В ретроспективе жизнь Виктора Николаевича Тростникова (14 сентября 1928 — 29 сентября 2017) представляется очевидным путём к Богу. Путём, до рубежа 1970—1980-х годов по большей части скрытым, внутренним, таинственным, а после — уже отчасти зримым, воплощённым вовне через слова, написанные и сказанные. "Земную жизнь пройдя до половины…" (Данте Алигьери, "Божественная комедия").
"Рубежная" книга "Мысли перед рассветом" (1978, почти через 40 лет были написаны и увидели свет "Мысли перед закатом"), согласно признанию самого автора, — "документ того неповторимого момента, когда русская интеллигенция начала отходить от материализма и искать опору в идеализме, ещё не понимая, какую именно форму должен принять этот идеализм…"
Основной тезис этой книги был сформулирован следующим образом: "Современная наука, не желая в этом признаться, вплотную подошла к тому понятию, с отрицания которого она начала своё развитие триста лет назад, — к понятию Бога". В те годы для советского учёного, выпускника физтеха МГУ, кандидата философских наук, доцента кафедры высшей математики МИИТа, известного популяризатора науки и прочая, и прочая подобное "богоискательство/богостроительство" считалось недопустимым ("Нами управляет не то, что действительно есть, а то, что „считается"", — скажет Виктор Тростников в своём эссе "Увольнение" 1982 года). Тем более что это не сводилось к досужим разговорам на кухнях или в курилках, а стало вначале частью скандального писательского альманаха "Метрополь", а затем и книгой парижского издательства Ymca-Press. Виктор Тростников был причислен к диссидентам и как учёный получил в СССР "волчий билет". Но от своих духовных поисков не отказался. Наоборот. И эти поиски вели его к православию, к Русской православной церкви.
Путь оказался небыстрым и нелёгким. Об этом можно судить, например, по уже упомянутому выше эссе "Увольнение", где утверждался тезис о "небытийности" советского общества как о массовом самообмане, посредством которого миллионы "людей нового типа" пытаются обмануть всех, даже "космические законы", то есть законы мироздания. Но эту "небытийность" Виктор Тростников выводил как частный случай "небытийности" современного научного мировоззрения в целом.
На Западе могли принимать и поддерживать критику советским математиком советского общества с позиций "бытийности", но не критику им науки как мировоззрения. Однако в мимолётный зазор "можно" между двумя "нельзя" — советским и постсоветским, прозападным — точно попала опубликованная в конце 1989 года, уже на излёте горбачёвской перестройки, журналом "Новый мир" (тиражом в один миллион шестьсот тысяч экземпляров!) статья Виктора Тростникова "Научна ли „научная картина мира"?".
Эта работа, которая, несомненно, оказала значимое влияние на наше общество, представляла собой квинтэссенцию и развитие "Мыслей перед рассветом": в ней автор разъяснял и доказывал, что положенные в основу современной, якобы научной картины мира принципы редукционизма (сложное можно свести к сумме его частей), эволюционизма (сложное развивается из простого) и рационализма (человеческий разум способен проникнуть во все тайны природы, а множество истинных утверждений соответствует множеству утверждений выводимых), по сути, уже опровергнуты развитием самой науки.
Тем самым, отвергая тезис о разделении научного знания и религиозной веры как фундаментальной основы западного либерализма, Виктор Тростников закрыл для себя мнимый "рыночный рай". Много позже, в книге "Имея жизнь, вернулись к смерти" он напишет: "Слишком долго мы тешили себя ожиданием светлого будущего: на Западе верили, что его обеспечат научно-технический прогресс и развитие либеральной демократии, а в России уповали на построение коммунизма". Эти слова не случайно перекликаются с идеями Игоря Ростиславовича Шафаревича, выдающегося математика и мыслителя, который обозначил социализм и капитализм для человечества как "две дороги к одному обрыву".
Наверное, не будет ошибкой сказать, что Виктор Николаевич Тростников всю свою жизнь, всеми делами и помыслами стремился к бытийности, к той "полноте бытия", которую понимал как "актуальную бесконечность", доступную для человека через "национальное чувство, землю и религию", то есть общность со своим народом, общность с природой и общность с Богом. Собственно, все его книги, включая такие как "Россия земная и небесная", "Бог в русской истории", "Быть русскими — наша судьба", — попытка постичь такую бытийность и достичь её.
Стоит особо отметить, что изначально данный порыв у Виктора Николаевича — так уж было дано — носил по преимуществу интеллектуальный характер, и это позволяет провести некую метафорическую параллель его жизни и творчества с известным определением французского учёного и мыслителя XVII века Блеза Паскаля: "Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он тростник мыслящий" в поэтической интерпретации Ф.И. Тютчева:
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всём,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаём.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
Виктор Николаевич оставил всем нам и каждому из нас важнейший пример того, каким образом возможно и по большому счёту необходимо преодолевать этот разлад с бытием, вызванный "призрачной свободой" и столь же призрачной, мнимой отдельностью человека. Преодолевать во имя истинной свободы в достижении и постижении "актуальной бесконечности".
