Учитель мысли

В день Рождества Христова, 7 января 2022 года, исполнится 60 лет Александру Гельевичу Дугину. Цифра юбилея представляется невероятной на фоне колоссального количества и, что ещё важнее, качества его книг, статей, лекций, выступлений за последние три десятка лет. Что можно сказать о круглой дате и о самом юбиляре — без лести и без впадения в банальности — мне как представителю следующего поколения, родившегося при Горбачёве, как ровеснику детей Александра Гельевича, знающему о временах "южинского кружка", перестроечных инициатив общества "Память" и первых лет "Арктогеи" только со слов старших?

Главное, что я усвоил за десять лет эпизодического общения с Александром Дугиным: в первую очередь, он настоящий Философ по призванию и типу мышления. Да, он также и поэт, автор песен, он международно признанный специалист в политике и геополитике, чьи прозрения и прогнозы часто блестяще оправдываются. Но всё это — лишь производные от корня его мышления, которое является подчёркнуто философским. Дугин — философ par excellence, точно так же как один из его учителей, Евгений Всеволодович Головин, был поэтом par excellence.

Александр Гельевич — один из очень немногих в современную эпоху в России и мире людей, чья мысль глубинно самостоятельна с самых первых её шагов. Ещё в начале 80-х годов он записал свои первые философские озарения, вошедшие в доселе неопубликованную рукопись "Тамплиеры Иного", выдержки из которой, впрочем, в последние годы стали известны. И эти фундаментальные прозрения о структуре космоса и человека (созвучные откровениям Юрия Витальевича Мамлеева, но вполне самостоятельные в своём истоке), о невозможной и неизбежной миссии в ней Радикального Субъекта до сих пор лежат в основе всех его дальнейших сложных построений.

С тех пор Александр Дугин приобрёл колоссальную эрудицию в истории мировой философии, досконально освоил глубины Генона и Хайдеггера, Шеллинга и Брентано, Платона и Аристотеля, Порфирия и Эриугены. Но весь грандиозный аппарат этих великих мыслителей лишь позволил развить до конца тот потенциал, которым Александр Гельевич внутри себя глубоко владел уже в молодости. Последующие десятилетия для него стали временем постоянного освоения богатства мировой философии и постижения её там, где подчас советские и российские исследователи в упор не видели ничего либо понимали (того же Хайдеггера) совершенно превратно и неадекватно. Что вообще могли знать эти оторванные от земли и неба интеллигенты о пути философа, у которого, по словам Дугина, в душе всегда идёт война?

Долгое время, правда, личный путь Дугина как мыслителя пролегал независимо и отчасти параллельно магистральной линии русской классической философии XIX–XX веков, но уже, начиная со знакомства с трудами евразийцев и с цикла передач "Finis Mundi", в 90-е годы эти две линии начали сходиться, и в трудах последних лет сегодняшний юбиляр в большой мере раскрыл значимость русских мыслителей (как квазифилософов, так и немногих настоящих философов, без кавычек, таких как о. Павел Флоренский) и сроднил их с собственным пониманием античной, европейской и азиатской философии. В этой связи исключительно важное значение приобрела статья Дугина "Софиология как идея новых революционных элит" и особенно последняя книга 28-томной "Ноомахии" о Русском Логосе — "Образы русской мысли. Солнечный царь, блик Софии и Русь подземная". Софиология, евразийство, геополитика, классический традиционализм, платонизм и феноменология встретились и сплавились в чаемом синтезе, который стал энтелехией предыдущих столетий развития русской мысли.

Роковым изъяном гуманитарной мысли в России долгое время была беспочвенность русофобов-западников, с одной стороны, и глухая оторванность патриотов-славянофилов от международного контекста и зарубежной мысли, с другой стороны. Обе эти черты в 90-е годы принимали особенно уродливые формы. На этом фоне миссией Александра Дугина стал взрыв и слом этой противоестественной перегородки между всемирным, универсальным горизонтом философской мысли и острым, яростным, пламенным русским патриотизмом, с приоритетным вниманием к этносоциологии русского народа, этносов России, к русской структуре мысли, воплотившийся в его проекте "Русская вещь", в той же грандиозной "Ноомахии" и в иных трудах. На сегодня можно с уверенностью сказать: задача, которую поэт Вячеслав Иванов определял как сочетание "родного и вселенского" (и с которой вряд ли вполне успешно справился он сам), весьма убедительно решена Александром Дугиным. Его мысль очень русская — и в то же время всемирная, что стало причиной его известности и популярности даже в самых далёких странах.

Русская — значит и евразийская. Здесь ещё один камень преткновения и соблазна для слабых духом, не решающихся выговорить судьбы исторической России как Внутренней Евразии, Северной Евразии — и Евразии как континента в широком смысле слова. Безусловно, евразийство имеет прочные истоки в русской мысли. Оно присутствовало уже у Константина Леонтьева и Владимира Ламанского и приобрело классическую форму сто лет назад в эмигрантском кругу Трубецкого, Савицкого, Карсавина. Однако следует помнить, что к моменту распада Советского Союза от евразийства оставались лишь тексты его основоположников и воспоминания. Живое евразийство отсутствовало: несколько личных учеников Льва Гумилёва не претендовали и не могли претендовать на формирование политического движения. Бремя серьёзной идейной перестройки евразийства в соответствии с требованиями новой эпохи конца XX века, его организационного оформления, прочной постановки евразийской геополитики на платформу зарубежной геополитической классики континентальной мысли легло на Александра Дугина. В считанные годы после катастрофы 1991 года он смог не просто учредить партию и затем общественное движение, но буквально навязать свою повестку (пусть в куцем виде) лидерам стран СНГ и завести влиятельных союзников в странах Европы (а теперь и других частей света).

Ещё через несколько лет на свет появились Международное Евразийское Движение и Евразийский Союз Молодёжи. С тех пор прошло почти два десятилетия, канули в Лету дюжины молодёжных и иных общественных организаций, несмотря на вливания в них со стороны властей — а МЕД и ЕСМ даже при полном отсутствии заказа сверху и финансирования выжили и укрепились, их представители закалились в огне Сирии и Донбасса. Итог усилиям Александра Гельевича в этом направлении по достоинству подвёл Госдепартамент США своим введением в 2014 году санкций против никогда не занимавшего никаких государственных постов философа и нескольких молодых людей без связей и влияния, подчас затерянных в глухих обителях. Именно их, а не официозных чиновников и политологов, в Вашингтоне справедливо посчитали главной угрозой атлантистской гегемонии на планете. Именно Александра Дугина публично признали в качестве статусно равного себе и крайне опасного оппонента и покойный Збигнев Бжезинский, и Джордж Сорос, и Бернар-Анри Леви, в то время как собственных холуёв они глубоко презирают и не считаются с ними.

Явное всемирное признание Дугина и Евразийского движения вызвало зависть и приступы истерики у целого ряда деятелей в самой России, тщетно мечтавших о таком признании для себя. Этот ресентимент преследует Александра Гельевича все последние десятилетия, но собаки лают, а караван идёт. И всё-таки было бы неправильно сводить мотивы его недоброжелателей только к ресентименту на личной почве. Есть ещё одна причина, более объективная и даже более прискорбная: нежелание и страх мыслить, столь распространённый среди отечественных интеллектуалов.

Когда мы говорим о причинах робости, трусливости мысли абсолютного большинства российских (да и зарубежных) претендентов на редкое звание философа, то, в первую очередь, они коренятся в политических вопросах. Многие маститые академические специалисты по философии попросту боятся сказать что-либо неполиткорректное, идущее вразрез с либеральным консенсусом. Самоцензура напрочь парализует мышление в самом его зачатке, превращает речи подобных деятелей в бессмысленное нечленораздельное мычание. В этом плане Александр Дугин — редкий ныне пример полностью независимого, свободного полёта мысли, не останавливающегося ни перед какими выводами. Один из таких выводов — неизбежная интегральность любой философской системы, которая просто обязана влечь за собой вполне конкретные прикладные выводы применительно к социально-экономическим вопросам, социологии и праву и, конечно же, к политике и геополитике. Основополагающая роль геополитики регулярно отрицалась либералами и марксистами, расистами и националистами, религиозными фундаменталистами, но снова и снова на международной арене она подтверждается с исключительной убедительностью. На место идеологических химер геополитика в её дугинской интерпретации ставит анализ предельно точных и конкретных сил на международной арене, их расстановки и соотношения.

Чеканные формулировки Четвёртой политической теории завершают снос идеологического хлама в смысле "ложного сознания", засорявшего политическую мысль долгое время. За пределами навязшей в зубах риторики позапрошлого века о "правых" и "левых" неоевразийство, основанное Александром Гельевичем, предлагает нестандартный вертикальный выход за пределы плоских политических координат.

Вот почему, если в девяностые годы речи Александра Дугина о евразийской интеграции и противостоянии атлантизму, о многополярном мире были объявлены маргинальными, то теперь они прочно вошли в господствующее мнение, стали чем-то само собой разумеющимся у всех аналитиков, письменно зафиксированы в основах оборонной и внешней политики России, в словах Президента.

В наши дни неизбежно встаёт проблема восприятия необъятного наследия Александра Гельевича, которое продолжает пополняться буквально с каждым днём. Как судить о нём людям, которые не могут прочитать его семь десятков книг или прослушать тысячи часов лекций? Парадоксально, но факт: в определённой мере мы возвращаемся к античной ситуации, когда учения философов знали по личным рассказам очевидцев, соратников, учеников, когда их изречения спешили записать со слов. Мне кажется, что устная речь и живые беседы с Александром Гельевичем скажут о нём гораздо больше, чем содержится в книгах, — о необходимом "скелете", остающемся после таких разговоров и речей. Пожалуй, проблема многих, кто до сих пор не желает понять и оценить по достоинству роль Дугина, отчасти связана с тем, что они судят по отдельным страницам, слепо не желая прислушаться к живому голосу философа. Подчас такие люди могут в упор не видеть в его словах то двойной иронический смысл, а то и тройной — когда за вроде бы саркастическими образами скрывается ещё один слой предельной серьёзности.

В жизни страны, как и в жизни философа, не бывает ничего случайного. Дата рождения Александра Дугина совпадает с зимними "вратами года", о которых писал Рене Генон, скончавшийся в тот самый день, 7 января, одиннадцатью годами ранее. На летние "врата года", между прочим, приходилась дата рождения одного из соратников Александра Гельевича. Космические ритмы явственно проявились на уровне человеческих судеб.

Сегодня, в день циклической полноты числа "60", самое время поразмыслить об этом. Если всё больше людей (особенно русских людей) начнут мыслить самостоятельно, без искусственных ограничителей, то это будет наилучшей данью уважения тому философу, который уже несколько десятилетий с редким самоотречением учит нас не подражать ему буквально (копирование невозможно и бессмысленно), но под влиянием импульса с его стороны разбудить в себе самих собственную мысль, которая одна только и способна произвести чаемый онтологический переворот, универсальную метафизическую (отнюдь не только политическую) Консервативную Революцию. А если от факела ума одного зажгутся собственные факелы тысяч и миллионов других, это будет лучшей наградой юбиляру за его многолетние труды. С днём рождения, уважаемый Александр Гельевич!