В храме святого Порфирия
Ночные мысли вязнут в паутине,
Мозги колышет низкая струна.
Мне говорил священник в Палестине:
«В Россию верим мы, она сильна»...
Не пересечь житейскую пустыню
Без красных исцеляющих знамён.
Мне говорил священник в Палестине:
«Россия — помощь всем, кто угнетён».
Болят войны ужасные картины
На перепутье человечьей тьмы.
Мне говорил священник в Палестине:
«Чудесней чуда нет, что живы мы,
Поём псалмы, творим свои молитвы,
Поклоны бьём и преломляем хлеб,
Что братство сохранили после битвы,
И каждый в братстве заново окреп».
О чём, услышав это, я подумал?
Я ощутил всем долгим током вен,
Что мы почти дождались, скоро дунет
Великий ветер новых перемен.
От русских рек поднимется, остынет,
Не примет опасения в расчёт,
И, слившись
с жарким ветром Палестины,
Прогнивший мир
безжалостно встряхнёт.
И, вдохновляясь этим раз от разу,
Туннель небесный врежет в синеву,
Чтоб самолёты, вылетев из Газы,
Свободу возвращали нам в Москву.
Освобождённые пленные
Хочешь убедиться, что жизнь бренна?
Хочешь избавиться
от житейской ерунды?
Посмотри в глаза
палестинских пленных,
Вопиющих, что мир на краю беды.
Посмотри в глаза
палестинских женщин,
Вглядись в складки у их ртов.
Зла вокруг не становится меньше,
И к этому никто не готов.
Зато все готовы читать газеты,
На языке задерживая сладкую ложь
Про террористов, про то и про это,
Где в каждой букве — сытых не трожь!
Хочешь, чтоб тебя
пробрало до печёнки?
Хочешь, чтоб кровь отлила от лица?
Посмотри в глаза
палестинской девчонке,
Никогда не видевшей своего отца.
Посмотри в глаза слепого писателя,
За слова отсидевшего двадцать лет.
Он сказал нам:
«Постмодернизм — бредятина!»
И смысла ему не верить у нас нет.
Им в тюрьму не носили гостиницы,
Только кричали, что в пыль перетрут.
Но теперь
за каждого пленного палестинца
Тысячи русских глоток проорут.
Без подлежащих — нет сказуемых,
Без свободных людей —
не растёт страна.
И если зло под луной не наказуемо,
Нам не нужна такая луна.
Морское интермеццо
Грустные волны
отсюда бегут до Эллады,
Если людскую
вложил бы в них кто-нибудь речь,
То рассказали б они
про морскую блокаду,
Про корабли,
что весной не смогли уберечь.
Только и в силах вода,
что всерьёз разозлиться
И, пошипев,
без раздумий уйти в забытьё.
Если бы волны
свободой могли поделиться,
То палестинцам, конечно, отдали б её.
Древних ахейцев
вела на погибель Елена,
Что же из Газы
торопит теперь рыбаков?
Им ничего не докажет тревожная пена,
Нет перевода
со старых морских языков.
Может быть, им повезёт,
и вернутся с уловом?
Может, на берег
их вынесет волн круговерть?
Но у военной блокады законы суровы,
Пересеченье границы —
вернейшая смерть.
Я понимаю, что злоба —
не лучший советчик,
Я понимаю, что мести дорога темна.
Я понимаю,
что правды не сыщешь на свете,
Если у каждого правда своя и одна.
Всё понимаю....
Скорей бы кровавое вымя
Выдоить, выжать, отрезать —
об этом моли!
Но если плакать у моря
когда-то мне выйдет,
Знаю, о ком будут первые слёзы мои.
В туннелях
Между Палестиной и Египтом
Вырыты подземные пути.
Надо быть сноровистым и гибким,
Чтоб по ним границу перейти.
Но не только люди по туннелям
Ходят, будто тени, взад-вперёд.
Сутками работают артели,
Чтоб спасти измученный народ.
Грузов не случается здесь лёгких,
Потому что дорог каждый грамм.
Вытащат упрямые лебёдки
Весь канат с землёю пополам.
В каждом грамме чьё-то продолженье,
Как не оправдать такую цель!
И безостановочно движенье —
Нет важнее трассы, чем туннель.
Палестинский месяц ходит в форме,
В небесах его не изловить.
Мир подземный
мир надземный кормит,
Мир надземный просит о любви.
Но стрельба — подобье контрапункта,
Вторит лучшим в молодой поре.
В двух шагах от пропускного пункта
Наложили швы земной коре.
А когда земля поздоровеет
И во всей поднимется красе,
Ветер мысли мрачные развеет
На нейтральной этой полосе.
И отсюда, счастьем розовея,
Хлынет в мир рассвет совсем иной.
А в тоннелях, как во всех музеях,
В понедельник будет выходной.
