Об авторе публикации
Галина Сафонова - сибирячка, - всегда молодая, красивая и многоголосая русская писательница, филолог.
О себе рассказывает: "В литературе я отношусь, как принято говорить, к деревенским писателям. Пишу, можно сказать, на сибирском диалекте, сохраняя особенности речи уроженцев долины Енисея. Главные мои книги: "Акулю не забывай" , "Сиянием Севера венчаны", "Одеяло из лоскутков", "Волка ноги кормят" и другие".
Мы предоставляем Галине Сафоновой место для публикации. Надеемся, что она найдёт здесь благодарного читателя. А.П.
Галина Сафонова. "Любовь"
Накинула девонька коротайку и за двери шасть, со двора за околицу.
- Иссохла я по тебе, Тиша, истомилася, - выдохнула она навстречу бегущему к ней парню. – Вижу – ноги подкошуютца, не вижу – телом вся жить отказуюсь.
- Ну что ты, Люба моя, что ты?!
- Пужаюся я. А как боля не увижу? А как боля не услышу? А как с тобой чё сталося?
- Горлица моя, я сам пужаюся. Цельными бы днями круголя давал - де ты, там и я. Отпускать от себя боюся. Околдованный любовью хожу.
- Тиша, а ты как понимашь любовь меж женским и мужицким родом?
- Раня думал, она маменькина – нежная, ласковая. Ну и мужицких желаньев подбавлял. С тобой всё сталося перевёрнутым. Я ить, заметь, и на сеновал тебя не заманюю, как другие своих подружек.
- Ой, Тишенька, радоваюся я, что ты желання наши в узде держишь.
- Я ить, тока глядел бы и глядел на тебя, картина ты моя нежно писаная! Хочу плотненько притиснуть к груди своей и тихонько стоять, слухать, как сердца наши перестукуютца. Тростиночка-былиночка моя хрупкая. Опутала нас вязига любовная, околдовала.
Обнявшись стояли. Обнявшись домой вертались. Он всё говорил, говорил, как не мог наговориться, как торопился куда.
- Мне так хоцца распотрошить тебя! Тока я берегу нашу ночь. Сам от себя тебя охраняю.
- Тишенька, пужаюся я!
- Не пужайся, Люба моя! Совладаем. Обереги наши, отец-батюшка твой, мудрая матушка моя, нам помогуть.
Прошло два дня. Разразился скандалом Омеля. Прям на пустом месте. То ли злые языки чего подлили, то ли Люба отцу стала жалиться на любовь свою пекучую. Тихо жили отец с дочерью, а тут нате.
- Я табе покажу! Я табе пропишу пилюли горькие! Ты у меня ни телом, ни душой в позоре не бушь! - кричал и ремнём хлестал, аж рука развилась.
Любушка поначалу крикнула, а потом умолкла. После папенькиного буйства, отлежамши чуток, села на лавку, улыбнулась, протянула к нему руки и ангельским голоском заговорила:
- Вот, Тишенька, не надо было тебе нашу ночь блюсти. Ить вишь, всё болюче вышло.
Отец, не остывший ещё от гнева, хотел было и даля дитя мутузить – по-деревенски дурь выколачивать. Да осёкся. Перед ним сидела его живая Серафимушка, с таким же потерянным личиком и взглядом далёким. Кинулся он с прощением в ноги дочери, тока она от него при первом ударе «ушла».
- Знаешь, Тиша, я в нашу ночь подарок у тебя запрошу. Не знаш какой? Думаш монисто? Нет, Тишенька, сыночка! Я с нём не забоюся. И табе будя покойно за меня. И ты пужатца не будешь.
Успокоенной встала и пошла к себе в горенку. Открыла сундук. Достала узелок. Стала переодеваться в материны одёжки.
- Подойди, Тиша, понюхай. Мне шибко нравится этот запах!
Прижала к лицу платок, понюхала и поспешно добавила:
- И твой мне по нраву, Тишенька.
Бесхитростно улыбаясь, наслаждалась чем-то очень знакомым и родным. Мысли спутались. Чувства продолжали жить в матушке и Тише.
Одному Богу теперь известно, чья любовь уведёт её за собой…
