Что значит труд сегодня?
Сегодня в российском обществе понятие «труд» как созидательная деятельность во многом утратило своё значение. Всё меньше труд ассоциируется в сознании людей и с самореализацией. В итоге труд утрачивает смысл как творчество, создание нового, преображение мира вокруг себя, превращаясь в ненавистную рутину. Это происходит, в частности, ещё и потому, что работники чаще всего отчуждены от результата своего труда, они не чувствуют и не видят никакого результата своей деятельности — поскольку очень большое число россиян не занято в непосредственном производстве чего‑либо, а так или иначе встроено в цепочки перепродажи импортных товаров. Активное развитие собственной промышленности и сельского хозяйства способно решить не только вопросы экономического роста и дать людям полноценные рабочие места, но и включить ресурс осознанного труда и понимания своей роли в общем деле, «соработничества» с обществом и государством.
Однако сегодня всё чаще можно встретить точку зрения, что в связи с принципиальными изменениями в социуме, вызванными, главным образом, влиянием информационных технологий, постриндустриализма и глобализации, характер трудовой деятельности человека радикально меняется, что человеческий труд всё менее будет связан с индустриальной сферой, как технически, так и психологически. Одним словом, что позитивная связь труда и индустриального развития, когда именно промышленность является основным поставщиком рабочих мест, осталась в XX веке. А сейчас большая часть населения будет занята, в основном, в сфере услуг либо окажется в ситуации выживания с нестабильными временными заработками. И уже в обозримом будущем даже занятых в третьем секторе серьёзно потеснят достижения цифровизации и роботизации.
Эти тенденции особенно заметны в России, живущей всё постсоветское время в условиях деиндустриализации.
Тренды и реальность постиндустриального труда
Деиндустриализацию сегодня модно считать не проблемой, а якобы естественной для развитых стран ситуацией, поскольку эти страны перешли к постиндустриальному укладу. Постиндустриализм предполагает, что на современном этапе развития материальное производство не является чем‑то важным, а основу экономики развитых стран должны составлять услуги, информационные сервисы, освоение виртуальных пространств.
Но эта теория — родная сестра аналогичной идеи финансового капитализма, в котором капиталы увеличиваются без всякой связи с реальной экономикой, за счёт спекулятивных и манипулятивных операций на финансовых рынках. А всё это в целом возможно только в мире глобализации. Но тут‑то и кроется подвох. Ведь в странах, где ведущим сегментом экономики является «третий сектор», сфера информации, услуг, управления, знаний и инноваций, сокращение производства отнюдь не означало сокращение потребления. Просто промышленность выводилась в другие регионы мира, что типично для глобализированной экономики. Теоретически страна может и на все 100% сосредоточиться исключительно на производстве интеллектуального и сервисного продукта (и пресловутой «цифры»), но её граждане по‑прежнему нуждаются в одежде, предметах быта, автомобилях и прочих материальных ценностях. Сейчас большая часть материального производства из развитых стран переместилась на мировую периферию. В результате миграции промышленных производств в государства третьего мира западные страны медленно, но верно теряют свой производственный потенциал и число граждан, занятых в реальном секторе, а развивающиеся страны тем временем индустриализируются. При этом теряют они не только физические ресурсы производства — заводы и станки, но и квалифицированных специалистов — инженеров и рабочих, поскольку их навыки становятся не нужны.
Сторонники глобализации считают такую потерю инженернопромышленного трудового ресурса нормальной. Пусть переквалифицируются, идут в ту же сферу услуг. Займутся интеллектуальным, творческим трудом, будут производить знания. Но в случае с Россией эта заведомо ложная идея оказалась вдвойне деструктивна.
Если осознанный переход к постиндустриальной экономике самых развитых зарубежных стран ещё объясним тем, что они являлись главными бенефициарами глобализации (хотя сегодня и они столкнулись с негативными последствиями такого выбора), то разрушение и деградация промышленного потенциала России произошли исключительно в ущерб собственной стране. Население России вовсе не попало в результате в прекрасный постиндустриальный мир услуг и сервисов. Часто в красивых рассказах о «преодолении индустриализма» постиндустриальная эпоха предстаёт в привлекательном образе — с большой долей интеллектуальной добавленной стоимости, соответственно, творческого труда и работников, чей главный капитал — знания, с растущим значением сектора услуг, с большей кастомизацией и вниманием к потребителю. Но в российской реальности вместо расширения сегмента дизайнеров, программистов и консультантов, что обещают теории о «креативном классе», мы видим только рост числа низкооплачиваемых курьеров, охранников и продавцов в торговых центрах, труд которых в обозримой перспективе будет автоматизирован, а люди — сокращены за ненадобностью.
Общество и промышленные профессии: сложность или примитивизация?
Именно в сфере труда сегодня чётко прослеживаются негативные последствия постиндустриализма для стран, так к нему стремившихся. «Эмиграция» производств означает, что исчезает класс квалифицированных рабочих, инженеров и технических специалистов, который исторически составлял в развитых странах важную часть среднего класса. Люди, занятые в промышленном производстве, — это часть культуры страны и народа, понимаемой в широком смысле. И потеря таких специальностей — это не только ущерб для экономического многообразия, это ущерб для общества, которое утрачивает свою сложность, для технической культуры.
Когда, с одной стороны, на производстве всё больше функций выполняет автоматика, а с другой стороны — масса примитивных операций отдаётся на аутсорсинг сторонним исполнителям, зачастую мигрантам — дешёвой рабсиле, то распадается такая важная общность, как коллектив предприятия, где все — от руководителя до инженера и до уборщицы — чувствуют свой вклад в результат, в появление продуктов производства. В условиях, когда промышленное производство не считается самоценным, а критерием его выживаемости становится лишь голая финансовая эффективность, неминуема текучка кадров, смена как персонала нижнего уровня, так и руководства, что приводит к отчуждению, а господствующим отношением ставится безразличие. Предприятие воспринимает персонал как легко заменяемый ресурс, аналогичным образом работники относятся к предприятию. Утрачиваются традиции многолетней работы на одном предприятии, а они исключительно важны — ведь именно в этом случае возможен полноценный институт наставничества, передачи опыта.
И восстановить всё это в одночасье не получится. Пандемия коронавируса и закрытие границ, разрыв мировых цепочек поставок показали, как легко с экономикой сервисов, утратившей реальные производства, оказаться без самого необходимого, если не производишь это сам на своей территории, а ещё хуже — утратил даже и навыки, как это делается.
Кроме того, промышленный сектор является сферой, где можно обеспечить чёткое соблюдение трудовых прав, чёткое планирование рабочего времени. Сегодня и промышленные предприятия с недобросовестными владельцами зачастую пытаются уменьшить объём социальных обязательств перед работниками, но всё же отсутствие оплачиваемых отпусков и больничных, простые процедуры увольнения и вообще работа не по ТК, перевод работников на временные трудовые договоры и даже в форме ИП, гонорарная оплата за труд и т.п. массово характерны не для промышленных предприятий, а для малого и среднего частного бизнеса. При этом некоторые «продвинутые» российские предприятия научились обходить соблюдение предусмотренных ТК обязательств перед работниками через механизм аутстаффинга, когда людей нанимает на работу одно предприятие, а фактически они выходят на работу на другом, не имея к нему юридически никакого отношения.
Аутстаффинг — лишь один из признаков так называемой прекаризации труда россиян, то есть размывания схем взаимодействия работника и работодателя, гарантировавших работнику соблюдение его базовых трудовых прав. На Западе о прекаризации общества говорится давно, и относят к классу «прекариев» фактически всех, кто не имеет постоянной занятости и стабильного дохода, трудового контракта и социальных гарантий, обеспеченных работодателем и государством, а говоря просто, «перебивается» нестабильными заработками. Термин «прекариат» введён Пьером Бурдье и происходит от английского слова precarious, которое означает «неустойчивый, ненадёжный, угрожающий».
Деиндустриализации России в пользу спекулятивного финансового капитализма, как и в других странах, неизбежно повлекла за собой прекаризацию населения, которая полным ходом продолжается и сегодня.
Прекариат вместо креативного класса
2000‑е годы, с высокими ценами на нефть, создали на некоторое время для достаточно большого числа россиян иллюзию успешной жизни, несмотря на деиндустриализацию. Особенно это касалось как раз тех, кто занят в секторе нематериальных услуг — торговля, менеджмент, финансы, информационные технологии, креативные проекты в сфере отдыха и развлечений. По всей России миллионы людей оказались на офисной работе, с доходами, вполне позволявшими считать себя средним классом. Поток нефтяных денег маскировал ущербную структуру экономики, которая сложилась в России, а рост благосостояния на фоне ещё не забывшихся 90‑х, казалось бы, не давал поводов думать, что что‑то идёт не так. Но все, кто был способен видеть картину экономики в целом, даже тогда предупреждали — пузырь нефтяных цен не вечен. И они не ошиблись.
Сегодня мы видим, как падает уровень жизни именно тех, кто относит себя к среднему классу и занят нематериальным «офисным» трудом. Представители пресловутого «креативного класса», о которых ещё недавно говорили как о движущей силе постиндустриальной экономики, — не только теряют доходы, но и оказываются в условиях нестабильной занятости, работы от проекта к проекту без каких бы то ни было социальных гарантий.
Всё это очень напоминает уже давно наблюдаемый тренд в западных странах — «сжимание» прослойки среднего класса, безработицу и постоянно сокращающиеся возможности для постоянной занятости даже у хорошо образованной молодёжи, уменьшение социальных гарантий и защиты труда вследствие «уберизации» — то есть схемы труда, в которой нет постоянного трудового контракта, чётких прав и регламентации рабочего времени.
Эксперты в сфере труда и занятости считают, что сегодня можно говорить о том, что в России сформировался новый трудовой класс — прекариат. Согласно определению члена-корреспондента РАН Жана Тощенко, автора одного из самых полных исследований российского прекариата, «прекариат — это формирующийся класс, который, с одной стороны, олицетворяет социальные слои, обладающие профессиональными знаниями, квалификацией, опытом и стремящиеся построить рациональные взаимосвязи с обществом и государством, с другой стороны — это быстро растущий слой работников нестабильного социального положения с неопределённой, флексибильной (гибкой) степенью занятости, с неустойчивыми формами распределения прибавочного продукта и произвольной оплатой труда. Они полностью или частично лишены доступа к социально-правовым гарантиям и к средствам социальной защиты и, как следствие, не видят удовлетворяющих их перспектив гражданской (публичной) и личной (приватной) жизни» (Прекариат: от протокласса к новому классу. — М.: Наука, 2018). По мнению учёного, прекариризация, то есть процесс подобного количественного и качественного изменения занятости, касается сегодня большинства населения России. К прекариату сегодня можно отнести следующие группы населения: людей с неформальной занятостью, т.е. «теневой» с точки зрения государства, работников с временными краткосрочными контрактами, неполной и сезонной занятостью, безработных, фрилансеров, внутренних трудовых мигрантов, молодёжь, занятую на нестабильных и малооплачиваемых работах. В 2019 г. Жан Тощенко относил к прекариату до 40–50% от всех занятых в России.
В России исследователи предлагают относить работника к прекариату в следующих случаях:
— «нестабильность занятости» или отсутствие «гарантий занятости». Под «гарантией занятости» обычно понимается защита работника от самовольных увольнений, регулирование процесса найма и увольнения, а низкий уровень гарантий связывается с трудовыми отношениями, скреплёнными временными, срочными и другими нестандартными трудовыми контрактами;
— нестабильность среднемесячной заработной платы и дохода;
— отсутствие «подушки безопасности» (имущество, недвижимость, финансовые активы и др.), которая могла бы временно возместить материальные трудности в критических ситуациях;
— отсутствие социальных гарантий со стороны государства;
— нахождение в этой страте более 5 лет.
Можно вспомнить известное выступление вице-премьера правительства России О. Голодец в апреле 2013 г. на ХIV Международной конференции «Модернизация экономики и общества», в котором она признала, что 38 млн россиян трудоспособного возраста «непонятно где и чем заняты», их доходы не отражаются в официальных статистических данных. «Наш рынок труда практически нелегитимен, и лишь небольшая часть функционирует по нормальным правилам», — заявила тогда Голодец. С момента этого признания прошло уже 8 лет, и динамика экономического развития России, увы, не позволяет предположить, что ситуация изменилась в лучшую сторону. Люди просто выживают как могут, не надеясь на государство и погружаясь в социальную депрессию, когда в будущем уже не видится надежд на улучшение качества жизни.
Здесь нужно отметить и ещё одно отложенное следствие прекаризации, которое ещё пока не до конца отрефлексировано в массовом сознании большинства россиян. На пенсии они окажутся лишены даже прожиточного минимума. Об этом пишет профессор Всероссийского научноисследовательского института труда Валентин Роик: до 50–60% работающих россиян за 35‑летний период трудовой деятельности не смогут заработать себе пенсии на уровне даже прожиточного минимума пенсионера, их ждёт лишь нищенская социальная пенсия в размере нынешних 6–9 тыс. руб.
Молодёжь ассоциирует бедность пенсионеров с «бабушками в деревне» и последними советскими поколениями, «не вписавшимися в рынок». Но уже скоро на пенсию начнут выходить люди, вся трудовая деятельность которых пришлась на постсоветский период и которые так или иначе привыкли «крутиться» на тех самых нестабильных, неформальных и теневых работах и подработках. Пока такие россияне ещё здоровы и трудоспособны, но рано или поздно они окажутся на пенсии, и те, кто не имеет накоплений, собственности, способной приносить доход или как минимум детей или других молодых родственников, способных серьёзно оказывать материальную поддержку, окажутся в куда худшем положении, чем самый неблагополучный «прекарий» сегодня.
Деиндустриализация и миграция: замкнутый круг
Глобализация неизбежно порождает деиндустриализацию целого ряда регионов мира. В их числе оказались в том числе и большинство стран — бывших советских республик, за исключением тех, кому достались большие объёмы природных ресурсов для экспорта за рубеж. Огромное число квалифицированных работников, связанных с промышленным сектором, оказались выброшены «за борт». Причём в некоторых странах доля предприятий, фактически в одночасье прекративших тогда работу, поражает воображение — так, например, в Армении включены в производственные цепочки советской экономики были 98% всех заводов и фабрик, и их закрытие просто привело к катастрофе, когда значительная часть населения была вынуждена уехать из страны, потому что никакая переквалификация не могла дать этим людям работу на родине. Аналогичной деиндустриализации подверглись Молдавия, Грузия, среднеазиатские страны СНГ — Таджикистан, Узбекистан, Киргизия. Нетрудно заметить, что граждане именно этих государств составляют значительную часть зарубежных мигрантов в России. Как бы мы ни критиковали российскую экономику, ситуация с рынком труда во многих государствах постсоветского пространства намного хуже, и именно она становится причиной массовой миграции населения с этих пространств в Россию. Для России это означает приток малоквалифицированной рабочей силы, демпингующей на отечественном рынке и не позволяющей установить достойный уровень зарплат для собственного населения, не согласного на мизерную оплату труда. В то же время для стран, откуда идёт миграция, она означает обескровливание экономическое и демографическое, отток самого активного населения, разделённые семьи, где дети и родители, супруги годами не видят друг друга.
Пространство СНГ и Россия тут полностью идут в русле одного из самых негативных глобализационных трендов — во всём мире возникает огромный слой людей, обречённых либо на полурабский труд вдали от дома и семьи, либо на роль маргиналов, дестабилизирующих системы социальной защиты принимающих регионов (здесь надо отметить, что Россия непопулярна у мигрантов из дальнего зарубежья, нацеленных на получение пособия, именно в силу отсутствия систем такой защиты по сравнению с развитыми западными странами). Формируются целые регионы, обречённые на деградацию, а результат — массовая миграция — ещё сильнее обедняет потенциал их развития, ведь уезжают самые активные.
Внутри России идёт аналогичный процесс оттока населения из депрессивных, деиндустриализированных регионов в столицу, города-миллионники, на вахтовую работу в места нефте- и газодобычи.
И наконец, верхний уровень этого «миграционного пылесоса» — миграция уже российской квалифицированной рабсилы, инженеров, учёных, IТ-специалистов из российских мегаполисов на Запад. Поскольку в России в нынешних условиях они не могут быть полноценно востребованы, и виной тому всё та же структура экономики — там, где нет развитой промышленности, нет и тесно связанных с ней сфер НИОКР, прикладной науки, инженерных школ. Отечественные молодые учёные и технические специалисты оказываются более востребованы в странах, где наука и инженерный сектор хорошо развиты.
Однако идея бесконечной миграции трудовых ресурсов вслед за финансовыми потоками порочна по своей сути. В ней полностью утрачено само представление о развитии страны или региона как о развитии целого. Освоенность территории, её населённость, культурные и семейные традиции — всё это ничуть не менее важно, чем экономическая эффективность. Но в модели глобализации всё вышеперечисленное не имеет значения, поскольку человек — лишь абстрактная единица в экономических процессах. Деиндустриализация обедняет, «опримитивливает» общество и страну как в профессиональном, так и — через вынужденную миграцию — в территориальном смысле.
Напротив, собственное промышленное развитие, развитие своих территорий — фактор социального развития. Это гарантия наличия рабочих мест и для высокообразованных специалистов, и для рядовых работников. Это, наконец, и фактор подлинного суверенитета, самостоятельности и независимости.
Цифровизация без индустриализации — путь в никуда
На фоне промышленной стагнации мы постоянно слышим, что будущее — это «цифра». Много говорят о цифровизации российские министры, например, премьер-министр Михаил Мишустин ещё до вступления в должность главы правительства заявлял, что цифровая экономика станет одним из приоритетов развития страны. Главным драйвером развития экономики называл цифровизацию на прошедшем ещё до пандемии Петербургском международном экономическом форуме (ПМЭФ) в 2019 году глава Сбербанка России Герман Греф. Что же это за чудесная «цифра», и что всё это означает для сферы труда и занятости?
Хотя большинство людей сегодня уже привыкли пользоваться цифровыми технологиями, гаджетами, интернетом и соцсетями, процесс перевода всё большего числа деловых и социальных взаимодействий в эту сферу вызывает у них массу опасений, несмотря на все очевидные удобства общения с миром и решения всех вопросов через экран смартфона или ноутбука.
Так, в апреле 2021 года опубликовано соответствующее исследование Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ (РАНХиГС). Многие граждане России с тревогой ожидают полномасштабного разворачивания цифровизации. Более половины участников опроса опасаются, что не смогут приспособиться к изменениям и окажутся не востребованы на рынке труда. «51% считает, что цифровизация повлечет сокращение рабочих мест в традиционных секторах экономики. Эти ожидания подтверждаются позицией бизнеса, который рассчитывает с помощью цифровизации оптимизировать процессы и сократить рабочие места. У населения есть опасения, что набирающая обороты цифровизация приведёт к усилению контроля над повседневной жизнью граждан со стороны корпораций (так считают 43% населения) и государства (60%)», — сообщают исследователи.
В итоге цифровизация может стать отнюдь не дорогой к светлому технологичному будущему, а «эффективным» инструментом для тотального сбора данных и произвола корпораций и замены реальных благ и услуг на их «виртуальную» версию для бедных. Которым уже сегодня предлагают вместо реальных путешествий, общения, образования и доступа к культуре их виртуальные версии.
В России принята программа по цифровой экономике. В ней говорится про цифровизацию управления, образования, «умные города», но в ней нет раздела о цифровизации промышленности. Это странно. Цифровизация имеет смысл только там, где уже существуют высокоразвитые технологические платформы, индустрия как минимум четвёртого-пятого поколения. Именно с цифровизацией промышленности увязывает свой промышленный рост, например, Германия (программа «Промышленность 4.0», или «Промышленная революция 4.0»).
Что же собираются цифровизировать наши власти? Если сказать коротко — услуги. Действительно, Россия даже сейчас может предоставлять гражданам целый спектр услуг с использованием современных IТ, которыми могут похвастать далеко не все даже развитые западные страны — начиная от интернет-банкинга и заканчивая возможностью общения с государством через портал «Госуслуги» и т.п. Но в сфере промышленной цифровизации и автоматизации ситуация обратная — у нас крайне мало промышленных роботов, станков с ЧПУ, «умных складов» и всего того, что является основой цифровой экономики для промышленно развитых стран.
Однако главные опасения в отношении цифровизации на рынке труда связаны не только и не столько с указанными выше социальными последствиями «цифрового концлагеря». Ключевой вопрос сегодня — действительно ли развитие информационных технологий, автоматизация, роботизация и искусственный интеллект (ИИ) способны серьёзно изменить структуру рынка труда, уничтожив целые профессии и оставив без работы миллионы?
Кого же заменят роботы?
В отношении замены людей автоматизированными системами звучат самые разные мнения. Так, в 2019 году в Госдуме член Комитета Госдумы по труду, социальной политике и делам ветеранов Олег Шеин заявил, что из‑за технического прогресса 15 миллионов россиян могут в будущем потерять работу из‑за того, что их профессии окажутся невостребованными на рынке: «У нас порядка 15 миллионов человек работают в профессиях, не требующих никакой квалификации. Это продавцы, охранники, водители. Очевидно, что этот труд скоро будет не востребован». Шеин указал, что в мире наблюдается тенденция к тому, что люди, трудящиеся в сфере услуг, в скором времени будут не нужны: «Мы видим, как сокращаются 50 тысяч сотрудников Сбербанка, а в магазинах вместо продавцов ставят аппараты, и продукты можно купить по QR-коду».
Заметим — миллионы охранников и таксистов в России возникли вовсе не потому, что на них существует бешеный спрос, а потому, что эти миллионы людей не смогли найти другой работы. Которую для мужчин трудоспособного возраста могла бы дать промышленность.
Но наиболее интересен не вопрос, произойдёт ли такая замена, — так или иначе технический процесс всю свою историю увеличивал производительность труда, и для выполнения одних и тех же задач требовалось меньше работников. Вопрос, кто же окажется «лишним звеном» после массового внедрения ИИ, отнюдь не так однозначен. Может оказаться, что первыми «на выход» отправятся вовсе не бесправные охранники и таксисты, а тот самый офисный средний класс.
В 2019 году в своей лекции в Уральском федеральном университете Григорий Бакунов, директор по распространению технологий «Яндекса», рассказал о трендах роботизации. «Есть огромное количество областей, где живых людей можно заменить неживыми алгоритмами. В первую очередь будут автоматизироваться массовые профессии, в которых не очень применяется интеллект», — считает он, приводя в пример то же вождение автомобиля, — у нас в стране водителями работают больше миллиона человек, и когда на дорогах реального пользования появятся автомобили, которые ездят сами по себе, большая часть этих людей останется без работы.
Но — сюрприз! — следующими, кого потеснит ИИ, он считает своих же коллег-айтишников: «Обычно программисты, создающие системы искусственного интеллекта, не думают, что можно заменить и их. Но есть хорошие прототипы, которые показывают, что среднего программиста уже можно попробовать заменить. А это значит, что в перспективе лет через десять вымрут целые классы программистов». Такая же участь ждёт верстальщиков — их профессия вымрет в течение следующих десяти лет, логисты — за 5–7 лет, такая же судьба ждет мерчендайзеров, расставляющих на полках товары. Также в этом ряду переводчики, а теперь — уже и журналисты. «У меня прямо сейчас есть небольшой написанный мной алгоритм, который умеет писать новостные заметки на базе текстов так же или лучше, чем я», — отметил эксперт.
Угроза лишиться рабочего места будет затрагивать в мире всё большее число людей — с учётом «затормозивших» в пандемию, но пока всё равно продолжающихся трендов постриндустриализации и глобализации, массовой миграции и применения во всё большем объеме автоматизации и цифровых технологий. Неслучайно всё чаще эксперты и политики стали рассуждать о так называемом «безусловном базовом доходе». Эта социальная концепция предполагает регулярную выплату определённой суммы денег каждому члену общества со стороны государства — без необходимости выполнения работы.
Различные аспекты этой крайне неоднозначной концепции заслуживают отдельного обстоятельного рассмотрения, выходящего за рамки данной статьи. Отметим лишь, что гуманный на первый взгляд концепт базового дохода при его практической реализации может привести к совершенно негуманным результатам.
Инженеры и «синие воротнички» цивилизации
Конечно, если считать работой бессмысленную и ненавистную занятость ради пропитания, то без такой работы человечество обойдётся. Внедрение гибкой занятости, 4–5‑часового рабочего дня, который виделся реальным даже советскому руководству, или 3–4‑дневной рабочей недели при сохранении уровня жизни можно было бы только приветствовать. Но оказавшись полностью без осмысленной деятельности и общественно-полезного труда, человек неизбежно деградирует. Поэтому решение уменьшения объёмов человеческого труда в экономике видится не в обеспечении базового дохода, а в обеспечении базовой занятости — при этом максимально удобной, созидательной и наполненной смыслом. Ведь производительный труд, продуктивная деятельность непосредственно связаны с творчеством, с созиданием ценностей. Навыки, необходимые для производительного труда, предполагают образование и саморазвитие личности. Но и сам производительный труд является ценностью — он придаёт самой жизни человека смысл.
И здесь ре-индустриализация развитых стран могла бы сыграть свою важную роль. Сегодня в среднем в промышленности в них занято около 15–25% населения. При этом мы знаем, что в этих же странах зачастую крайне высок процент безработицы среди молодёжи, достигая на юге Европы, например, до трети, а то и половины молодого населения. Разумеется, никакая индустриализация не займёт большую часть трудоспособных — но вполне даст работу значительной их части и опосредованно поддержит и все остальные сферы — те же услуги, науку и образование.
В России молодёжь сегодня лишена социальных лифтов и понятной перспективы карьеры и трудоустройства. При этом даже существующие предприятия в среднем не укомплектованы на четверть от имеющейся потребности в квалифицированных рабочих и специалистах (Ключарев Г.А. «Разрыв» образования и рынка труда: мнения экспертов //Социологические исследования. 2015. №11. С. 49–56). Притом что демографически Россия не растёт, а число трудоспособного населения у нас будет в ближайшие десятилетия сокращаться, разумное применение технологий и «цифры» для модернизации и создания новых предприятий позволило бы дать россиянам достаточно качественных рабочих мест, вместо опасного бесконтрольного завоза дешёвой силы из‑за рубежа, ликвидировать диссонанс одновременной безработицы и нехватки работников индустриальных специальностей.
Такая смена парадигмы требует и смены самого имиджа человека труда. Ведь сегодня массовая культура навязывает молодёжи представление об успешности, которое вообще никак не связано с идеей труда и тем более работой в промышленном секторе. Государство и общество должны и могут формировать в информационном пространстве образ человека труда как современный и привлекательный (документальные фильмы, репортажи о реальных производствах, акцент на рассказах о людях и их профессиональном пути). Опыт зарубежных медиа показывает, что это возможно и что подобный контент может быть высокорейтинговым (см. циклы документальных фильмов канала "Дискавери" о различных профессиях, промыслах и производствах).
Россия должна быть и восприниматься своими гражданами и соседями страной людей, занятых интересным, созидательным трудом, — «инженеров цивилизации».
Публикация: Изборский клуб №4 (90)
