«…Война предоставляет человеку возможность пробудить героя, спящего внутри него… Момент, в который индивид становится героем, даже если это последний момент его земной жизни, своим значением бесконечно перевешивает затянувшееся существование, проводимое в монотонном потреблении среди серости городов…»
Ю. Эвола: «Метафизика войны».
Юлиус Эвола, итальянский философ ХХ века, является одним из величайших философов современности. Умение понимать суть произошедших политических катаклизмов ставит его на первое место среди подавляющей массы мыслителей своего времени. Он понимал, что движущей силой политических процессов был дух, а не материя. Этот дух Эвола называл трансцендентным, связанным с Абсолютом, и находящимся вне времени, проецирующимся в мир через традицию. Отступив от христианства и став поклонником языческих культов и буддизма, он, в то же время, был в определенном смысле богословом, объясняя политические и общественные процессы высшими причинами духовного характера, а не экономическими или политическими причинами.
Отступничество Эволы от христианства в значительной степени объясняется тем, что он рос в католической среде Италии и хорошо был знаком с тем, что происходило в итальянской католической церкви, в том числе и в Ватикане. Даже если не касаться того, что в православном богословии написано о католической церкви и ватиканской ереси, сама действительность конца ХХ – начала XXI веков совершенно ясно показывает, что Ватикан является одним из творцов «Нового мирового порядка» и несет полную ответственность за результаты его действий. Современный мир – с унификацией рас, народов и культур был создан как раз Ватиканом, а родоначальники социалистических идей вышли из среды католических теологов. В конце концов и первым социалистическим государством в современном нам мире, то есть в мире христианских цивилизаций, стал Парагвай – творение иезуитских миссионеров. Поэтому осуждать Эволу за выступления против католической церкви с позиций традиционализма – непоследовательно.
Как раз Ватикан и способствовал своей политикой проигрышу Италии во Второй мировой войне, после которой он стал одним из орудий «Нового мирового порядка», созданного идеями масонского и «еврейского» характера, против которого Эвола и выступал. Успев понять неизбежность проигрыша созданной в Италии фашистской системы, он совершенно справедливо выступал против влияния Ватикана. В фашизме он видел революционный процесс, долженствующий возвратить человека как индивидуума на путь традиции. Когда же он понял, что фашистская система превращается в огромную бюрократическую машину, представляющую ценности традиционного буржуазного национализма и религиозные догмы Ватикана, то сразу выступил с критикой этой системы, вследствие чего был этой системой фактически отвергнут.
На первое место Эвола ставил человека и требовал от него стоической верности принципам традиции. Национальные границы для него были менее важны в сравнении с идеями, которые должны обеспечить возвращение к этой традиции, основанной на трансцендентном. Однако именно это трансцендентное было для него самым слабым местом, ибо, согласно православному богословию, он так и не познал истинного Бога. Эвола это понимал, потому и искал свое трансцендентное в буддизме, что было очевидной ошибкой, так как буддизм ничем не помог той же Японии в годы Второй мировой войны.
Разумеется, могут последовать доводы, что и православие не помогло никому в годы Второй мировой, но в этом случае ситуация несколько иная. Как ни парадоксально, Россия, являвшаяся опорой всего мирового православия в начале ХХ века и представлявшая собой, по словам императора Николая II Романова, престол Божий, в 1917 году православие отвергла. Более того, Россия стала последовательным противником православия во всем мире, как и самого христианского имени. При этом ценности традиции, сформулированные Юлиусом Эволой, стали для новой «красной» России столь же враждебны, как и идеи христианства. Поразительно, как Эвола, современник большевизма, не заметил, что для большевиков христианство и традиция были одним общим понятием, тогда как сам Эвола, как и другие, условно выражаясь, «правые» философы, стремились отделить традицию от христианства. Кажется, пелена стояла перед глазами этих исследователей. Пелена, которая и привела к поражению идей традиции или, проще говоря, праворадикальных идей в годы Второй мировой войны.
Противопоставляя традицию христианству, Эвола противоречил историческим фактам, ибо не христианство погубило Рим, но разложение римской морали, описанное Гаем Светонием в его труде «Жизнь двенадцати цезарей». Императоры Нерон и Гелиогабал были продуктами язычества, а не христианства. Разумеется, моральные ценности Рима способствовали становлению его величия, но отказ от них с принятием культа разврата и наслаждения был связан не с христианством, а с теми, кто, как и Нерон, были их противниками. Орозий поэтому в своем сочинении и описывал христианство как идею, воплотившую моральные идеалы Рима. Собственно, Константин Великий своим эдиктом спас Рим, который в VI веке достиг нового величия. Притом главными врагами этого величия были еретики-ариане, подчинившие своему влиянию часть германских племен, иранцы-зороастрийцы и вездесущие иудеи, которые в дальнейшем оказали полную поддержку возникновению и становлению ислама.
Ромейская (Византийская) православная империя веками была главным барьером для стремительного распространения ислама, благодаря чему и произошел расцвет европейской цивилизации, чья культура опять-таки питалась из византийских источников. То, что под влиянием Ватикана православие в Европе было представлено как восточная ересь, требующая искоренения, и привело к «Закату Европы», лишенной доступа к Абсолюту, то есть к Богу, и потому ставшей терять понимание традиции. Конечно, при этом не надо впадать в крайности и воспринимать всё, что в области политологии и философии создано в той же православной России, как обязательный рецепт для Европы.
В политологии и философии Российской Империи было создано много ошибочного или содержавшего ошибки. Например, славянофильство со временем показало свою несостоятельность. Однако любые догмы в области светских наук, естественно, могут направить на неправильный путь. Единственно, что для православия должно быть непререкаемым, это Святое Писание и Святое Предание, тогда как частные взгляды как мирян, так и священнослужителей церкви догмами быть не могут. Юлиус Эвола просто не имел возможности понять православное богословие, которое единственное и могло дать ему понимание истинного трансцендентного.
Россия, как таковая, и сам русский народ в данном случае были не важны. Народ лишь обеспечивал жизнедеятельность государства, являвшегося опорой православия. После же того, как он отверг свою веру и сверг монарха, разрушив и частично уничтожив меньшинство, оставшееся верным былым принципам и традиции, ни Россия, ни русские уже не могли ассоциироваться с идеей православия. Она не могла передаваться по наследству как нечто неотторжимое, ибо Завета, подобного заключенному с коленами Древнего Израиля, русские с Богом не заключали. Поэтому Эвола ошибался, пытаясь вывести истоки большевизма, с которым русские закономерно стали срастаться, из основ царской России.
Разумеется, многие особенности психологии и поведения русских послужили успеху большевизма, однако и другие народы, попавшие под влияние «красных» после Второй Мировой войны, не продемонстрировали кардинально иных результатов по сравнению с русскими. Безусловно, насаждение идеологии коммунизма не могло пройти без трансформации морали целого ряда поколений, как, впрочем, нравственности и психологии всего русского народа. Но подводить под такую метаморфозу базу в виде наследия царской России некорректно. Такой тезис исходит из все того же центра, который и распространял идеи коммунизма по миру силами «красной» России.
Коминтерн еще в 1930-х годах решил использовать славянофильство в борьбе против Германии, выступившей против большевизма. В результате синтеза славянофильских идей с большевизмом возникли многочисленные химеры вроде того же евразийства. В современной России эти химеры привели к тому, что уже в православной среде можно услышать популяризацию героев с психологией серийных убийц вроде Чикатило. Созданный в советское время государственный аппарат представлял собой мощную машину по перемалыванию людей ради постоянно меняющихся целей, и, что закономерно, продолжил делать то же самое уже после формального отказа от коммунизма. Вне зависимости от морали, нравственности, ума и культуры индивидуума. Конечно, такой аппарат не мог быть примером для кого бы то ни было, вне зависимости от политических программ государства.
Развитие общества, построенного на отрицании Бога, согласно православному богословию, должно привести к созданию человека, подверженного влиянию различных культов и сект, одержимого демонами, а затем превратить его и в сознательного последователя Сатаны. Подобная модель развития универсальна для людей всех национальностей, поэтому представлять большевизм сугубо русским явлением, как считал Эвола, категорически неправильно. Вместе с тем очевидно, что в большинстве своем русские подверглись влиянию идей коммунизма и подчинения идеологии, цель которой заключалась в выкорчевывании как христианства, так и традиции, не могли не пройти метаморфозу, сделавшую из них уже совершенно новый народ, по большому счету, имеющий со своими предками лишь языковую общность.
Конечно, ознакомившись с обликом русских в годы Второй Мировой войны, Юлиус Эвола не мог не видеть, что этот народ – непримиримый противник той традиции, в которую верил он сам. Русский большевизм в данном случае представал в облике гробовщика традиции, после смерти которой наступала смерть Универсума. При этом он верно определил суть нынешнего еврейства как духовную общность. Согласно цитируемому им Отто Вейнингеру (1880-1903), дух современной эпохи определяется именно как еврейский.
Так, Эвола являлся последовательным противником демократии, следуя тезисам Платона в его диалоге «Государство», и считал, подобно Шпенглеру, что экономика, ставшая целью в культуре, являлась признаком ее упадка. Эвола был противником буржуазного порядка и капиталистических отношений, и считал необходимым создание общества, в котором аристократия определяет путь развития не ради служения этому обществу, а ради осуществления сакральных целей. Правда, это требовало и сакральных причин возникновения подобной аристократии, ибо если цель лежит в области трансцендентного, то и орудие для прокладывания этой цели должно иметь трансцендентный характер.
В христианстве, которое Эвола отвергал, такое орудие было – православная церковь с ее таинствами, тогда как в фашизме и национал-социализме, которые он поддерживал, существовали лишь группы индивидуумов, полагавшихся только на мощь человеческой организации, не связанной с Абсолютом. Коммунизм, представляя собой, по сути, секту, был куда более удобен для ведения войны. Массы, одержимые этой идеологией, можно было бросать в топку войны, не заботясь о последствиях для народа, что, собственно, революционерами никогда и не скрывалось. Эвола, как и Шпенглер, считал, что производным от демократии является цезаризм, который можно еще охарактеризовать как тиранию, при которой толпа управляется страхом перед повелителем.
На идеи Эволы оказал влияние и Иоганн Якоб Бахофен, который популяризировал идею гинекократии – власти женщин. По убеждению Бахофена, эпохе женского господства с хтоническими божествами противостояла эпоха солярной (солнечной), олимпийской и мужской моделей. Эвола был сторонником даосизма, однако, как ни парадоксально, родина даосизма – Китай – оказался куда более усердным в усвоении коммунистической идеологии, нежели нелюбимая Юлиусом большевистская Россия.
Большевики для Эволы были полными антиподами его сакрального идеала аристократа, что вполне закономерно. В начальный революционный период коммунизм имел внешнее сходство с идеями праворадикальной революции, однако это сходство было обманчивым. Неистовство революционной энергии, которая, согласно православному богословию, могла называться демонической энергией, сменилось в дальнейшем полной покорностью политике уничтожения не только традиции, но и высоких идеалов героизма, и даже идеалам собственных революционных героев. Революционный дух сменился духом беспрекословного повиновения, в котором исполнителю была абсолютно неважна конечная цель его действий – лишь механическое их исполнение. Какая-либо принципиальность в отстаивании даже собственных идеалов преследовалась самим коллективом, в котором было важно при затрате минимума усилий получить минимум проблем.
Эвола достаточно точно определил суть большевизма, поэтому был идейным противником любого вида союза с ним. Он стремился к полной свободе индивидуума, что с собственными картинами и стихотворениями в определенный период привело его в ряды дадаистов (основатель течения – Тристан Туара), требовавших тотальной свободы и ниспровержения всех логических, этических и эстетических категорий. Индивидуальная личность была для него основой мироздания – «центром универсальной ответственности».
В политике на Юлиуса Эволу важнейшим образом повлиял Артуро Регини (1878-1946), масон 33-й степени, сторонник эзотерийской итальянской традиции, стремившейся возродить пифагорейство и носившей антихристианский характер. Регини, как и другие традиционалисты, был противником конкордата с Ватиканом, подписанного в 1929 году, и стремился восстановить в Италии античный строй. Как и Эвола, Регини проводил религиозные ритуалы с целью вдохнуть в фашизм дух античного Рима, что вызывало протесты католической церкви с требованием прекращения ритуалов.
Созданная Эволой "Группа УР" – в нее вошли масоны-пифагорейцы (Артуро Регини и Джулио Паризе), оккультисты-неоязычники (Эрколе Квадрелли и Леоне Каэтани), антропософы (Джованни Колацца и Массимо Скалиджеро), поэты (Джироламо Коми и Артуро Онофри), традиционалисты (Гвидо де Джорджо) и многие другие – стремилась собрать людей, обладающих «истинной духовностью» и способных повелевать. Естественно, ее идеи были полной утопией в рамках созданной в Италии системы фашистской бюрократии. К тому же явные нападки Эволы на христианство вызывали в католической Италии бурю протестов.
В своей статье "Фашизм как воля к империи и христианство" Эвола, помимо нападок на христианство, жестко критиковал и бюрократическую иерархию фашизма как далёкую от духовных идеалов Древнего Рима. Однако, требуя восстановления священной монархии и создания аристократии, он не упоминал, что Рим возник не в результате планомерных действий общественных сил, а как следствие провидения (согласно древнеримской идеологии), и тот же Павел Орозий как раз и видел воплощение идей Рима в православном государстве. Эвола считал себя сверхфашистом, поэтому постоянно критиковал фашистский режим как власть «капустных голов». В итоге его журнал "Башня" закрыла цензура, но он получил возможность публиковаться в правительственном журнале "Итальянская жизнь" Роберто Фариначчи, близкого к Муссолини. На страницах этого журнала в особом разделе "Философская диорама" Эвола смог собрать авторов со всей Европы.
Юлиус Эвола стремился создать организацию в виде ордена, которая имела бы трансцендентное мировоззрение и могла бы взять на себя управление фашистским движением. Однако, несмотря на симпатии Муссолини к его идеям, к реальным рычагам власти он допущен не был. Даже после создания под немецким протекторатом Республики Сало, которую Эвола, как и сотни тысяч итальянцев, поддержал, дабы сохранить честь, его идеи не нашли в ней применения. В своей книге "Фашизм с точки зрения правых" он писал, что раса итальянцев отрицательно повлияла на идею фашизма, ибо не оказалось среди его сторонников достаточного числа людей, «способных к дальнейшему развитию позитивных возможностей, которые, быть может, содержались в данной системе». Кстати, буддизму Эвола уделял особое внимание, выделяя его из всех других религий.
Эвола был сторонником объединения Германии и Италии, пытаясь возродить гибеллинскую империю, причем, выступал за это даже в годы Первой Мировой войны, в которой Германия и Италия были противниками. Для него национал-социализм казался приемлемее фашизма, ибо был, по его мнению, ближе к традиции и больше уделял внимания воинскому идеалу и меньше – войне за должности. Одна из главных претензий Эволы к нацизму заключалась в отсутствии трансцендентного и в отречении от древней аристократической традиции в ходе аншлюса Австрии. В то же время идея создания корпуса СС импонировала Эволе, и в руководстве этого подразделения заинтересовались его идеями. Однако после доклада рейхсфюреру СС об июньских лекциях Юлиуса 1938 года, сотрудничество с ним было прекращено.
Раса для Эволы была важнее нации и затрагивала не только биологическую, но и психическую, и духовную сферы. Юлиус совершенно справедливо утверждал, что ариец может овладеть душой еврея, а еврей – душой арийца, подтверждений чему полон современный мир. Однако не будучи православным христианином и не понимая ни Святого Писания, ни Святого Предания, Эвола не мог понять сути проблемы современного еврейства, о котором в Книге Откровения сказано, что они «сборище сатанинское». Проще говоря, современное еврейство представляло собой религиозный культ наподобие Древнего Ханаана и объединялось не единством крови, а единством религии. Так как эти религии были довольно древним культом, связанным с отторжением от своих истоков, Торы, сначала через Талмуд, а затем через толкования на него Мишну и Гемару, то принадлежность к этому культу обеспечивало наследственную связь с ним и потомков.
Однако к Древнему Израилю эти потомки в своей массе отношения не имели, что, собственно, и показывают современные исследования в области ДНК и генеалогии. В этом нет ничего необычного и в древности было характерно для многих культов, а в современном мире такое явление известно в масонских ложах и аналогичных тайных обществах, как, по большому счету, и в коммунистических организациях, тех же, по сути, сектах. Юлиус Эвола считал современное еврейство источником заговоров против традиции как основы общества, в то же время, не считая это еврейство единственной силой, ведущей к упадку мира. Очевидно, Эвола знал, о чём пишет, так как в годы войны получил доступ к архивам СС, в которых находились документы различных тайных обществ, захваченные немцами.
Еврей, по Эволе, людям казался воплощением качеств, присущих тому типу, который ассоциировался с этим упадком и присутствовал и в других странах, не затронутых еврейством. В 1942 году Эвола писал, что стали часты случаи, когда «арийские» спекулянты, дельцы, выскочки и журналисты проявляли все те же качества, которые «наша доктрина» приписывала еврейству.
Однако Эвола не подвергал сомнению существование еврейского заговора, также как и его ближайший соратник Джованни Прециози, издавший "Протоколы сионских мудрецов", к которым Эвола написал предисловие. В данном случае "Протоколы" являются своего рода лакмусовой бумажкой, показывающей действительную свободу того или иного философа.
Автор книги "Политические устремления Юлиуса Эволы" Х. Т. Хансен (псевдоним австрийского исследователя Ханса Томаса Хакля), написавший, без сомнения, серьезный труд, решив коснуться темы "Протоколов", демонстрировал полный паралич и вполне серьезно стал доказывать со ссылкой на Карло Матаньо, что "Протоколы…" – это работа, подготовленная Эволой. «Подлинность Протоколов, подтверждаемая еврейской традицией», базировалась на фальсифицированных выдержках из Тадмуда. Воистину, безграничные по глупости строки, так как Талмуд и толкования на него Мишна и Гемара отлично ныне известны в своих оригиналах, а помимо "Протоколов" существует масса других книг авторитетных авторов, например, автора Словаря русского языка Даля ("Расследование о ритуальных убийствах"), в которых описан религиозный культ современного еврейства.
Разумеется, не слишком много евреев являются участниками этого культа, но его существование неоспоримо, тем более, что культы аналогичного характера известны из истории Древнего Мира. Раз подобные культы могли существовать в Древнем Мире, непонятно, почему столь рьяно говорится о невозможности такого в настоящем.
Юлиус Эвола отстаивал учение об аполитее, по которому необходимо быть свободным, чтобы, соглашаясь с безумствами мира внешне, внутри быть обособленными и способными расстаться с ними в любой момент по собственной воле. Эвола считал, что ныне нет цели, ради которой стоит жертвовать собственными интересами, и главное – удержаться на спине тигра, то есть современной цивилизации, пока он бежит, избежав его когтей и клыков, дабы после того, как он ослабнет и падет от истощения, задушить его собственными руками.
«…Те же самые акценты заметны и в типах героического опыта и вообще в значении войны и сражения. Нам нет нужды задерживаться на представлениях о войне и героизме, присущих первому типу цивилизаций или даже первоначальным арийцам, потому что их традиции мы постоянно рассматривали в предыдущих статьях. Мы ограничимся замечанием, что войну и героизм в первой фазе можно рассматривать как форму «аскетизма», как путь, на котором могут быть достигнуты те же сверхъестественные и дарующие бессмертие плоды, что и на пути инициации, религиозного или созерцательного аскетизма. Но во второй фазе – фазе «воинских» цивилизаций – перспектива меняется; «сакральная» составляющая героического опыта и представление о войне как о символе и свете восхождения и метафизической борьбы становится неявной; теперь превыше всего ведение войны за интересы своей расы, за честь и славу.
С приходом «буржуазных» цивилизаций воин уступает место солдату, а национально-территориальному аспекту, не столь отчетливому совсем недавно, теперь придается особое значение: мы видим, как оружие берет в руки citoyen, как появляется пафос войны и героизма «за свободу», то есть, более или менее за дело «бессмертных принципов» «борьбы против тирании» – жаргонных эквивалентов политико-социальных форм предыдущей цивилизации воинов.
Именно с этими мифами в 1914–1918 годах мир вступил в войну, где союзники весьма ясно обозначили свое к ней отношение как к крестовому походу демократии, новому скачку «великой революции» за свободу народов от «империализма» и остатков «средневекового мракобесия». На первых шагах финальной стадии, то есть «цивилизации рабов», представление о войне преобразуется: оно интернационализируется и коллективизируется, стремясь к концепции мировой пролетарской революции. Только на службе революции война имеет оправдание, только на такой войне почётно умереть, а из рабочего должен восстать герой. Таковы фундаментальные значения, которым соответствует героический опыт, оставляя за рамками рассмотрения его непосредственный и субъективный аспект импульса и смелости, ведущий человека за свои пределы…
…Сегодня хорошо известно, что при ведении войны в Советской России не придается никакого значения человеческой жизни или человечности как таковой. Для Советов сражающиеся являются только «человеческим материалом» в самом грубом смысле этого зловещего выражения – в том смысле, в котором оно, к сожалению, распространилось в определённом жанре военной литературы. Этому материалу можно не уделять особого внимания, и поэтому им жертвуют без жалости и без колебаний – при условии, что его достаточно в наличии. В общем, как показали недавние события, русские могут всегда с готовностью встретить смерть из-за особого рода врожденного, темного фатализма, и человеческая жизнь уже долгое время невысоко ценится в России. Однако в нынешнем использовании русского солдата как сырого «пушечного мяса» мы также видим и логическое завершение большевистской мысли, радикально презирающей все ценности, выводимые из идеи личности и стремящейся освободить индивида от этой идеи, которая считается суеверием, а также от «буржуазного предрассудка» «я» и «моего», чтобы свести его к состоянию механического винтика коллективного целого, что и считается единственной важной вещью.
Из этих фактов становится очевидной возможность такой формы самопожертвования и героизма под знаком коллективного, всесильного и безликого человека, которую мы назвали бы «теллурической» и субличностной. Смерть большевизированного человека на поле боя, таким образом, представляет собой логическое завершение процесса деперсонализации и уничтожения всех качественных и личных ценностей, которые всё время угрожали большевистскому идеалу «цивилизации». Здесь можно в точности понять то, что Эрих Мария Ремарк тенденциозно изложил в ставшей знаменитой книге в качестве общего смысла войны: трагическое ощущение неуместности индивида в ситуации, где чистая инстинктивность, вырвавшиеся на волю стихийные силы и субличностные стремления властвуют над всеми осознаваемыми ценностями и идеалами.
На самом деле, трагическая природа этого даже не чувствуется именно из-за того, что идея личности уже исчезла, все высшие горизонты устранены, а коллективизация – даже в духовной сфере – уже пустила глубокие корни в новом поколении фанатиков, выросших на словах Ленина и Сталина. Мы видим здесь особую форму (хотя и почти непонятную для нашей европейской ментальности) готовности к смерти и самопожертвованию — возможно, приносящую даже зловещую радость от уничтожения как себя, так и других…
…Одно из главных противоречий, на которые пролила свет первая мировая война, касается отношений между государством и военным элементом. Появилось типичное противостояние, которое в реальности отражает не столько две разные группы людей, сколько две различные эпохи, две ментальности и две различные концепции «цивилизации».
С одной стороны, можно найти идею, что военный и вообще воинский элемент является просто подчиненным инструментом государства. Согласно этому взгляду, в обычных условиях государством управляет элемент, который можно назвать «гражданским» или «буржуазным». Этот «буржуазный» элемент занимается профессиональной политикой и, используя известное выражение, когда политика должна быть продолжена другими средствами, тогда задействуются военные силы. В этих условиях не ожидается, чтобы военный элемент оказывал какое-либо особое влияние на политику или на жизнь общества в целом. Конечно, признаётся, что у военного элемента есть своя собственная этика и ценности. Однако считается нежелательным и даже абсурдным, чтобы эта этика и ценности применялась ко всей обыденной жизни нации.
Рассматриваемый взгляд в реальности тесно связан с демократическим, «просветительским» и либеральным убеждением, что истинная цивилизация не имеет ничего общего с печальной необходимостью, называемой войной, а её основанием являются не воинские добродетели, а скорее «прогресс наук и искусств» и общественная жизнь согласно «бессмертным принципам». Поэтому в таком обществе нужно говорить скорее о «солдатском», нежели об истинно воинском элементе. Действительно, этимологически слово «солдат» относится к войскам, сражающимся за плату на службе у класса, самого не ведущего войны. Это более или менее то самое значение, которое, несмотря на воинскую повинность, военный элемент имеет в либеральных и демократических буржуазных странах. Эти государства используют его для решения серьезных споров в международном плане более или менее одинаково – так же, как они используют полицию внутри страны…
…Война и перевооружение в «западном» мире снова стали средством обеспечения безопасности. Интенсивная пропаганда ведёт крестовый поход, используя все свои опробованные приёмы и методы. Здесь мы не можем серьёзно углубиться в конкретные вопросы, касающиеся наших интересов, а только укажем на нечто более общее – на некоторые внутренние противоречия в том понимании войны, которое ослабляет основания так называемого «Запада».
Ошибочное технократическое понимание «военного потенциала» в терминах вооружения и вооружённых сил, особого технического и промышленного оборудования и т. д., и отношение к человеку – согласно вульгарному выражению, широко распространённому ныне в военной литературе, – как к «человеческому материалу» уже подвергалось широкой критике. Качество и дух людей, кому даны эти вооружения, средства нападения и разрушения, представляли, представляют и всегда будут представлять основной элемент «военного потенциала». Никакая мобилизация никогда не сможет быть «тотальной», пока не созданы люди, чей дух и призвание соответствуют испытаниям, которые они должны встретить.
Как обстоит дело в этом отношении в мире «демократий»? Теперь там хотят, в третий раз за это столетие, вести человечество в войну во имя «войны против войны». От человека требуется сражаться, в то время как война как таковая осуждается. Требуются герои, и одновременно высшим идеалом провозглашается пацифизм. Требуются воины, в то время как само слово «воин» становится синонимом агрессора и преступника, так как моральная основа «справедливой войны» свелась к крупномасштабной полицейской операции, а смысл духа сражения – к вынужденной самозащите в качестве последнего средства…
…Во имя чего человек «западного блока» должен отправиться на войну и встретить смерть? Явно нелепо действовать во имя буржуазного идеала – тщательно поддерживаемой «безопасности» существования, отвергающей риск и утверждающей, что максимальный комфорт человека-животного будет легко достигнут каждым человеческим существом. Лишь немногие, позволив ввести себя в заблуждение, вообразят, что они смогут сохранить мир для будущих поколений, принеся себя в жертву. Некоторые попытаются послать на войну других, используя как приманку красивые слова о человечности, славе и патриотизме. Кроме всего этого, есть только одна вещь, за которую человек станет сражаться в подобном мире — это его собственная шкура.
Курцио Малапарте (Curzio Malaparte, 1898–1975) описывает это так: «Конечно, только своя шкура осязаема и несомненна. Теперь не сражаются ни за честь, ни за свободу, ни за справедливость. Сражаются за свою мерзкую шкуру. Вы не можете даже вообразить себе, на что способен человек, на какие подвиги и низости, чтобы спасти свою шкуру».
Если отбросить всё притворство, в этих словах заключается символ веры демократического мира. Эти слова – единственное кредо, которым демократический мир может духовно снабдить свою армию, не учитывая простого пустословия и обмана. Это означает, что бросаться в крестовый поход против коммунистической угрозы стоит только лишь из-за физического страха, страха за свою шкуру, за испуганно трясущийся идеал бэббита, буржуазной безопасности, «цивилизации» одомашненных и стандартизированных человеческих существ, которые питаются и спариваются, и чей кругозор ограничен журналом «Ридерз Дайджест», Голливудом и спортивным стадионом.
Таким образом, те, кто в принципе лишен героизма, будут пытаться пробудить воинов для «защиты Запада», играя на комплексе тревоги. Поскольку ими деморализована сама западная душа, поскольку они обесценили, во-первых, истинную основу государства, иерархии и мужского братства, и, во-вторых, понятие войны и сражения, то теперь они вынуждены сыграть «козырной картой» крестового похода против большевиков…»
Эвола в своем труде заявил о глубокой неудовлетворенности современным миром, с его гуманистическими идеалами и буржуазно-демократическими ценностями. Этому скучному миру он противопоставил мир Традиции, с абсолютными сакральными ценностями, включая иерархию, честь, верность, служение, культ Императора, войну, героизм и самопожертвование, неравенство и отрицание теорий количества во всех сферах жизни. Тип «традиционного человека» – особый тип личности, имеющий черты внутренней незыблемости и аристократической природы, принадлежащий к миру традиции, но при этом вынужденный пребывать в антитрадиционном и десакрализированном современном мире.
Список источников:
1. Х.Т.Хансен. «Политические устремления Юлиуса Эволы». Воронеж—Москва. TERRA FOLIATA. 2009
2. Dr. H.T.Hansen. «Julius Evola’s political endeavors». «Julius Evola. Men among the ruins. Postwar reflection of radical traditionalist». Rochester. Vermont. 2002.
Публикация: Samovar
