Я просто описываю то, что вижу.
Светлана Астрецова
Что же она видит? Не поверите: младенца Оскара Уайльда, родившегося за 136 лет дот неё. Останки Марии-Антуанетты, казнённой за 197 лет до ее появления на свет. Или вот что: растянутое тело умершей героини «Идиота», и над ней жужжание неумирающей мухи…
Светлана Астрецова явно не хочет видеть того, что в реальности. Говорит, что стихи её существуют отдельно от реальности. Отдельно от личности их создателя.
Но я всё-таки попробую связать. Потому что личность знаменательная.
Она – из самого молодого поколения, входящего сейчас в русскую словесность. Ни советской власти не застала, ни следов крутого военного времени. И эпоху ельцинских распадов вряд ли оценила. А запомнила – начало путинский стабилизации. Потому что в этот момент пробудился в школьнице поэт. А по эпохе контактов – и переводчик. С двух языков сразу: с английского и французского. Жизнь позволила доучиться. Но и предстала загадкой: то ли приказывая доискаться смысла происходящего, то ли уводя от смысла петлями непредвиденных капризов.
Видит ли она эти петли? Видит. Хотя видеть не хочет. Лучше сказать: эту новейшую нашу действительность - в упор не видит. А упор искать - приходится.
Во что упереться? Под ногами не опора, а… арена. И кто-то обязательно повесничает.
«Из мальчиков самых смиренных и робких
Вернее всего вырастают повесы…»
В строке ключевое слово: «вернее». А повесы? Они тут что делают? Да то же, что цирковые лошади, бегающие по арене с огромными плюмажами. То же, что делает тапёр киношки, вколачивая сюжет в орнамент виньеток. Или пьяная босячка, чьи ухватки копируют артисты… Глядеть на всё это тошно, и всё-таки проглядывает сквозь всё это общая какофония нынешней реальности, то ли притворяющейся блефом, то ли в упоении блефа притворяющейся реальностью.
От этого повесничанья разрушается не только нынешняя гулящая действительность – к шутам идёт вся история, на гранитной крепости которой строилась тысячелетняя цивилизация.
Как её спасти?
Удел поэта, вместе со своим поколением угодившего в безвременье, - либо в этом безвременье раствориться, либо сопротивляться.
А если с сопротивляться, то - как?
Можно – через сцеп слов, владение которыми - удел поэта. Стих Астрецовой классичен и в этом качестве прозрачен, последователен и ясен. Он фактурно противостоит распаду. Слова сопряжены не просто ритмами размеров, они сцеплены необъяснимой связью. Сходством. Родством. Звучанием. Магической музыкой. Всё перекликается. Осанны и псалмы. Бедра и бока. Точёный нос Медичи, сходный с острием стрелы. Складки тьмы, сходные со складками сатина. Боги и тираны, неразличимые в мыслях умников. Вечность то ли есть, то ли нет её. Вечность – замена свободы. Без тел – без сил. Бутаны и аркбутаны пытаются замкнуться в системы. Монокли и линзы. Силки из шёлка. Что в декоре творца? Приказ? Каприз?
И это взаимовглядывание смысла и обмана - непрерывно, непреходяще и неистощимо!
«Гуськом господа над пропастью
Идут по мосту, держась
За трости, и смотрят с робостью
В раскрытую львиную пасть».
Вкушали прелести – оказалось: белена. И из-под неё непременно – ещё и пасть! А то и две. Две силы. Две воли. А привычнее – две армии:
«Сошлись и замерли две армии
На черно-белых клетках пола:
Кентавры с луками из мрамора
И бронзовые дискоболы…»
Мрамор и бронза – свидетели того, что распад мироздания на противонаправленные полюса – неискореним. Могут ли боги это исправить?
«И заломили, точно пленники,
Бессильные десницы боги.
Бессмертие — в повиновении.
Извечная вина — в итоге».
Вина в итоге, предчувствие вины непреходяще. Правила игры незыблемы.
«Количество ходов для каждого
В реестре учтено, и право
Закреплено на пытку жаждою
И бой с чудовищем трехглавым…»
Опять чудовище. Трёхглавое – для убедительности. Но тут, пожалуй, эффект Андреевский: меня пугают, а мне не страшно. Страшно другое… и мы это сейчас почувствуем:
«Тысячелетия в преддверии
Триумфа бьется победитель.
Невозмутимо, словно рефери,
На стульчике сидит смотритель».
Что за смотритель? Тот, кто катается по арене, валяя дурака, а потом занимает место зрителя? И выбирает победителя в этой бесконечной игре? В этой неостановимой игре? В этой невменяемой игре?
Из ценностей мировой истории Астрецова упрямо восстанавливает мировую историю. Стих – валюта памяти:
«Наша память не возмездие — наша память только плата,
Тяжелее плит гранитных, легче трелей соловья.
Цепи, струны, нити, связи, умножая многократно.
Не расстроить, не развеять, не разбить и не разъять».
«Кирпичики» стиха противостоят безумию. Шеренги слов не дают стиху растечься. Время не разбить и не разъять. Сцепить заново.
Где приказ, а где каприз Всевышнего?
Для повесы - каприз, для поэта - приказ…
«Таков удел поэта: над скалистым
Обрывом он парит навстречу мгле.
Бредёт изгнанником, толпой освистан,
И крылья — лишь помеха на земле».
Крылья нужны в полёте. Смысл бытия – полёт. То ли в зенит, то ли в ад. То ли в небытие, то ли в воскрешение. Удел поэта - не терять крыльев. При любом обрыве нити времён.
