Для Церкви 90-е годы прошлого века были временем бурного расцвета и возрождения. Многие тогда открывали для себя Православие заново. Главным восторгом тех лет было ощущение одновременно новизны и древности самой Традиции. Радость узнавания, возвращения на нашу духовную Родину лежала в основе того энтузиазма, с которым люди с вдохновением открытия, порождавшим в них тягу к жертвенному служению, трудились для возрождения наших монастырей и храмов, духовного просвещения и образования, книгоиздания, паломничества, благотворительности. Многие духовные писатели из числа наших современников всерьёз говорили, что самый конец 80-х и первая половина 90-х — это время чудес, когда казалось, что реализация мечты о возрождении Святой Руси — вот она, рядом, никто теперь не помешает, и всё в наших руках.
Сегодня это время уже позади. Эпоха церковного возрождения в России, охватившая нас последние лет тридцать, завершается. Давно в прошлом радость чудесного открытия, что та Церковь, тот русский дух, о котором мы грезили и который предвидели в себе, сидя на полуподпольных семинарах в 1980-е, — вот они, протяни руку — и твоё. Ушёл в историю тот ни с чем не сравнимый энтузиазм, с которым мы трудились на воссоздании наших храмов, открывали для себя ту хрестоматию духовной литературы, за которую ещё недавно наши предшественники могли пострадать, отправившись в места «пассивного туризма», тот тихий восторг, с которым мы впервые прикасались к нашим святыням, вдруг открывшимся для нас с неожиданного для многих позволения светских властей. То благоговение, с которым мы впервые открывали душу ещё недавно потаённым духовникам, вдруг переставшим опасаться бдевших над ними «уполномоченных». Один за другим уходят в мир иной наши старцы, обладающие особым знанием (дающимся по милости Божией великим молитвенным трудом), что именуется «даром рассуждения». «Талантливый момент», в очередной раз дарованный России, уходит в прошлое, отнимается от нас, и мы остаёмся с тем немногим, что смогли за это время приобрести и сохранить.
Настало время спокойно и без эмоций, аналитически подвести некоторые итоги, попытаться понять, что, почему и с какого момента пошло в нашей Церкви, на мой взгляд, не так и не туда.
Существует стереотип, согласно которому укрепление «властной вертикали» есть процесс по определению консервативный, никак не совместимый с либеральными веяниями. Нужно признать, что данный стереотип ложен, ибо внедрение либеральных по содержанию моделей весьма часто осуществляется сугубо авторитарными методами. Именно так протекали пресловутые реформы в нашей Церкви.
При том, что упомянутый выше церковный расцвет начала 1990-х стихийно протекал под знаком возвращения к многовековой православной Традиции и, стало быть, по определению предполагал консервативную доминанту. Уже при патриаршестве Алексия II мы с тревогой наблюдали внутри церковной ограды некоторые тенденции сугубо либерального, модернистского толка. Например, деятельность небезызвестного так называемого Преображенского братства заштатного клирика Московской епархии Георгия Кочеткова (матёрого ересиарха, надо признать). Достаточно упомянуть о таких его «художествах», как сомнения в приснодевственности Божией Матери (а, стало быть, в божественном происхождении Господа Иисуса Христа); максимальное размывание границ Церкви, при котором «членами Церкви» могут оказаться даже иноверцы; признание таинств у так называемых инославных, в частности, у протестантов; допущение совместного Причастия с ними; критика решений Вселенских соборов; отрицание святости некоторых очень известных святых; признание оригеновского учения о всеобщем спасении, осуждённого Пятым Вселенским собором; фактическое отрицание всеобщего воскресения мёртвых перед Страшным судом и так далее и тому подобное. Подробно излагать данную тему в настоящей статье, разумеется, невозможно. Вкратце скажем, что по этим лжеучениям имеется заключение Синодальной Библейско-богословской комиссии (тогда ею руководил митрополит Минский и Слуцкий Филарет (Вахромеев)), после чтения которого все вопросы отпадают. Однако никакого канонического решения по Кочеткову до сих пор не принято, он пребывает в статусе заштатного клирика.
В то время (в 1990-е годы) среди православной общественности возникло мощное движение сопротивления кочетковщине, и лидер движения был на время запрещён в служении, хотя вскоре это было отменено под сильным либеральным давлением, в том числе и со стороны серьёзных международных сил. Однако есть мнение, что столь дружное осуждение Кочеткова очень многими в Церкви объяснялось тем, что он просто сильно вырвался вперёд, пытаясь быстро и сразу реализовать то, что другие пытались и пытаются осуществить в течение достаточно долгого времени. В действительности, если вникнуть в этот вопрос повнимательнее, видно, что Кочетков не вполне чужд некоторым трендам, включающим новшества, введённые в своё время Вторым Ватиканским собором, а также так называемое богословие Фанара (то есть Константинопольского патриархата).
Что же такое церковный модернизм, взятый как целостное явление? Вкратце его можно определить как стремление не мир поднять до Церкви, ввести в церковную ограду, а, напротив, Церковь приспособить, адаптировать к миру, как поясняют, «в миссионерских целях». Можно объяснить и более развёрнуто. Разбираемое явление есть концепция, если угодно, проект (и соответствующая практика), основанные на следующем комплексе представлений: современный мир стремительно модернизируется, развивается, идёт вперёд. Церковь же есть институт архаичный, основанный на очень древней традиции. Для того чтобы стяжать в современном мире миссионерский успех, необходимо упростить и по возможности сократить богослужение, непременно переведя его на современный язык, понятный тинейджерам; сократить и ослабить посты, некоторые отменить совсем, сократить также положенные молитвы; ослабить евхаристическую дисциплину; понизить планку аскетических требований, убрать ряд ограничений морального плана (особенно тех, что касаются сферы сексуальных отношений, брачной жизни) и так далее. И тогда народ к нам потянется. Правда, опыт католиков после Второго Ватиканского собора, который провёл похожие реформы, свидетельствует о том, что эффект от всего этого бывает обратным: храмы пустеют, пивные и стадионы наполняются… Но креативных менеджеров это почему-то не смущает.
Всё это не есть лишь какое-то маргинальное движение снизу: данная тенденция проникает даже и в официальные церковные документы. Так, например, в учебнике по миссиологии, изданном в 2010 году, предназначенном для обучения семинаристов и получившем гриф Миссионерского отдела РПЦ, прямо говорится: «Общаясь с представителем той или иной субкультуры, миссионер должен понимать, что духовный поиск современного человека ярче всего выражен именно на языке его субкультуры, которая несёт в себе определённые духовные ценности (пусть даже безнравственные). Понять их значение для данного человека и осветить их сквозь "призму" ценностей Евангельских — вот начало поиска точек соприкосновения и "рецепции" субкультуры для проповедника».
Иными словами, в этом тексте (получившем, повторяем, официальное одобрение и принятом в качестве учебного пособия для будущих пастырей) предлагается искать «точки соприкосновения» между ложными и даже безнравственными «духовными ценностями» какой-либо субкультуры и Евангелием, Благой Вестью! С христианской точки зрения, носитель ложных ценностей, пребывающий во грехе, услышав проповедь православного миссионера, должен отречься от своей лжи и безнравственности и осознать истинность и спасительность христианства. Однако учебник говорит нам, напротив, что задача заключается в «рецепции» (а, стало быть, и в каком-то усвоении) субкультуры самим проповедником! Проповедник должен не ниспровергать ложь и безнравственность, но искать «точки соприкосновения» с ней! Что полностью противоречит евангельской максиме, однозначно свидетельствующей о том, что нет ничего общего у Бога с мамоной и у Христа с Велиаром. Запрещённый ныне в служении протодиакон Андрей Кураев был одним из авторов этого учебника и сполна использовал данный подход в своих многочисленных псевдобогословских сочинениях.
Есть и другие, так сказать, более тонкие примеры того, как совершенно недопустимый модернизм проникает в официальные документы Церкви. Так, в документе, принятом Юбилейным Архиерейским собором в 2000 году и озаглавленном "Основные принципы отношения РПЦ к инославию", говорится о некоем «неполном общении» православных и инославных. См. п. 1.15 этого документа: «Православная Церковь устами святых отцов утверждает, что спасение может быть обретено лишь в Церкви Христовой. Но в то же время общины, отпавшие от единства с Православием, никогда не рассматривались как полностью лишённые благодати Божией. Разрыв церковного общения неизбежно приводит к повреждению благодатной жизни, но не всегда к полному её исчезновению в отделившихся общинах… Несмотря на разрыв единения, остаётся некое неполное общение». На то, что учение о «неполном общении» так называемых инославных с Православной Церковью и о «частичной благодати» своим источником имеет не богословие святых отцов древней Церкви или же восточно-православных отцов второго тысячелетия, а всё те же документы Второго Ватиканского собора, а также светские культурологические источники (последнее касается и всех основополагающих терминов документа), указал, в частности, диакон Евгений Моргун.
Однако ещё до него с блестящей критикой этой неловко замаскированной идеологии экуменизма выступил известный современный апологет архимандрит Рафаил (Карелин) в своей книге "Тайна спасения. Беседы о духовной жизни". «По учению католицизма, — пишет он, — благодать сотворена и адекватна Божественному действию, следовательно, является служебной силой, а не обращённой к миру модальностью Божества. Благодать названа Божеством, и если при этом она ограниченна и несовершенна, значит, ограниченно и несовершенно само "Божество", а это уже лжебожество. Поэтому признавать за инославными конфессиями благодать, но не Божественную и не абсолютную, а какую-то иную — значит приписывать их культам псевдобожественную силу.
Говорить о действии в различных конфессиях одной и той же благодати — значит уравнивать Православие с ересью и уничтожать само понятие Церкви. Есть ещё один вариант либерального богословия — допустить, что в различных конфессиях действует Божественная абсолютная благодать, но ересь препятствует людям в усвоении этой благодати, и они приобщаются к ней только частично, в той степени, в какой их конфессия приближена к Православию. Но здесь возникает вопрос: спасительна ли для них в таком случае благодать? Если да, то почему же Церковь так тщательно ограждала себя от ересей? Ведь тогда получается, что слово «ересь» вообще теряет своё зловещее значение, а становится просто наименованием некой "истины второго разряда" (как говорят торговцы, «продукта второй свежести», который не очень приятно пахнет, но есть его всё же можно)».
В конечном счёте православные богословы указывают на тот очевидный факт, что экуменизм есть важнейшая составляющая церковного модернизма, а за спиной экуменизма всегда так или иначе маячит упомянутая нами ересь апокатастасиса — учения о всеобщем спасении. Размывание чёткости православной догматики в отношении данного важнейшего аспекта вероучения проникает в официальные документы РПЦ под прямым влиянием Ватикана и Фанара, ныне столь резко (и справедливо!) осуждаемого священноначалием РПЦ за его противоканонические действия на Украине.
Модернистские тенденции проникают не только в официальные церковные документы, но даже и в богослужение. Понятно, что официальные церковные власти не могут и не будут действовать в духе кочетковского радикализма (например, призывать к тотальной русификации всего богослужения полностью). Однако при этом уже сейчас, при формальном осуждении подобных тенденций, с самых вершин иерархии в качестве пробного шара запускаются осторожные рекомендации к использованию русского текста паремий и апостольских чтений, а то и (по усмотрению настоятелей, в зависимости от того, как к этому отнесётся община) и чтений Евангельских.
Не отвергается практика сверхчастого причащения, чему практически неизбежно сопутствует ослабление евхаристической дисциплины, в том числе приуготовительного поста и положенных молитвословий. Высшими иерархами РПЦ на официальном уровне об этом говорится покамест ещё крайне осторожно, но понятно, что, будучи однажды запущены, эти, казалось бы, частные послабления вскоре станут нарастать, как снежный ком. При этом крайне важно, что такой подход не имеет ничего общего с «икономией». Последняя предполагает со стороны духовника снисхождение к конкретному грешнику, к его слабости, человеческой немощи, одновременно с принципиальным неприятием, отвержением самого греха. Вышеозначенная же практика, напротив, стремится к ревизии, ослаблению самих принципов под влиянием падшего, греховного мира, по сути, санкционируя апостасийный переворот в методологии духовнической, пастырской практики.
Ярким примером этого является документ, названный "О канонических аспектах церковного брака" (принят Архиерейским собором РПЦ 29 ноября — 2 декабря 2017 года). В нём особый интерес представляет часть V. Среди причин, по которым церковный брак можно признать «утратившим каноническую силу», упоминаются, например, такие, как «прелюбодеяние одного из супругов» или «вступление одного из них в новый брак в соответствии с гражданским законодательством». Иными словами, брак как церковное таинство, освящённое Богом, ставится в прямую зависимость от человеческой греховности. Людям, в случае совершения ими греха, по факту дозволяется церковный развод (с реверансами насчёт «уговоров»), то есть констатируется, что само таинство утратило силу, вместо обличения греха как противоречащего таинству и попирающего его! Онтологическая и сотериологическая (спасительная) первичность таинства и глубокая вторичность греха как отклонения от богоустановленной нормы, по сути, меняются местами!
Наконец, нельзя не упомянуть и проект нового катехизиса РПЦ. Попытка внедрить его была сделана по инициативе председателя ОВЦС и Синодальной Библейско-богословской комиссии, а также руководителя общецерковной аспирантуры и докторантуры митрополита Илариона (Алфеева). Будучи предложенным к обсуждению, данный проект был подвергнут уничтожающей критике ведущими богословами нашей Церкви. Они констатировали:
1) полную неадекватность авторов в понимании стоящей перед ними задачи (по объёму в 700 страниц предложенный текст не соответствовал жанру катехизиса);
2) ужасный стиль и язык изложения, «сотканный из официоза и выспренных благоглупостей»;
3) перегруженность текста множеством ненужных для катехизиса подробностей и невладение авторами краткой вопросно-ответной формой, как раз традиционной для текстов такого рода;
4) полностью провальную композицию, хаотическое изложение материала;
5) отсутствие в тексте многих крайне важных тем;
6) искажение в нём Православия, еретический (по слову святителя Николая Сербского) «богословский» подход, который стремится приспособить христианство под нехристианский мир. В этом смысле текст «нового катехизиса» еретичен от начала до конца. Авторы, очевидно, пытаются создать такое Православие, которое выглядело бы «рукопожатным» для светской либеральной общественности;
7) искажение богословских истин под влиянием языка церковной дипломатии;
8) по сути — ползучее проникновение в текст упомянутой выше ереси всеобщего спасения;
9) и многие другие ошибки, несуразности и прямые искажения православного вероучения, что позволило критикам сделать однозначный вывод: «Попытка принять соборно данный еретический текст вызовет огромный соблазн и потрясение для нашей Церкви».
Критика проекта была настолько сильна, что в итоге он был отозван. Аналогичная судьба постигла и проекты документов так называемого Критского собора, вначале формально одобренные Архиерейским собором РПЦ 2016 года, но затем, под влиянием критики «снизу», отвергнутые высшей иерархией нашей Церкви, в результате чего после ряда перипетий она отказалась от участия в Критском соборе, организованном по инициативе Фанара с претензией на статус «всеправославного».
Постепенное подчинение церковной институции стихиям «мира сего» сопровождается усилением бюрократизации церковной жизни. Бюрократизация в Церкви имеет своим истоком такую ситуацию, когда некоторые носители иерархической власти, харизматической по своей природе, начинают воспринимать себя как администрацию в чистом виде, по сути, приравнивая священноначалие к начальству светскому, не обладающему харизматической властью, данной самим Христом (то есть Богочеловеком), который при основании Им Церкви вдунул в неё свой неотмирный, благодатный Божественный дух. У некоторых церковных администраторов во всё большей степени превалирует представление, что главное — это послушно исполнять распоряжения свыше, и тогда всё будет хорошо. О главном отличии Церкви от любой другой чисто человеческой организации, о присутствии в ней благодати, силы Божией, против которой нам нельзя погрешать, при этом как-то, вольно или невольно, забывается. Высокие соображения духовного и богословского характера незаметно (и неизбежно) отступают при этом на второй план.
Одним из средств и одновременно проявлений бюрократизации в Церкви является широко разрекламированное дробление епархий (епархии превращаются в митрополии во главе с митрополитом и делятся на несколько малых епархий во главе с епископом). В своё время такие действия церковной администрации оправдывались, в частности, необходимостью для правящих архиереев «быть ближе к народу». Что в принципе верно, если иметь в виду, что исторически, с древних времён, отношения епископа и его паствы часто трактовались как семейные; епископ воспринимался как отец для своих чад, а его епархия — как большая семья. В слишком больших по размеру епархиях архиерей по определению, так сказать, в силу объективных причин отчуждается от паствы, будучи не в состоянии даже послужить в каждом подчинённом ему храме. Однако, будучи реализованной, идея «малых епархий» по факту приводит лишь к умножению бюрократии и ускоренному «проеданию» и без того небогатого сегодня ресурса.
В достаточно плачевном состоянии пребывают и «низы» Церкви. 1990-е годы были, помимо всего прочего, ещё и временем цветения всевозможных православно-патриотических движений и организаций: РХДД (Российского христианско-демократического движения), СПБ (Союза православных братств), СПГ (Союза православных граждан), Православно-политического совещания, разных изводов Союза русского народа, который вдруг попытались воссоздать, и тому подобного. В них было, конечно, немало перехлёстов, но в целом эти движения выражали серьёзное устремление церковного народа к возрождению Православия не только в рамках монастырей, храмов и приходов, но и в пределах всего российского социума. Воссоздание Святой Руси через воцерковление всей жизни было главным пафосом этого достаточно массового движения.
Но постепенно, в течение нескольких десятилетий, запас энергий, выплеснувшихся на поверхность общественной жизни на рубеже 1980-х–1990-х, стал иссякать. Сегодня вышеупомянутые движения уже практически сошли на нет, а новые, подобные им, не идут ни в какое сравнение. В силу разрыва «верхов» и «низов» Церкви и во многом целенаправленной работы по «сливу» народной энергии происходит постепенная маргинализация социально активных сил в Церкви. То, что при этом православной общественности (включая и клириков, и мирян) удаётся заблокировать такие одиозные инициативы «верхов», как одобрение документов Критского собора или проект нового катехизиса, можно без преувеличения воспринимать как самое настоящее чудо!
В заключение остаётся лишь напомнить известную истину: Церковь, как учреждение Богочеловеческое, живёт не только человеческими усилиями, но наполняется Духом Божиим, Его благодатной силой. Поэтому и сказано, что она «стоит до скончания века, и врата адовы её не одолеют».
От редакции "Завтра"
В 1990-е и 2000-е годы не только восстанавливались храмы, но и сформировалось консервативное большинство в нашей церкви, во многом благодаря которому были остановлены губительнейшие для церкви инициативы. Сейчас против этого большинства антицерковные силы решили играть вдолгую посредством реформы духовного образования, на что стоит обратить самое пристальное внимание всем, кто ведёт духовную брань с вероотступничеством.
