Евгения Смольянинова – дыхание на грани трепета. Русское вокальное чудо. Истома славянской души, что плещется, сверкает бликами жаркого солнца в сосуде из кристаллического льда. Её голос, призрачный, как лик луны на исходе, звонкий как трели Леля, сплетает венец из перламутра диковинных жемчужин и неизъяснимой для чувства полуобморочной нежности. «Наследница несравненных исполнительниц русских романсов и народных песен Вяльцевой и Обуховой», - говорят о Евгении Смольяниновой. Она сошла на сцену эстрады, словно с полотен Кустодиева, чтобы над Россией предательств и тоски зазвучал голос ангела. В студеный зимний день 1987 года Лев Гумилев у храма иконы Владимирской Божией Матери Ленинграда благословил Евгению Смольянинову на служение.
Евгения Смольянинова – художник, живописец звука. Как будто постигнув секреты «старинных мастеров», игрой света и тени она одухотворяет исполнение и насыщает его той эмоциональной выразительностью, что «вот из-за туч плеснула луна» становится реалистической картиной. «В лунном сиянии» предстают пейзажи и жанровые зарисовки: «с каким восторгом я взираю/ на ваши милые глаза», кружение вальса лихих корнетов, «хризантемы в саду», белые кресты на могилах русских героев… Евгения Смольянинова в звуках неги и ласки являет ажурность данного ей артистического стиля, где сквозь интонации чуть надломленных струн души высвечивается благородство натуры.
«Какая музыка нужнее людям – музыка ученая или музыка народная?» - спросил Лев Толстой Рахманинова на рубеже XIX-XX веков. И если в серебре того века русские народные песни и романсы звучали цветением алым папоротника в ночь на Ивана Купалы, то сегодня они - сам тот диковинный алый цветок, что сокрыл себя в неприступности царства Берендея. «Я – королева! – вправе произнести сегодня Евгения Смольянинова. – Была до меня некоронованная королева Монтсеррат Кабалье, а сегодня – я!»
Русский талант – талант вселенский. И когда со сцены звучит романс «Не обмани», Гейне с непостижимых высот смотрит на Евгению Смольянинову, как Чайковский смотрел на Дезире Арто. Через приставленный к глазам бинокль, залитый слезами. Радости Пасхального воскресения.
Под звон трамваев
«Завтра»: Евгения, в юности вы учились в Музыкальном училище Ленинграда по классу фортепиано. Вы воспринимали тогда этот город как западный?
Евгения Смольянинова: Вы знаете, я не воспринимала Ленинград как западный город. Я воспринимала его как какой-то бесконечной красоты, сказочный, весь неожиданный город. В юности у меня очень рано родился сын, я еще сама была девочкой. И тогда я оказалась в плену своего страха. Меня почему-то очень сильно мучило, что сын вырастет в песочнице. Что для него Петербург будет двором с песочницей, и он, наверное, не понимал, что я от него хотела. Я брала сына на руки, мы ехали с ним на Невский, и ходили по городу пешком до изнеможения. Улицы, проспекты, набережные, мосты. Наверное, это было нелепо и глупо. Видимо, мне самой требовалось вот это хождение, а я как-то так на сына всё переложила. Думала, что это ему нужно. Может быть, это ему и пригодилось… Думаю, это как-то расширило его душу и сердце. Думаю, да… Вот я пытаюсь сформулировать сейчас чем же был для меня Питер тогда? Возможностью, постоянно осуществляющейся на глазах мечтой.
«Завтра»: Были ли личности, кто символизировал тогда для вас этот город?
Е.С.: Я была знакома с какими-то необыкновенными, очень интересными обитателями города. Среди моих знакомых были люди, которые помнили революции, им было в то время лет по 10-17. Я разговаривала с ними, вернее, не разговаривала, а слушала их рассказы, личные впечатления. И эти рассказы чудесным образом связывались, переплетались для меня с городом. И еще я любила и люблю Анну Андреевну Ахматову. Как образ, как явление. Я узнала ее поэзию в 10 лет абсолютно таинственным образом. И вот эти стихи Ахматовой оказывались для меня узнаванием, слушанием города. Город Ахматовой был для меня особенным городом. А совершенно потрясающий звон питерских трамваев звучал отголоском музыки Шостаковича.
«Завтра»: Вам нравилась авангардная в ту пору музыка Шостаковича?
Е.С.: Шостакович гениален. Гениальность можно назвать как угодно. Можно сказать, что он авангарден, а я бы сказала, что он - классичен. Шостакович гениален, потому что он слышал Вселенную. Он один из моих любимых композиторов. Он необыкновенен. А сколько юмора в его музыки, сколько ума! Вы знаете, его музыка - это какое-то собеседование такой простоте, такой открытости. Он прост, он по-настоящему прям. Слушаешь и не веришь: он как будто бы говорит с тобой на равных, принимает в свои собеседники. Он дает тебе возможность улыбнуться, даже засмеяться. Думаешь: «Боже, как же хорошо-то!». И чем я становлюсь старше, тем острее это чувствую. До гения невозможно дорасти. Вот до Пушкина не дорастешь ведь! Но у тебя есть хотя бы шанс приблизиться.
«Завтра»: Евгения, тем более загадочным становится: Шостакович, Ахматова, фортепиано и вдруг ваш интерес к русской народной песне.
Е.С.: Я услышала по радио Ольгу Сергееву, крестьянскую певицу. И как-то всё перевернулось. Как будто бы я перенеслась на другую планету. Как будто бы никогда до того не слышала никакой музыки. Как будто бы до того никогда не слышала никаких голосов. Как будто бы вообще впервые узнала, что такое пение. Это было моим вторым рождением для мира, для красоты, для пения. Для всего.
Пение – это любовь
«Завтра»: Какая она была, Ольга Сергеева?
Е.С.: Она была очень умная женщина. Мудрая, талантливая, необыкновенно одаренная и голосом, но главное - сердечностью. Не случайно голос Ольги Сергеевой звучит в картине Тарковского «Ностальгия». Не случайно Тарковский выбрал именно её голос, а не чей-либо ещё. Ольга Сергеева пела трепетом сердца. Звучал трепет ее сердца. Высочайшая вибрация сердца, высочайшие колебания сердца на грани слёз и в то же время радости. Её пение было как жертва. Эта жертвенность в голосе, эта не боязнь перейти, как будто за черту жизни, ощущалась невероятно. Она отдавала себя каждому слову, звуку, который она извлекала, чувству, которое она переживала. Это было такое высокое служение. По-настоящему исполненная русская народна песня. Я такого просто не встречала. Я настолько глубоко полюбила то, что Ольга Сергеева делала, что ни секунды не сомневаясь, пошла за её песней.
«Завтра»: Что был за мир, в котором Ольга Сергеева жила?
Е.С.: Она жила в деревне Церковище Усвятского района Псковской области. Это древнейшее поселение. Река Усвяча упоминается впервые в летописях VIII-IX веков. Такие исконные псковские земли. Церковище находится под Великими Луками в сторону Белоруссии. Есть разные варианты деревень, Церковище - это настоящая деревня. Там Ольгу Сергееву знали, говорили о ней «наша певунья». Люди не могли не чувствовать в ней красоту, её одаренность. Ольгу Сергееву приглашали петь на свадьбы.
«Завтра»: А в быту? Какой она была в быту?
Е.С.: Жила в небольшом доме. Внешне все выглядело не просто обычно, а я бы сказала архиобычно. Ольга Сергеева работала на масловом комбинате, в деревне была маслобойня. Потом в столовой работала, я не знаю кем. Наверное, надо было спросить, но мне это было совершенно не интересно, потому что мне казалось, что она в другом мире живет. И мне хотелось в этот мир. Я сидела, слушала и через её голос пыталась уйти куда-то туда, откуда она пела.
«Завтра»: Вы уже пели, когда приехали к Ольге Сергеевой в Церковище?
Е.С.: Я пела, но это ничего не значило. Я не умела еще петь. Можно петь сколько угодно, но пока ты свой голос не обретешь, пока за него не будешь держаться по-настоящему, петь можно бесконечно. Можно перепеть всё, но, в конце концов, так ничего и не понять.
«Завтра»: Ольга Сергеева поставила вам голос?
Е.С.: Она дала мне какой-то ключ, который открывал мне все двери. Не сразу. Я много пела. Я слушала из уст в уста и овладевала её приемами. Ольга Сергеева очень много для меня сделала. Она мое сердце настроила. Именно так. Она научила мое сердце трепетать, научила его гореть, а не сгорать в песне. Сиять научила пением. Я пытаюсь подобрать какие-то точные слова, но это не так легко. Она научила меня брать ту высокую, во внутреннем смысле, ноту. Научила такой «высокой высоте», что навсегда стала моим обязательством.
«Завтра»: Как часто вы встречались?
Е.С.: Я встречалась с ней на протяжении пяти этапов своей жизни. Последний раз я приехала к Ольге Сергеевой незадолго до её кончины. Я специально приехала, чтобы поблагодарить. Сказала: «спасибо Вам за то, что Вы для меня сделали».
«Завтра»: Евгения, ваш рассказ, как и ваше исполнение русской народной песни, трогает человека за душу. До такой степени, что подчас боишься слушать, травмировать свою душу. Вы владеете секретом профессии, чтобы исполнение песни не задевало вашу душу? Ведь невозможно себя бесконечно тратить?
Е.С.: Нет, мою душу русские народные песни очень даже задевают. Только я не сказала бы слово «тратить», я сказала бы «отдавать». Я отдаю себя песне, не трачу. И отдаю - абсолютно добровольно. И в этом радость моей профессии. Не вообще – профессии певицы, я не знаю, как у других. Но то, чем я занимаюсь – это процесс отдачи.
«Завтра»: Но ведь есть какой-то лимит душевных сил.
Е.С.: У души нет лимитов. У тела есть лимит, а душа имеет природу бесконечную. У души нет лимитов.
«Завтра»: Как вы компенсируете отдачу?
Е.С.: А как любовь компенсируют? Если человек любит, как он может это компенсировать? Это же жертва! По-моему, большая радость ‒ жертвовать. И большая честь. Это награда, которой еще надо удостоиться. Я не случайно с любовью сравниваю, потому что полюбить – это тоже награда. Если человек рассуждает, что любя он тратится и ему нужна в ответ компенсация, значит - он ничего про любовь не знает. Если человек полюбит, то что еще надо? Пение ‒ это любовь. И ничто другое.
Дорога к храму
«Завтра»: Евгения, как вы относились к плеяде певиц: Людмила Зыкина, Ольга Воронец?
Е.С.: Вы знаете, по молодости, я говорила с юношеским жаром: «Как же так! Ольга Сергеева такая певица и безызвестная, в деревне, а Людмила Зыкина и иже с ней, они все на эстраде». Нужно было, чтобы прошла эта горячность. Когда она прошла, я стала слушать Людмилу Зыкину. Но мне нравилась тогда Анна Герман. Знаете, у Бальмонта есть такая замечательная строчка: «Нежнее чем польская панна, а значит нежнее всего». Хотя Анна Герман по происхождению не вполне была польской панной, но в её голосе образ такой необыкновенной нежности, такой теплоты, такого девичества, такой красоты, такой изумительности внутренней и какой-то прохлады. Мне было очень жаль, когда Анны Герман не стало.
«Завтра»: Евгения, что значит для вас северный говорок? Мне всегда казалось, что в этом северном говорке есть отдельная музыка.
Е.С.: Вы говорите о том, что я окаю? Это связано с тем, что я читала на клиросе и читала на церковно-славянском языке. Безусловно, русская речь всегда была связана с церковно-славянским языком. Церковно-славянский язык ‒ тот самый неиссякаемый источник, который обогащает речь. Он является её бьющимся сердцем. Он даёт русскому языку ту самую животворность, которая и делает язык живым, очень полным и богоносным. Когда я пою «не обмани», мне очень важно спеть «не обмани». В слове так не скажешь, а в пении это будет очень красивая форма. Ведь буквы, звуки, они больше чем то, что написано на листочке. Это момент внутреннего выбора, вкуса. Я так чувствую.
«Завтра»: Вы продолжаете петь на клиросе?
Е.С.: Я пятнадцать лет пел в церковном хоре. Сейчас звоню в колокола. Колокол созвучен пению, поэтому я - звонарь теперь.
«Завтра»: В церкви вы впервые услышали духовное пение?
Е.С.: Духовные песни я услышала от тех же самых бабушек, от которых услышала русские народные песни. Они меня, как гром среди ясного неба, потрясли совершенно. Ошеломили. Сначала и думать не могла о том, что буду их петь. Но потом дерзнула. Не сразу, но я дерзнула. Мне кажется, духовные песни меня и в храм привели.
«Завтра»: Евгения, вы исполняете еще русские романсы, тогда как эта культура исчезает сегодня.
Е.С.: Не то, чтобы русский романс исчезает… на самом деле давным-давно исчез. Он коротко просуществовал с конца XVIII века до 20-х годов ХХ века. Он плоть от плоти от русской литературы, живописи и театра. Ведь все русские актеры пели романсы на сцене. Для меня русский романс связан прежде всего с XIX веком. Но я бы романсы никогда и не запела, если бы не фильм «Жизнь Клима Самгина».
«Завтра»: Интересно, что за история?
Е.С.: В 1986 году Виктор Титов, замечательный наш режиссер, снимал фильм «Жизнь Клима Самгина». Меня пригласили озвучивать героиню из народа Дуняшу, русский самородок, певицу. Я спела несколько романсов для этого фильма и с этого все началось. Вспомнила, что в детстве хотела быть артисткой, играла в школьном театре. Я начала петь романсы. Романсы еще доступны были тогда для понимания, еще сохранились в памяти людей по старым фильмам, спектаклям. Кто-то слышал Надежду Андреевну Обухову, мою любимую певицу. Кто-то слышал Галину Кареву, Настю Полякову, кто-то Вяльцеву, Панину и так далее. Сейчас вкус к романсу, аромат романса утерян.
Другая география
«Завтра»: Вы много гастролируете. Что вы видите: интерес к вашему репертуару увеличивается или уменьшается?
Е.С.: Я вижу стабильность интереса и его глубину. А это для меня дороже, чем увеличение. Мне дорого, что среди моих зрителей есть те, кто приходил ко мне на концерты, когда им было пять лет, десять лет, а сейчас уже кому-то пятнадцать, а кому-то двадцать. Мне кажется, ажиотаж не соответствует тому, что я делаю.
«Завтра»: У вас есть любимые сцены, любимые города? Есть ли разница в ощущениях, когда вы выступаете в столице или в провинциальном городе?
Е.С.: Нет, разницы нет. Просто, может быть, Петербург я люблю как-то особо… Но мне нравятся и большие города и самые маленькие городишки. В этом году зимой мы выступали в Красноярске-45, сейчас это уже открытый город. Мы выступали в маленьком зале Музыкальной школы, очень хорошем. В тишине этого зала был совершенно необыкновенный концерт. И зрители были необыкновенные. В Сарове мы выступали. Тоже в небольшом зале Дома Ученых, и тоже был дорогой сердцу концерт. У таких встреч другая география, ты здесь говоришь с людьми на каком-то очень родном языке, и тебе тоже отвечают. Может быть даже безмолвно. А вы знаете, как я люблю Казань? Там есть органный зал в Филармонии, такие там чудные концерты проходят. А какие замечательные женщины работают, которые помогают за кулисами?! Или в Набережных Челнах концертный зал! Всякий город, в котором выступишь, становится родным. Очень люблю в Иркутске выступать, люблю иркутскую публику. Может быть отчасти от того, что одним из слушателей и зрителей в Иркутске всегда бывает Валентин Григорьевич Распутин… Я очень люблю выступать в провинции.
«Завтра»: Вы знакомы с Распутиным?
Е.С.: В 1996 году я приехала в Иркутск. Валентин Григорьевич долгое время организовывал фестиваль «Сияние России». Он очень много сил приложил к тому, чтобы в Иркутск приезжали артисты, писатели, публицисты, художники, то есть те люди, которые могли сказать о России что-то доброе. Меня там никто не знал и вот я первый раз спела... И меня попросили выступить на следующий день, время назначили где-то на двенадцать или час дня, точно уже не помню. Но я ближе к ночи заболела, и вы знаете, заболела по-настоящему. Температура под сорок, слабость, в глазах темно, голова кружится, грипп какой-то ужасный. Я лежу в гостинице, глаза закрываю, и меня куда-то несет-несет. Думаю: «Боже мой, какой концерт? Я не смогу спеть никакой концерт». Наутро штаб фестиваля не поверил, прислал человека, убедиться в моей болезни. Подумали: «Артистка, зарвалась. Спела концерт и почивает на лаврах. Просто не хочет петь, капризничает». Вот, правда, пришли проверять. А вскоре пришел Валентин Григорьевич Распутин, сказал: «Вас так хотят услышать. Если можно вы, хотя бы, просто появитесь. Просто скажите как есть, чтобы у людей не осталось неприятного чувства...» Я тогда на какой-то момент пожалела себя: «Как же так? Я лежу, подняться не могу! Как я пойду? Ведь нужно привести себя в порядок». Но из уважения к Распутину решила: нет, я должна это сделать. Буквально по стенке доползла до зеркала. Надела самое теплое концертное платье, самую теплую шаль взяла, накрылась этой шалью и пошла. Иду по улице – гостиница рядом с концертным залом была - сморщилась вся, и вдруг навстречу мне бегут две девочки-бурятки: «Ой, вы идете?! Ой, пожалуйста, у нас билетов нет, помогите!» И я подумала: «Боже мой, что же я сопротивляюсь? Приду, буду петь». Меня Распутин просил: «Хотя бы одну песню как-то спойте». И вот я начала одну, потом еще одну и стояла тогда два часа на сцене, пела. Еще телевидение потом приехало, интервью дала. Вы знаете, сидела и думала: я это или не я? что со мной происходит?
«Завтра»: И наступило выздоровление?
Е.С.: Нет, я не вылечилась, конечно. Было бы красиво сказать, что после этого концерта исцелилась. Но я так и болела. Но мне стало полегче. Знающие люди сказали бы, что адреналин помог встать на ноги. На следующий день была уже запланирована экскурсия по Байкалу вместе с Распутиным, с его уже покойной супругой Светланой Ивановной... Светлана Ивановна была необыкновенной женщиной. Такая была активная, жизнерадостная. Мы с ней много разговаривали и очень тепло дружили. Они совершенно чудесные люди. Такая прекрасная семья. Это всё как-то так радует. Всё это такое родное и настоящее.
«Завтра»: Одно из самых ярких впечатлений последних лет?
Е.С.: Посещение в этом году Астафьева. Во время гастролей из Красноярска мы переезжали в Абакан и заехали в Овсянку. Я увидела этот чудный, простой дом Астафьева. Дом настоящего труженика. Сам дом напоен какой-то работой, он настолько весь пропитан, пронизан вдохновением. Это невозможно не почувствовать. В доме столько каких-то нелепых вещей, каких-то подарков разных. Они ничего не стоят, но кто-то ему дарил… И вот какая удивительная память сердца у человека: он ничего не выбросил. Он не презирает людей, которые его любят, он не презирает чужую любовь. Такая благодарная память. Это мне было дорого.
Уединенное
«Завтра»: Евгения, вы замечаете события того, что называют сегодня актуальным искусством?
Е.С.: Нет, я пользуюсь правом не замечать, не ходить, не участвовать, не смотреть. Это же совершенно чудесная вещь. Я этим пользуюсь.
«Завтра»: Вам нравится быть в обществе или предпочитаете дом?
Е.С.: Я уединенный человек. Люблю бывать одна дома, читать, смотреть кино.
«Завтра»: Вы живете в Москве?
Е.С.: Нет, я живу за городом. Я просто деревенский человек по внутреннему складу. Мне нужен простор, мне нужна воля. Москва очень изменилась. Я приехала жить в Москву в 1998 году и за эти немногие годы Москву не узнать. Как-то я выбрала жизнь за городом. Есть у меня еще дача под Питером на берегу озера. Сейчас, вы знаете, какой-то странный процесс идёт: город лезет в деревню. Не то, чтобы люди, а именно город лезет в деревню. Какой-то коростой покрывает наши сельские угодья. Коростой потребительского отношения ко всему, своей городской эстетикой. И в этих условиях человеку очень трудно жить. Я думаю, этот процесс постепенно будет только усиливаться и на земле почти не останется заповедных мест. Может, какие-то очаги лишь останутся, куда будут сбегаться, сходиться звери и святые люди.
«Завтра»: Это доставляет вам дискомфорт?
Е.С.: Это заставляет меня сворачиваться и закрываться… У меня ведь на этом озере сын вырос, и я помню необыкновенных совершенно рыбаков. У каждого была своя судьба, каждый прошел войну, кто-то был долго в немецком плену. Два старика наперебой носили нам рыбу, очень дешево продавали. Для них был более важен дух соперничества: кто больше наловит. И я у одного покупала и у другого, потому что мне не хотелось их обижать. Очень вкусная, свежая рыба была. Мы понимали тогда: наше озеро священное. Сейчас же по этому озеру гидроциклы гоняют. Мне это ранит сердце. Я воспринимаю это как вторжение в мою личную жизнь. А какие были леса вокруг! Подосиновики или белые стояли ровно, как в киносказках, какие-то бутафорские грибы. Они производили такое впечатление, что переставали быть грибами. Даже не интересно собирать, так много их было. Ходишь по лесу и такие картины представали, что и Солоухина, и Пришвина, и Тургенева, и Пушкина вспомнишь ненароком. И вот прошлым летом я приехала туда, и вдруг увидела: чуть ли не демонстрации по лесу ходят. Уже народу куча, все с ведрами, с палками, с криками ходят и все в лесу испорчено. Не то, чтобы я людей не люблю. Нет, люблю, но...
«Завтра»: Евгения, вы, наверное, животных любите.
Е.С.: Кошек. У меня был великолепный кот. Правда, с трагичным окончанием своей жизни, он нарвался на собачью стаю. Это был настоящий кот, самый лучший кот на свете. И я сомневаюсь, что смогу еще встретить такого.
«Завтра»: Как звали такого кота?
Е.С.: Его звали Чуня.
«Завтра»: Он был дворовый или породистый?
Е.С.: Это был котик, особо подаренный лично мне от очень хороших хозяев. Бабушка его была церковной кошкой.
«Завтра»: А отец – кот Эрмитажный?
Е.С.: Не знаю насчет отца. Есть варианты, но бабушка была настоящей церковной кошкой. По-моему, из Ярославской губернии.
«Завтра»: Он как-то мурлыкал по-особенному?
Е.С.: Ой, вы знаете, он только что не говорил. Но если бы он заговорил, я бы не удивилась. Он был настоящим другом, сокровенным другом. С ним можно было разговаривать. Он в нужные моменты вздыхал. В нужные моменты мурлыкал. В нужные - возмущался. При этом он оставался ребенком, хотя уже и вырос. Его детскость не проходила совершенно, потому что он был любимым. Он был настолько любимым, но не глупо любимым с сюсюканьем. Он был разумно любим, как-то по-компанейски. Его принимали в круг, и он это ценил очень. Однажды мы уезжали на гастроли в Калининград, а он ушел на улицу и пропал. Нам лететь, а его нет. Я обегала все, что только могла. Не нашла. В каких-то страшных судорогах мы полетели в Калининград. Мне он все время мерещился, я изнывала от мысли, что с ним что-то случилось. И вот мы вернулись.
Как раз на следующий день была гроза страшная. Лето, двери все открыты. Вдруг у ворот слабое попискивание. Я вышла уже без всякой надежды, и вдруг вижу: стоит под этим дождем, весь мокрый, конечно, уши, усищи вниз опущены, мяукает, и смотрит так вопросительно. Понимает, что провинился. Я закричала: «Чуня!» и прямо бегом к нему. Схватила, давай его обнимать, миловать. Тут же его помыли, в полотенце завернули, он согрелся. Конечно, накормили. И вот у меня фотография сохранилась: он разлегся на диване, на спине, вытянул лапы, одну переднюю лапу под голову положил, а другую закинул за голову. Лежал с таким выражением на диване: «Эх, вот жизнь у меня!» Причем оно настолько читалось, его мысли как будто по Всесоюзному радио транслировались, настолько было очевидно, что он там думал.
«Завтра»: Знатный котище! Евгения, вы говорите «мы». Мы – это кто?
Е.С.: Это мы с сыном, до его женитьбы мы жили в одном доме. Мы - творческий коллектив, я выступаю со своим сыном. Он мне аккомпанирует на гитаре.
«Завтра»: У вас такое двойное счастье.
Е.С.: Да. Сейчас уже и тройное, потому что сын подарил мне внучку. У меня еще есть маленькая внучка.
«Завтра»: До начала интервью вы произнесли фразу, что живете сейчас в таком самодостаточном мире? Почему?
Е.С.: Изменилась эстетика вокруг, ко многому вкус потерян.
«Завтра»: А что радует?
Е.С.: Жизнь радует. Знаете, как радует меня, что я могу ходить, видеть, читать.
«Завтра»: Евгения, вас посещают мысли о России?
Е.С.: Конечно, это естественно думать о своей родине, о том, что с ней будет дальше. Разумеется, я думаю об этом… Есть такое выражение: «И поле брани есть сердце человека». Наверное, Россия - это тоже такое поле брани.
