Сообщество «На русском направлении» 07:51 17 февраля 2020

Василий Поленов: разговор с душой

художник – это тот, кто выговаривает банальность

Художниками, конечно, рождаются. Невозможно воспитать одержимость творчеством. Но кому-то судьба благосклонно потворствует, иным же не спешит подставлять свои золотые ступени. Василий Поленов относится к первым. Всё в его жизни располагало к тому, чтобы он стал художником. Предки Поленова были выдающимися даровитыми людьми. Прадед по материнской линии Н.А. Львов - известный архитектор, его другом был Державин. Когда Львов рано умер, бабка Поленова стала воспитываться в доме знаменитого поэта. Именно «бабаша» еще в детском возрасте прививала внукам любовь к искусству, устраивала художественные турниры по законам Академии и присуждала медали, золотые и серебряные. Мать брала уроки у Брюллова, с которым приятельствовал её муж, увлечённый живописью. До нас дошёл написанный ею портрет Василия Поленова в детском возрасте. В доме царил дух искусства. Только написанную Ивановым картину «Явление Христа народу» горячо обсуждали в семье. И взрослые, и дети. Ходили смотреть её в Академию. Как участливо пишет отец Поленова, дети «замечают и судят очень порядочно. Понимают и восхищаются». Родители, наконец, приобрели один из этюдов к картине и повесили у себя в доме. Но главное, быть может, не это, а та особая родительская чуткость, которую сообща проявляли отец и мать. Поленова воспитывали, как Блока. С ожиданиями. Бережно лелея замысел о нём. То есть видели в нём то, что его превышало. Поленов с детства был окружен вниманием. Ему нанимали лучших учителей. В 12 лет к нему был приглашён профессиональный учитель рисования, затем знаменитый впоследствии П.П.Чистяков, ученики которого составляют сегодня золотой фонд Третьяковской галереи и Русского музея - Репин, Суриков, Васнецов, Серов, Врубель, Борисов-Мусатов и другие. Потом его правда променяли на профессора. Все тоже из чистых побуждений – дать сыну лучшее, ведь тогда Чистяков был всего лишь ассистентом. Согласовывая социальные и рациональные соображения с талантом и художественным рвением сына, на семейном совете принимались решения об окончании им гимназии экстернатом, затем же – о параллельном обучении в университете и Академии художеств. Быть может, для художника вредна такая пристальная опека, и ему лучше, как другу Поленова Репину, родиться в каком-нибудь безвестном Чугуеве, иметь неграмотную мать, которая и понятия не имеет, что ее сын делает в Петербурге. Поленов в письмах порой позволял себе сетовать на то, что столько времени ушло на ненужное – латынь, университет. Отец отвечал лишь то, что ему не в чем упрекнуть родителей. Они вырастили из него порядочного человека, образованного согласно его происхождению. Поленов покорно исполнил волю любящих родителей, но стал тем, кем не мог не стать – художником.

Поленов был, безусловно, успешным живописцем. За картину «Иов и его друзья» Академия художеств присудила ему малую золотую медаль, за картину «Христос воскрешает дочь Иаира» — большую золотую медаль и отправила в качестве пенсионера на несколько лет в Европу, за «Арест графини д’Этремон» Поленов получил звание академика. Выставка его монументального цикла «Из жизни Христа» в 1909 году имела успех. Государство удостоило его званием народного художника. Но мы знаем и любим Поленова как автора «Московского дворика».

«Картинка»

«Московский дворик» написан летом 1877 года. Приехав в Москву, Поленов стал подыскивать квартиру для проживания и работы. И нашел ее недалеко от Арбата. Вид из окна его пленил. Как он вспоминает: «Я тут же сел и написал его». А нас пленит его картина. Равно как и написанные им в то же время ностальгические полотна «Бабушкин сад», «Заросший пруд», «Летнее утро».

С «Московским двориком» Поленов дебютировал на передвижной выставке в 1878 году. Он переработал этюд, написанный экспромтом, и представил на суд публике. Картина понравилась. Третьяков её купил. Правда нашлись критики, жаждущие видеть внутренний двор написанной усадьбы. Так незамедлительно появился «Бабушкин сад». Сам Поленов до легкомыслия невысоко оценивал свою работу. Он называл её «картинкой» и переживал, что не успел подготовить для выставки что-то более значительное. Он пишет Крамскому: «Картинка моя на Передвижную выставку готова (т. е. картинка давно готова, а рама только теперь). К сожалению, я не имел времени сделать более значительной вещи…».

Значительным же казалось написать о жизни Христа. Спустя годы, он представит картину «Христос и грешница» и впоследствии напишет цикл картин на евангельскую тему. Платон, верно, прав, когда говорит, что у художника бессмысленно спрашивать о его творении. Творец и творение никогда не соответствуют друг другу. Художник – это тот, в ком через его неистовство говорит бог. Его творение божественно. Он же просто человек. Правда, Платон ничего не сказал и об обратном соотношении, когда талантливый человек отмечен бездарными творениями. Случай неуместности таланта. Как в бунинском о рассказе о неуместности красоты там, где ее никто никогда не увидит, где она не порадует ничей глаз. Талант требует дара пользоваться им.

Значительные вещи: «что» или «как»?

Константин Коровин, любимый ученик Поленова, недоумевает, почему тот бросил писать пейзажи, которые составляют истину его творчества. «Я как-то не совсем понимал, - признаётся он, - почему такой замечательный художник русского пейзажа, природы русской, так увлекался сюжетом давней истории и делал огромную картину на евангельскую тему. Мне кажется потому, что принято было в это время писать большие картины». Передвижники долго и втайне готовили свои мощные полотна, такие, как «Боярыня Морозова» или «Утро стрелецкой казни», а потом неожиданно представляли их публике. Картины становились «гвоздём» выставки, о них начинали писать и говорить. Коровин называет это бытовой особенностью времени. Биограф Поленова Копшицер считает, что здесь Коровин не прав, якобы о том, что Поленов пишет картину «Христос и грешница», «знали все близкие ему люди… и многие другие, совсем даже не близкие». На это витиеватое «близкие и не близкие» стоит заметить, что, как вспоминают очевидцы, свой цикл «Жизнь Христа» до выставки Поленов никому не показывал.

«Мне казалось, - заключает Коровин, - что и Поленов тоже под влиянием этого писал такой “гвоздь”». Но Коровин вовсе не подразумевает конъюнктурности творчества Поленова или, тем более, его погони за успехом. Поленов был скромным человеком. Остались свидетельства о том, что молодым художникам он буквально даром отдавал свои этюды, за работы же свои брал сравнительно небольшие деньги. Речь же идет о фундаментальном противопоставлении в искусстве – писать «что» или писать «как».

Что значит писать значительные вещи? В чем их значимость? В содержании. Они содержательны. Нарративны. Переводимы на язык. Они требуют раздумий, из них можно извлечь мораль или наставление. Писать «как» - значит писать «ради». Ради искусства. Коровин относится к последним. Репин упрекнёт его, что его полотна – это «живопись для живописи». Но для Коровина в этом «ради» и «для», в этой самоценности и состоит суть искусства. Он пишет лимоны на фоне сирени не для того, чтобы что-то сообщить о комнате, в которой они находятся, уличить в чем-то хозяев или похвалить их, он пишет саму лимонность лимона. Подобно древнему греку, в вещях он ищет их первоначала, в дереве – древесность, в море – моринность. Коровин с болью рассказывает о борьбе, разворачивающейся на его глазах в художественной среде между «жанристами» и «пейзажистами», в результате которой пострадал сам Поленов и его ученики. «Чудесные картины Поленова — “Московский дворик”, “Бабушкин сад”, “Старая мельница”, “Зима” — обходили молчанием на передвижных выставках. “Гвоздем” выставок был Репин — более понятный ученикам. Ученики спорили, жанристы говорили: “важно, что писать”, а мы отвечали — “нет, важно, как написать”. Но большинство было на стороне “что написать”…». Апологеты жанровой живописи считали пейзаж вздором. Противостояние было настолько серьезным, что в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, где работал Поленов, поставили под вопрос право пейзажиста судить о рисунках и исключили пейзаж из категории выпускных работ учащихся. В результате гонений, Поленов ушел в отставку. Его ученики, Коровин, Левитан, Головин, не получили по окончании Училища звания классных художников. Коровин вспоминает слова Поленова после отставки: «Трудно и странно, что нет у нас понимания свободного художества...». Но настоящая драма для Коровина заключается не в этом, а в том, что Поленов сам покидает прибежище своего таланта, о чем он прямо говорит учителю. На вопрос Поленова, что Коровин думает о его «Грешнице…», Коровин отвечает: «Василий Дмитриевич, мне всё равно, что там действие, момент сцены и что женщина испуганно смотрит на Христа, который решит ее участь, убьют ее камнями или нет. Но в картине есть пейзаж, написанный по этюдам, как бы с натуры. В нём есть солнце страны. Но ваши картины и этюды с натуры русской природы мне больше нравятся. Ваша картина, вернее, её тема, заставляет, так сказать, анализировать вопросы жизни, тогда как искусство живописи имеет одну цель — восхищение красотой».

Но Поленову кажется недостаточным это восхищение красотой. Художник Минченков, входящий в круг поздних передвижников, полагает, что «как передвижник, Поленов искал значительности в содержании своих произведений». И действительно, Поленов весьма переживал из-за того, что его картина из цензурных соображений была переименована: вместо «Кто из вас без греха?» названа «Христос и грешница». А значит и мысль была искажена. Поленову важна мысль. Важна идея всепрощения. Но не потому что он передвижник, как заключает Минченков, а потому что он русский.

Русский

Всякий русский в пределе своем Достоевский или Серафим Саровский, пророк или святой. Бездонность смысла – наш удел. Мы не привыкли играть в бисер. Когда мы видим такую игру, нам застит глаза, нам не по себе. На подкожном уровне это каждый испытывает. Испытывал нечто подобное и Поленов, проведя несколько лет в Европе. «У нас главным образом, - пишет он Крамскому из Парижа, находясь в пенсионерской поездке, - значение имеет, что сделано, а тут, как сделано». За изображение медного таза с рыбами художника почитают первым живописцем и к тому же платят хорошие деньги. В содержании мастера могут быть мелки, зато в исполнении – совершенны. Эти слова Поленов пишет одновременно в восхищении перед уменьем европейских художников «осуществить свои силы и способности» и в негодовании перед русскими, которые не в состоянии оценить чудо техники. Один русский, говорит Поленов, приехал с деньгами в Европу и вместо того, чтобы купить на них неоконченный шедевр современного искусства приобрел невыразительную, зато готовую вещь. Как художника Поленова не может не восторгать виртуозность техники, стиль. Но как русскому художнику ему лишь виртуозности мало. Ему важен смысл. И родиться он может только на родине. Он пишет матери: «Несмотря на все мнимые и настоящие парижские удобства к жизни и живописи, всё-таки это чистый вздор за границей работать; это именно самое лучшее средство, чтобы стать ничтожеством, какими становятся все художники, прожившие здесь шесть лет. Поэтому при первой же возможности я вернусь в Россию, чтобы там самостоятельно начать работать; постараюсь через год». В Европе «каждому отдают должное», «уважают труд» художника, не стесняют в свободе творческого выражения, оплачивают работу. «У нас же, - пишет тогда же Поленов семье, - напротив, либо ты должен быть гений, и тогда уж меры нет превозношениям, либо ты ничего не стоишь и ступай помойные ямы чистить. Всякий норовит, как бы тебя сорвать, оскорбить, чтобы себя выставить… Да, после Парижа нелегко будет на Руси заводить дело и прокладывать тропинку». И всё же он едет прокладывать эту тропинку. В Европе русский может только потерять себя. Россия – это боль для всякого русского. Как велики ее просторы, говорил Гоголь, как нетронуты они, как заждались они своих богатырей. России нужно служить. Велика эта служба, и каждый призван на своем месте ее нести. Работать, работать, работать, почти по-гоголевски скажет Поленов много позже, находясь на лечении в Париже: «Как Европа и ни хороша, а Россия в деревне мне милей во сто тысяч раз, а кроме того, прямо подло жить в Европе, когда в России надо работать… Тут всё необыкновенно удобно… а сердце не лежит». Он хочет быть полезным родине. А работать нужно много. В Европе всё идёт, как по маслу: «далеко ушла Европа вперед, - признаётся он Крамскому, - так далеко, что и бегом не догонишь, поэтому я пришел к такому заключению, что собственно бежать бесполезно, а надо, не унывая, тихо идти да идти, хотя подчас ох как жутко приходится. Оно и труднее тихо и твердо идти к цели, чем бежать зря». Не бежать за Европой, а тихо и твердо идти к своей цели решает Поленов и досрочно возвращается в Москву. А его обвиняют во французистости, уговаривают остаться в Европе, ибо в России ему делать нечего. Критик В.В. Стасов пишет ему: «Москва Вам ровно ни на что не нужна, точь-в-точь как вся вообще Россия. У Вас склад души ничуть не русский, не только не исторический, но даже и не этнографический. Мне кажется, что Вам бы всего лучше жить постоянно в Париже или Германии…». Стасов не видит в Поленове ни одной национальной русской черты, считает вредным и опасным для художника пытаться «примкнуть к роду, ему вовсе не свойственному». Поленов горячо отвечает на это замечание, которое в устах Стасова вовсе не звучит упреком, но напротив, добрым отеческим наставлением. Я, пишет он в ответ, «совершенно не согласен». Поленов оправдывается тем, что, будучи в Европе, он растерялся и просто не успел творчески себя развернуть. И, кажется, почти в отместку следом приводит резкую критику последней статьи Стасова, буквально называя ее неудачной, скучной, мало талантливой. Стасов задел его за живое. Репин не видит во французистости Поленова ничего, кроме его аристократического происхождения. Поэтическую же правду России, заключает он, немыслимо променять на буржуазность Европы. Стасов, говорит он Поленову, «на всё готов, лишь бы не допустить тебя до Москвы, которую он ненавидит (журнально), как провинцию, воображая только одних прокислых в патриотической капусте купцов. Но это не так: ты только вспомни бессодержательность парижской жизни… Вспомни десять тысяч художников, бесцветных и приторных своим однообразием до тошноты… Это ремесленники, не более; вспомни это общественное мнение, буржуазное, прозаическое, ремесленное!! Неужели у тебя хватило бы духу поселиться там навсегда?.. Он, Стасов, прав, говоря, что у тебя есть французистость; но на это есть неумолимые причины: ты рос в аристократической среде, на французский лад; ты учился от французов и усвоил их средства, - так неужели же век целый оставаться на начале?!! Какой вздор… Нет, брат, вот увидишь сам, как заблестит перед тобою наша русская действительность, никем не изображенная. Как втянет, до мозга костей, её поэтическая правда, как станешь ты постигать ее да со всем жаром любви переносить на холст…». Русская действительность ждёт своих живописцев. Тех, в ком выговорится её истина. Тех, в ком она заблестит.

Позиция Поленова предельно ясна. Понимая все блага Европы, критикуя холопство, произвол и прочие особенности нашей жизни, он видит себя исключительно русским художником. И, как всякий русский, он ставит себе максимальный предел. Ему нужен идеал, идея, великий смысл. Он находит его в фигуре Христа. Возможно, именно этот поиск себя в библейских сюжетах был роковым выбором для художника Поленова.

Нехристианский Христос

Толстой прямо назвал Христа Поленова полотёром. Поленов писал картину «Христос и грешница» у Мамонтовых. К нему пришёл на беседу граф. «Вот Этого вы не любите!...», - сказал он Поленову, указывая на Христа. После же говорил: «Да, Поленов красив, но бессодержателен. Правая сторона этой картины написана очень хорошо — сама грешница, евреи; левая никуда не годна: лица банальные, Христос у него - какой-то полотер, а апостолы плохи; сзади — декорация». Правда, спустя годы, когда будет готов весь евангельский цикл картин и Поленов отправит старому Толстому альбом с фотокопиями, раскрашенными им собственноручно, Толстой назовет полотна прекрасным пособием для детей в изучении истории Христа.

С икон на нас смотрит Бог. Но есть ответный взгляд человека на Бога. Таковы, например, молитвенные, как их называл Розанов, полотна Нестерова. Христос Поленова – это не религиозная живопись, его письмо – не молитва. Для Поленова важна идея гуманизма, и носителем её он видит Христа, самым решительным образом противопоставленного христианству.

Васнецов обескуражен отказом Поленова расписывать Владимирский собор в Киеве: «нет на Руси для русского художника святее и плодотворнее дела, как украшение храма», - почти в отчаянии пишет он Поленову. Только он, Поленов, в своей серьёзности и глубине кажется Васнецову достойным этого великого дела. Но у Поленова серьезность иного рода, о чём он открыто пишет в ответ: «Что касается работы в соборе, то я решительно не в состоянии взять ее на себя. Я совсем не могу настроиться для такого дела. Ты — совершенно другое, ты вдохновился этой темой, проникся ее значением, ты искренне веришь в высоту задачи, поэтому у тебя и дело идет. А я этого не могу. Мне бы пришлось делать вещи, в которые я не только не верю, да к которым душа не лежит; искреннего отношения с моей стороны тут не могло бы быть, а в деле искусства притворяться не следует, да и ни в каком деле не умею притворяться. Ты мне скажешь, что я же написал картину, где пытался изобразить Христа. Но вот в чем дело: для меня Христос и его проповедь — одно, а современное православие и его учение — другое; одно есть любовь и прощение, а другое… далеко от этого. Догматы православия пережили себя и отошли в область схоластики. Нам они не нужны». Для Поленова Христос – это великий человек, а евангельское учение – «чистая и высокая этика», «необычайная человечность», то, чему христианство противно. «Из этого высочайшего учения любви создали узкое и жестокое притворное изуверство, называют его религиею Христа и под ее охраной в лице православия и католицизма творят самые возмутительные дела. Люди, называющие себя христианами, убивают, вешают, насилуют, лгут, развратничают, грабят и прикрываются самым нравственным, самым любвеобильным, самым чистым учением». Поленову важно «доискаться исторической правды», для чего он путешествует по Палестине, исследует археологические и этнографические данные, читает книги «Жизнь Иисуса» и «Апостолы» Ренана, с которым ему довелось познакомиться, составляет из Евангелий единое повествование под названием «Иисус из Галилеи» и вместе с тем просит Левитана и Коровина позировать ему. Ему чужд Христос христианства, «придуманный после его смерти отвлеченный, почти мифический образ, который передали нам писатели и художники позднейших времен. В евангельских сказаниях Христос есть настоящий, живой человек, или сын человеческий, как он постоянно сам себя называл, а по величию духа сын Божий, как его называли другие». Иными словами, божественность Христа – это метафора, которой пользовались простые люди, восхищавшиеся величием его духа.

Но дело не в идеях демифологизации Евангелия, противопоставления христианства и Христа, которые не новы для рубежа ХIХ-ХХ вв., а в том, что Поленов как художник постоянно решал вопрос о том, кто он. Еще накануне «Московского дворика», он пишет родным, что его талант – это бытовой пейзаж. За границей, говорит он, «я пробовал и перепробовал все роды живописи: историческую, жанр, пейзаж, марину, портрет головы, образа животных, nature morte и т.д., и пришел к заключению, что мой талант всего ближе к пейзажному, бытовому жанру, которым я и займусь». После же полотна «Христос и грешница» вдруг признается Васнецову: «Сам я по таланту небольшой человек, таким меня все считают, и справедливо, но замыслы у меня большие; много я и долго работал и наконец достиг теперь некоторой известности. Достиг я ее главным образом благодаря сюжету моей картины, т.е. смыслу сюжета, или, как говорят, идее картины». И, наконец, представив серию полотен о жизни Христа, пишет Толстому о новых работах для этого цикла: «…мои картины служат главным образом изображением природы и обстановки, в которой совершались евангельские события». Поленов буквально разрывается между стремлением писать содержательные полотна и лирические пейзажи. Коровин вспоминает, что после его откровенного отклика на картину «Христос и грешница» Поленов, несколько месяцев спустя, попросил Коровина, то есть своего ученика, давать ему уроки. «Прошу тебя, - приводит он слова Поленова, - не можешь ли ты дать мне возможность здесь у тебя в мастерской работать с натуры, ну модель — мужчину или женщину, все равно. Но только давай мне уроки. Я мешаю краски несколько приторно и условно. Прошу тебя — помоги мне отстать от этого». Коровин, конечно, скромно заключит, что в результате, «не он, а я всё больше постигал тайну цвета». Но Коровин – это художник, в котором Поленов прозревал импрессиониста.

Коровин вспоминает случай с гостившим в России известным шведским художником Цорном. На обеде у Мамонтова тот ничего не понял в русской ухе из стерляди, наотрез отказался её есть, подумав, что ему предлагают змею, зато в Третьяковской галерее восхитился «Зимой в Олонецкой губернии» Поленова, хотя сам Поленов пытался обратить его внимание на рядом представленную «Христос и грешница». Большое, как известно, видится на расстоянии. Цорна привлек унылый снежный пейзаж, мощный же сюжет, к которому апеллирует картина «Христос и грешница», его ничуть не тронул. Поленов решил работать с сюжетом, лишенным сюжетности. Редуцировав Христа к великому человеку, а религию – к этике, он обескровил смысл. Оставил поверхность. И, конечно, самоценный пейзаж, морская лазурь, белые камни и выжженные солнцем травы, выигрывают перед такой выхолощенной поверхностью. Христос у Поленова просто мечтатель. Поленов так и называет одно из своих центральных полотен – «Мечты». Христос сидит на живописной горе у моря и задумчиво смотрит вдаль. Алый цветок, растущий вблизи, добавляет лирики. О чем возвещает Мария Магдалина на другом полотне «Возвестила радость плачущим»? О какой радости? Радость христианства – это Воскресение Христово. Не оттого ли так искусственны жесты и неопределенно выражение лица Марии Магдалины на картине, что суть этой радости для нее туманна? Изумительная Дева Мария, следующая в Нагорную страну, необыкновенно нежна. Нас буквально окутывает солнечный горячий воздух, который обнимает ее стан. Глаз очарован сизыми горами, свежей зеленью. В этой картине столько поэзии, столько влюблённости и невинности. И совсем нет страха. Ощущения того страшного события, что Бог так возлюбил человека, что послал на землю Сына Своего, Дева в чреве приняла Его и родит. Религия начинается со страха Божьего. Её смыслы обжигают.

Художник – это тот, кто выговаривает банальность. То, что о каждом из нас, что заполняет поры нашего существования. А потому мы живо откликаемся на искусство, ибо оно возвращает нам у нас же взятое, но еще неузнанное. И, как говорит Г.Иванов, много банальностей ещё ждут своего Толстого. Тургенев, верно, был бы плохим Достоевским, а Достоевский – плохим Тургеневым. Художник Поленов – это его пейзажи, невыговариваемые состояния, схваченные им. Они не есть живопись ради живописи. Они лишены «что» в том смысле, что то, о чем они, не описывается на языке чтойности.

Ностальгия

Чем пленит нас «Московский дворик»? Своей камерностью. Мы смотрим на него и чувствуем себя, как дома. Нам уютно. Ясно. Все на своих местах. У мы - у себя. Чем нам бесконечно милы «Бабушкин сад», «Заросший пруд?», «На лодке» или «Железная дорога?». Тем, что они возвращают нас к себе. В пространство интимного. Но не оттого, что картины Поленова принято называть пейзажами настроения или интимными пейзажами. В журналах 1880-х гг. о пейзажах настроения писали: «Никто, кажется, не спорит, что истинная задача пейзажной картины — создать в смотрящем на нее известное более или менее тонкое настроение, более или менее приближающее к тому, какое в самом художнике вызвала изображенная им действительность и какого непосредственно не может дать обыкновенному смертному». Сейчас пейзажи настроения определяют как полотна, на которых в образах природы запечатлены эмоциональные состояния, устанавливается взаимосвязь внутренней жизни и природной жизни, природа представлена как неотъемлемая часть человека.

Но дело не в том, что картины отражают эмоциональный отклик художника на действительность и пробуждают аналогичные чувства у зрителя. Ибо картины не отражают реакцию на реальность, но творят ее. Равно как и не в том, что между природой и человеком существует особая связь, ибо какая связь может быть у неприкаянного и великой гармонии? А в том, что полотна Поленова учреждают пространство души. Сферу интимного, то есть внутреннего. Они не о личности и ее переживаниях. Интимное – не личное, а трансцендентное, которое непостижимым образом имманентно душе. Не переживания запечатлеваются, но создаются условия переживаний. Поленова сравнивали с Тургеневым, находили их сходство в творчестве и даже во внешности. Поленов действительно в живописи делает то, что Тургенев делает в прозе. Но не в том смысле, что Поленов рисует тургеневских девушек. Хотя он их иногда и рисует. А в том, что своими полотнами он устанавливает пространство, где тургеневские девушки становятся возможны. Они немыслимы, особенно сегодня, а он делает их мыслимыми. Поленов учреждает паузу, тишину, в которой человек обращается к самому себе. Полотна Поленова вызывают ностальгию – ностальгию человека по своей душе. Наша душа глубоко запрятана. Она загромождена событиями, стерта суетой будней. А Поленов приостанавливает поток праздной активности. Он, подобно Тургеневу, оставляет нас в глуши, там, где нет никого, кроме нас. Там, где только и может вызреть огромный внутренний мир, огромное чувство, так пугающее деятельных людей. Мы смотрим на «Железную дорогу», как в зеркало. И впервые, в тишине узнаем себя. Искусство, как культ, дает форму переживания. Позволяет пережить переживаемое. Без формы переживания не будет самого переживания. Поленов дает нам форму. Орган переживания самих себя. Картины Поленова – это разговор с душой. Обращение к нашему внутреннему миру.

Поленов горожанин, но любит деревню. И город пишет, как деревню, – неторопливым, дающим место созерцаниям и предчувствиям. И не потому, что в ХIХ в. Москва была большой деревней, а потому что в ней он показал внутреннюю сторону. Мне милей моя деревня, пишет он из Парижа. Его ученик Коровин говорит о мерзости города: «…зачем устроены эти города? Что может быть мерзей каменного тротуара, с тумбами, пыль, какие-то дома, окна скучные. Не так живут. Надо же всем жить около леса, где речка, огород, частокол, корова, лошади, собаки. Там надо жить. Как глупо. Дивные реки России - какая красота. Какие дали, какие вечера, утро какое. Заря всегда сменяется, все для людей. Там надо жить. Сколько простора. А они - вот тут... где помойные ямы на дворах, все какие-то злые, озабоченные, все ищут денег да цепей». В чем мерзость города? В том, что город – это заполненная пустота. Заполненная пустота пространства и времени. В нем нет ширей, нет пауз. Он не вмещает людей с душой. Город для активных. Поленов любит паузы. Мы смотрим на картины Поленова и возвращается к себе. У нас сжимается сердце, как при встрече с чем-то очень родным, далеким близким, как сказал бы Репин. Таковы пейзажи Поленова. «Золотая осень», разливы на Оке, закаты.

Всё то лучшее, что было у Поленова, нашло свое живое продолжение за пределами его творчества – в его учениках и в его усадьбе. Из Поленова вырастает импрессионизм Коровина и элегии Левитана. Ученики Поленова вспоминают, что тот поразил их, прежде всего, красочностью, воздушностью манеры письма, радостными и солнечными красками. Как говорит Коровин, и я видел синие тени, но не решался брать этот цвет, слишком резким казался он мне. Но пройдет немного времени, и Коровин напишет «Портрет хористки», а Мамонтов подшутит над Репиным, покажет ему этот портрет со словами, будто его написал некий испанец. И Репин поверит, отметит особую страстность письма, поистине испанский темперамент.

Стоит однажды побывать в Поленово, чтобы понять тот особый ритм, которым был движим Поленов. Это ритм души. Там можно жить. Там можно мыслить. Там можно видеть сны и помнить их. В распахнутых окнах – живые картины, делающие и тебя, случайно прибывшего, художником.

Влюблённый аскет

Василий Поленов прожил долгую плодотворную жизнь. Он исполнил задуманное о нём. И умер спокойно в своей усадьбе. Художника он называл влюбленным аскетом. Аскетом, влюблённым в свое дело. Жизнь Поленова видится этой влюбленной самозабвенной аскезой, всецело преданной живописи. Задолго до своей смерти он писал: «Смерть человека, которому удалось исполнить кое-что из своих замыслов, есть событие естественное и не только не печальное, а скорее радостное, — это есть отдых, покой небытия, а бытие его остается и переходит в то, что он сотворил». Смерть можно заслужить как успение.

Илл. Василий Поленов. Ранний снег (1991)

Cообщество
«На русском направлении»
15 марта 2024
Cообщество
«На русском направлении»
1.0x