Храм Серафима Саровского. Крым. Концепция для Евпатории. 2012 г. "Мечта".
Я осознанно и логично ощущаю себя учеником советской архитектурной школы. Это мое кредо и мой метод. Ведь с этим связано и творческое наследие моего отца. Я не стесняюсь его известности. Олег Комов был выдающимся советским, русским скульптором. Моё призвание жизни — архитектура, стало таковым, выросло из моего прошлого, моего детства, когда я с ранних лет пребывал в творческой семейной атмосфере. Когда мои друзья во дворе угадывали марки автомобилей: там четвёрка "жигулей", а это — "двойка", — я, отчасти не по своей воле, в пять лет мог отличить Веласкеса от Гойи, Сурикова от Коровина. Рисовал ребенком всегда и везде. Любил при этом наши конструкторы, кубики, наблюдать за тем, как выстраивается и меняется подвластный моей воле объект, насколько это красиво или, наоборот, нелогично.
Порой, когда раньше я говорил, что пытаюсь продолжать традиции наследия советской архитектуры как неотъемлемой части истории русского искусства, на меня смотрели с недоумением. А почему я, выросший в Союзе, должен соскребать с себя этот опыт, вытравливать память, преуменьшать воспоминания, прерывать традиции? В угоду кому это делать? Зачем? Лично для меня Мельников и Ладовский, Голосов, Леонидов, Покровский и Павлов, кроме них — и многие, многие наши большие творцы будут покруче звёздных западных ребят, искренне и вдохновенно питающихся из кормушки нашего советского авангардного опыта. Снова и снова мы, "забываем отцов", забываем о своих же первоисточниках! Но раз за разом в поисках вдохновения рыщем по международным сайтам, ища там мотивацию, "революционные" идеи. (Так же раньше чуть ли не с лупой изучали иностранные журналы) А достаточно не лениться, выйти на улицу и внимательно оглядеться. Вот оно, всё вокруг нас: и революционное и традиционное одновременно. Для совсем ленивых: можно просто пройтись по станциям московского метро и увидеть под землёй целый комплекс, коктейль советских архитектурных открытий, всю линейку.
Мне часто задают вопрос: когда вы ощутили себя архитектором, не просто человеком, проходящим обучение в МАРХИ, а именно специалистом, погружённым в процесс? Случилось так, что приступить "к делу" мне пришлось в юном возрасте — в самом начале 90-х, со второго курса. Умер мой отец, и я стал зарабатывать прикладной архитектурой. Это дало неоценимое чувство ответственности, но также позволило "на земле" освоиться с типологией низового уровня лихого капитализма. Такого у нас раньше никогда не было, но в этом тоже был свой кайф — совсем юному зодчему придумывать объекты, реально и быстро дающие наглядный результат.
Лавка «Ла-5». Конкурс АрхСтояние. 2012 г.
В МАРХИ я учился у человека, которого не могу не упомянуть. Моим наставником в самом начале был Леонид Викторович Демьянов. Во многом именно он сформировал моё архитектурное мировоззрение, именно от него пошла моя искренняя и уже осознанная любовь к наследию советского зодчества. Не только как к "машинам для жилья", но и как к высокотехнологичному оружию "Большого стиля". И, конечно, Борис Константинович Еремин, известный внутри МАРХИ как БК, который вдохновил меня выложиться полностью, готовя дипломный проект под его руководством. Забегая вперёд, скажу, что, к превеликому сожалению, мой научный руководитель не дожил до защиты. Но сам процесс был незабываем.
Дипломный проект назывался: "Градо-Реконструкция пространства ХСС-ДС". И конкретно в нём я попытался решить дерзкую задачу: как образно восстановить Дворец Советов без малейшего разрушения храма Христа Спасителя. Пришлось едва ли не лично с линейкой и угломером облазить участок от Ильи Обыденного до Кремля, посидеть в архивах. А сама история создания Дворца Советов — я окунулся в нее и едва ли там не потонул. Стадии великого архитектурного конкурса для этого проекта — энциклопедия создания Большого стиля! Проанализировав всю сложную историю участка, в конце концов, мне удалось выстроить свой комплекс и вместить его в сложившуюся архитектуру контекста, разложив его на 12 квадратных метрах визуальной подачи диплома, — при этом всё вручную, принципиально без компьютера, как делали демиурги 30-х.
На защите мне поставили, тем не менее, четыре. Но какие! Все уважаемые члены ГЭКА тогда восторженно произнесли: "Отлично", кроме… ректора. Нервно теребя мое пухлое теоретическое приложение с анализом стадий конкурса Дворца Советов, он громко произнес на весь зал: "Вот тридцать второй, тридцать третий! Но, господа, так недалеко и до тридцать седьмого!" И это была потрясающая личная победа, признание своих коллег, теоретиков старшего поколения наряду с неожиданным личным идеологическим противостоянием. А ведь всё просто: давно пора объединяться и "красным" и "белым" — Родина-то у нас одна…
На дворе были девяностые... Никогда не смогу забыть один проект 1997 года — рыбный ресторан на бывшей улице Горького напротив башни телеграфа, Кремль почти как на ладони. Загвоздка в том, что близилось 850-летие Москвы. График сдачи объекта был чудовищно напряжённым. Сроки зачастую могут обходить дату сдачи объекта и переливаться в несколько дополнительных дней доводки. Так вот, за месяц до первого сентября (когда по проекту всё должно было быть закончено) пришли люди в строгих костюмах и сказали, что любые задержки — исключены. Переписали паспортные данные всех и каждого. Ничего не поделаешь, переехали на стройку всей командой, "наперевес с компьютерами".
Фрагмент интерьера офиса руководства московского банка. Москва. 2012 г. "Гагарин в Женеве".
Тогда я практически ощутил себя на поле боя, помог опыт работы "по живому", сразу — без долгих чертежей и пересудов, приходилось воплощать идеи, стоя по колено "в опилках и бетоне". Сразу вспоминалось — отец часто рассказывал мне о том, как его отцу, моему деду, командиру сапёрного подразделения, во время войны приходилось руководить возведением понтонной переправы через Сиваш: вокруг всё в огне, укрыться негде; если летят "мессеры" — вались навзничь прямо на понтоны, смотри в дымное небо и жди... В итоге объект мы всё-таки сдали и получили за него архитектурную премию "Золотое Сечение".
Потом я покинул родное архитектурное бюро "АМ", с которым провёл ни много ни мало пятнадцать лет, где вырос как профессионал своего ремесла. Видимо, наступает такое время, когда самосознание меняется. Это не смена полюсов, а скорее смена времён года, когда за весной, местами непонятной, то вдруг возвращающейся в зиму, то вдруг взрывающейся теплом, приходит лето, по-своему определённое, стабилизировавшееся. Я не рассматриваю такой переход как шаг из одного кубического, строго отделённого объёма в другой, нет, — это просто путь по дороге, пейзаж вокруг которой постепенно меняется.
Работая над своими проектами, я придаю важность процессу, в который должны быть непременно включены объекты совершенно разных масштабов и типологий. И общественные, и жилые, и т.д. При этом целые посёлки, но, на микроуровне — и проекты отдельных элементов мебели. Не могу себе позволить забывать об адресности всего создаваемого, о работе в социальном слое. Это личная ответственность архитектора. Именно человеческий отклик на тот или иной шаг позволяет мне понять, куда двигаться дальше, позволяет мне тщательнее отбирать инструменты, которыми я смогу воспользоваться в ситуациях, созданных творческой судьбой.
В моем архитектурном бюро мне уже удалось осуществить несколько проектов, в которых я пытаюсь стратегически нащупать свою личную Красную Атлантиду. Из последнего года — пара очень близких и любимых. Например — интерьер московской компании на Чистых прудах. История за этим проектом: активная фаза никак не начиналась, стройка, по сути, стояла, заказчик никак не мог определиться. Тогда я сказал: "Ваш стиль — Сталин в Чикаго". А имел в виду: современную конторскую архитектуру, приправленную небольшой дозой "уютного ампира". Когда я убеждал в своём замысле, передо мной был образ станции метро Маяковская, которым я как бы выстилал все три этажа. В итоге имеем воплощенную реинкарнацию в меру респектабельного московского интерьера с традицией.
Другой любимый проект уходящего года, который я условно обозначил для себя "Гагарин в Женеве", — интерьер офиса руководства московского банка. В нём вообще нет классических деталей, никаких. Начиная от материалов, заканчивая пространством, геометрией, всё играет на создание точного живого образа. Это для меня — ощущение советской архитектуры XXI века. Будто бы сам Сталин провожает первого космического путешественника в полёт. И курс лежит в глубокий космос, "Москва-Кассиопея", "Солнечная система — Альфа-Центавра".
Помимо проектной прикладной работы последнее время я занимаюсь аккумулированием крымского архитектурного советского наследия, поиском "артефактов" Красной Атлантиды, создавая по крупицам проект путеводителя "Курортоград: Наследие". Крым — это особое место, Родина Русского Православия, на этой земле крестился святой равноапостольный князь Владимир.
Иногда мне кажется, что будь у меня, наконец, развязаны руки от каждодневной рабочей суеты, я бы построил храм. Я хорошо представляю его себе, этот проект. Он был бы "протовизантийский", но не перегруженный деталями. Византийский конструктивизм. Соединение несоединимого — парадигма русского искусства, его чудо. После этого смогу сказать всем спасибо, я уже выполнил свою задачу здесь, ребята.
Фрагмент общественного интерьера. Москва. 2012 г. "Памяти Оскара Нимейера"
Чем старше я становлюсь, тем больше для себя понимаю, что именно тот "авангардизм", который кажется тебе в молодости смелым и таким манящим, на самом деле не свободен и просто навязчив. Я всё больше понимаю своего отца, его путь, его метод. Классическая пульсирующая традиция для меня более авангардна, чем комфортный современный авангард. Для меня классическая традиция — это не капители и карнизы, совсем нет. Это именно живое отношение к Традиции с большой буквы. К национальной, модернистской, любой. К Традиции не только контекстуальной, а скорее патриархальной — отношение к образу, даже просто к заказчику, к людям. В этом мой личный архитектурный реализм, мой уютный и полезный исторический маркер для будущего.
