Вот, говорят с усмешкой: «Малевич, „Черный квадрат“, — да, знаем, и мы так можем». И не ценим, и наплевать, ведь не реалист. И не объяснить, совершенно бесполезно. Не перебороть невежество укоренившейся дикости.
Формировалось новое искусство, их искусство — рабочих и крестьян, искусство, создающее нового человека. Принимали, старались понять. Очень далекие от искусства люди, которые еще только учились читать и писать, а вот его творчество чувствовали больше, чем сегодняшние образованные люди. Наверное, его искусство ложилось на душу. Это была летопись о них, выраженная символами, символическим языком, современным сегодня и, как ни странно, понятным и близким тогда. Читаемым как жития на иконах, с заложенными в них смыслами.
Понятен был еще и потому, что прочитывалось в его произведениях опора на народное творчество, косвенно, конечно. Но цветовые ритмы, чувство цвета, массы цвета, соразмерность, вкус, воспитанные народным творчеством, с заложенными в нем символами, сразу считывались и воспринимались. Это было сотворчество, и мы сейчас далеко ушли в своей неразвитости от того времени. Новый абстрактный язык был яснее и понятнее, ближе, чем чуждое реалистическое, буржуазное искусство.
Раньше больше воспринимали Малевича, ближе было понимание революции, а следовательно, и понимание искусства, которое стало ее неотъемлемой частью. Но в наше время отношение к прошлому, к революции, к Советскому Союзу так резко поменялось, меняется, а значит — к Малевичу тоже.
Простой народ сходу понимал это искусство, то, что было в него вложено, его смысловую знаковость, а сейчас — отторгает, как, впрочем, и раннюю иконную живопись, тяготеющую к абстракции, к условности народного творчества. «Через иконописное искусство крестьян, которое любил и раньше, но не уяснил всего того смысла, который открылся после изучения икон... Я себе четко представил всю линию от большого иконописного искусства до коников и петушков, расписанных стен, прялок, костюмов, как линию крестьянского искусства.»
Сейчас же воспринимается только реализм, и при этом отсекается вся история искусства. Главенствует ограниченность восприятия.
Но не меняется отношение к искусству 20-х годов в Европе. Мне кажется, что ценность творчества Малевича, его поиски, его новый революционный язык, изменили все мировое искусство. А двадцатый, как и двадцать первый век, также опирается на него, не найдя сейчас, не выработав новый язык времени. И его находки, его смыслы, его революция в искусстве, проходят сквозь года и уже века, объединяя страны, людей своим творчеством, не удивительно ли! Возносит на новый творческий уровень. А на западе говорят с восторгом — Малевич, да, знаем! Да, Малевич, русский, Россия! Перефразируя: мы говорим Малевич — подразумеваем — Россия!
Я смотрю на Малевича и вижу Россию. Я как будто вижу ее сердце, самую суть. Смотрю и вижу в совсем небольших произведениях — монументальность. Вижу простор, неоглядную ширь, сильный ветер и радость. Радость — это — цвет, цвет России. Эти цветовые сочетания присущи только русским людям. Это именно их качество цвета синего, зеленого, красного. Увидишь где-то за границей — и скажешь — ага, что-то русское. Не французское, не татарское, не еврейское — это конкретно русское ощущение цвета.
Восторг созидания, восторг от новой жизни. Строительство «Государства Солнца» — это сначала, а потом, вглядываясь, видишь уже те сложности времени, из-за которых мучалась его душа, которые он одновременно и скрыл своей концепцией Супрематизма и одновременно их выявил. Сейчас мы видим — честно сказанное слово о времени, сказанное прямолинейно и открыто. Видим слово мужественного человека.
