсунули расистскую жвачку и миф о "крови и почве", так это просто вариации на тему надстройки. Сверхчеловек — это тот, кто в состоянии совершать невозможное и тем самым определять вектор исторического развития.
Смотрите! Даже детям прививалась чёткая мысль: подвиг — это не право, но обязанность, а если ты не совершаешь подвиг, то ты не имеешь права принадлежать к нашей когорте советских людей. Сверхлюдей. Для обычного сапиенса подвиг — это нечто запредельное, а для советского — норма жизни. Как, впрочем, и каждодневное созидание. Сие тоже не может считаться показателем усреднённого человека — "нормальное большинство" занято обыденным ремеслом — просто работой — а в сталинском СССР труд приравнивался к сотворению. И — к борьбе. Работники изображались похожими на античных героев — эллинские профили токарей и фрезеровщиков украшали барельефы домов культуры, а любовная линия свинарки и пастуха рассказывалась языком классической придворной пасторали. Советский народ должен был ощущать себя этаким народом-аристократом, призванным к высокому служению и к установлению вселенской справедливости.
Закономерно появлялся и особый тип внешности — белокурый атлет с прямым, открытым взором. Ю. Олеша, создавая образ идеального комсомольца Гриши Фокина, писал: "Светлые глаза, светлые волосы, худощавое лицо, треугольный торс, мускулистая грудь — вот тип современной мужской красоты. Это красота красноармейцев, красота молодых людей, носящих на груди значок "ГТО". Она возникает от частого общения с водой, машинами и гимнастическими приборами". Современная вариация на тему эллинской красоты. Художники А.Дейнека и А. Самохвалов изображали девушек-спортсменок, срисованных с музейных Венер и Психей.
А вот и модное обозрение, напечатанное в №1 журнала "Работница" за 1936 год. "Гордость, сила и грация нашей молодёжи должны найти своё особое выражение в костюме. Мягкие одежды должны облегать стройные тела <…> Сверху спускалась девушка. Платье ловко облегало её стройную фигуру и падало к ногам мягкими складками…" — восторженно писала журналистка Э. Якуб. Советский человек = человек-эталон, который при этом не кичится своим высшим предназначением. Это — не право, но долг. Увлекательны вроде бы и ничего не значащие — на первый взгляд — детали. Главный герой спортивной повести "Вратарь" носит странную фамилию Кандидов. Типичный вариант для классицизма — так называемая "говорящая" фамилия. Candidus по-латыни — белоснежный, чистый, а иной раз — безмятежный, искренний. То есть идеальный герой советского мира. Безусловно, все эти признаки сталинской культуры — лишь малая попытка осмыслить её. Она ещё ждёт своего исследователя, певца и проповедника. Нам же остаётся только мечтать о новом взлёте культуры и о появлении особого стиля.
Фото: фонтан «Дружбы народов» на ВДНХ (проект утвержден И.В. Сталиным, открыт в 1954 году)
