Путёвку в литературный мир Пётр Николаевич Краснов (12 января 1950 — 19 апреля 2022) выписал себе своими руками, самочинно: рассказом "Сашкино поле". Молодой, только что со студенческой скамьи, специалист-агроном из оренбургского совхоза от сердца положил на бумагу непридуманную, видно, историю из времён коллективизации — о том, как на двоих друзей-колхозных трактористов, работавших в поле ночью, напали их деревенские сверстники, «кулачьё и подкулачники», одного зарубили, а второго привязали к тракторному колесу, чтобы диковинная машина прокрутила ненавистного «коммуняку», «накормила землёй», да не смогли завести трактор по причине своей технической неграмотности, а там и помощь подоспела… Рассказ был опубликован в 1976 году, в сборнике "Каменный пояс", вышедшем в Оренбурге к XXV съезду КПСС, и стал для писателя, как тогда говорили, «паровозом» — два года спустя в столичном «комсомольском» издательстве "Молодая гвардия" вышел его первый авторский сборник, удостоенный Всесоюзной премии им. Максима Горького за лучшую первую книгу, Петра Краснова приняли в Союз писателей СССР. Уже нетипичный по тем временам случай. Но действительно было за что — вещь получилась не только «политически правильная», но по-настоящему мастерская.
Достаточно указать на одну мелкую вроде бы деталь: первые девять глаголов этого рассказа — несовершенного вида, и лишь десятый по счёту — совершенного, он фокусирует внимание автора-рассказчика и читателя на образе главного героя: «…я с трудом заметил идущего по дороге человека», — одновременно уводя повествование в прошлое и «выныривая» из него в длящееся настоящее в финале: «Солома кончилась, костёр наш почти погас, и малиново светился под тёмным налётом пепла его остывающий жар». И таких тонких моментов, в совокупности называемых «словесное мастерство», в этом рассказе Петра Краснова можно найти десятки. Таков он, литературный дар — той же таинственной природы, что и, например, музыкальный слух. Тут или есть, или нет, купить негде…
Но, помимо этого бесспорного дара, у тогда ещё молодого автора было столь же бесспорное чувство меры — ни одна фраза, ни одно слово не выбивались из общего хода и ритма повествования, вовсе не однотонного, кстати. «Земля, говорят, заплывчива, а горе забывчиво; оно и верно», — говорит главный герой, поясняя, что его имя полю, «седьмой клетке» колхоза, дано не вполне по праву: ведь не сам он, а его друг Иван Шурамыгин погиб там. «Ну, похоронили мы Ивана с честью, пожалковали. Да только коротка по нём память была, очень уж тихий да спокойный он, неприметный был… Теми временами и вдовая Алёна его с детишками да свекровью на сторону подались, на заводы, ну и заглохло всё. Так с той поры и повелось: сначала было говорили — какое, мол, седьмое поле? — Да Сашки с Шурамыгиным… а потом вот осталось почему-то моё тока имечко. Может, потому, что на глазах я всё время… кто знает?» Автор знает: «Сижу, как гриб, по пояс в земле, скоро совсем по шляпку уйду, и не видно меня будет нигде, а здесь останусь; в комочке каждом, в любом колоске сидеть буду…»
Точно так же сформулировано (услышано?) было писателем памятное: «Жизни человеку — на три раздумья… Как жить, каково живётся да зачем жил...» Первый вопрос — вопрос молодости, рассвета человеческой жизни; второй — её зрелости, зенита; третий — старости, заката… И не всегда правильный ответ на первый вопрос предполагает такой же правильный ответ на все остальные. Впрочем, и наоборот. «Не смотри, как человек живёт, — смотри, как умирает», — это ведь тоже народная, веками выстраданная мудрость…
И если чувство слова — дар полностью природный, если и наследные дары природными считать, то чувство меры — лишь отчасти. Поскольку его суть — понимание тех систем и структур, к которым оно применяется и в которых проявляется. А такое понимание выше некоего базового уровня невозможно без знания, без образования. Советская образовательная система (а это не только школа, но и библиотеки, и средства массовой информации, и многое другое) возможность получения таких знаний в целом предоставляла с избытком. Не без исключений, особенно идеологических, только подтверждающих общее правило, однако «академическое образование для всех» — это был не лозунг, но руководство к реальному действию, от Москвы до самых до окраин. И любой ученик сельской школы при желании мог узнать очень и очень многое. То же самое касается и развития творческих способностей: для Петра Краснова таким местом творческого становления в Оренбурге было литературное объединение имени Мусы Джалиля при редакции молодёжной газеты "Комсомольское племя".
Добрые слова писателя о «базе советского, в какой-то мере классического образования и воспитания», подтверждают: сам-то он был как раз из таких учеников. Но, вдобавок, ещё и понимал суть известной поговорки: «Век живи, век учись…», — вплоть до её завершения, делающего поговорку пословицей: «Дураком помрёшь», и продолжения в виде народных сказок про Ивана-дурака. Поэтому близ «царских палат» столицы у него не заладилось, «генеральских» литературных погон не получил, ибо и не стремился — а полное совпадение фамилии-имени-отчества писателя и казнённого за три года до его рождения известного казачьего генерала, пошедшего на службу к Гитлеру (и, кстати, тоже писателя, автора 30 романов), здесь какой-либо существенной роли не сыграло. Впрочем, в коммунисты Пётр Краснов тоже не записался, а к литературным группам — к тем же «деревенщикам», например — не прибился. Хотя был со всеми знаком и всеми же, независимо от их политических пристрастий, ценим.
«В простоте его народной прозы такие бездны и глубины скрываются, о каких, пожалуй, он и сам не всегда догадывается», — писал о нём Владимир Бондаренко. «Кажется, единственный на нынешний час из современных прозаиков, кто… не даёт жизни свернуться в клубок, примиряя нас с нею без единого слова лжи и обманного утешенья», — это уже характеристика творчества Петра Краснова от Валентина Курбатова, ныне тоже покойного. Его проза, неброская, неяркая внешне, задевала и помнилась особой горечью и терпкостью, словно полынь родных писателю оренбургских степей. «Сомнения, страхи — они не уйдут, нет, им быть и быть; но есть свет, ищущий нас, только свет», — писал он в повести "Звезда моя, вечерница", написанной в начале 2000-х годов.
Небрежения словом, как и небрежения землёй, Пётр Краснов не принимал даже у самых близких себе по духу и по жизни людях. А потому всегда, при всей своей внешней «мерности», открытости и дружелюбии к окружающим, при этом неизменно был внутренне замкнут и сосредоточен на своём, заветном. И с каждым днём, с каждым годом это сосредоточение становилось всё более объемлющим и глубоким — несмотря на активную общественную деятельность писателя: одна только литературная премия "Капитанская дочка" чего ему стоила, не говоря уже о многолетнем (2008-2013) руководстве Оренбургской организацией Союза писателей России, создании альманаха "Гостиный двор" и прочих «нагрузках» регионального и федерального уровня?!
Писатель не отказывался от таких нагрузок, не уходил в «башню из слоновой кости», следуя старинному крестьянскому принципу: «Помирай, а рожь сей!» — но всё больше убеждался сам и пытался убедить своих читателей, что «Одной "материей" ничего-то не объяснить, бессмыслицу только физического существования человека не разрешить, как и его нравственную проблематику». «Итоговый» и единственный роман Петра Краснова "Заполье" обдумывался и создавался, по признанию автора, почти три десятка лет, с момента уничтожения Советского Союза и расстрела Верховного Совета России. Наверное, мало кто обратил внимание на перекличку этого названия, "Заполье" с дебютным "Сашкиным полем". То было — поле. А это — уже заполье.
Прошло время. Невеликое вроде бы. Пятнадцать лет всего, или около того, от времени действия "Сашкина поля", где временные края за сорок лет зашли… Но всё, что в 70-е виделось долгим и прочным: вся память о жертвах и победах прошлого, все надежды и мечты на будущее, — уже ничего не значат… Умирает, гибнет главный герой романа, журналист Иван Базанов, который противился, как мог, накатившему на Родину мóроку, пал в этой неравной борьбе, — «и беспрепятственно уже идёт в хлебном, житном к осуществлению чаемому, зовом его живёт, время тут теперь не властно, и все сроки близки».
Если герой из "Сашкина поля" не смог рассчитаться с заводилой убийц своего друга, Константином Мишанькиным, которого «так и не споймали, ушёл верхи», и «может, где-нибудь сидит сейчас, внуков нянчит да молодость поминает, как все люди», то антагонисты Ивана Базанова открыто торжествовали победу «здесь и сейчас»: не только политическую, но и нравственную, — народ принял разделение на «верхи» и «низы», на «господ» и «быдло», на «винеров» и «лузеров», и изменится это, если изменится, теперь уже не скоро, не при нашей жизни, — констатировал Пётр Краснов. Но сердцем своим не принимал это как истинное и должное. Взыскуя, в лучших традициях русской литературы, нетварного, горнего света, который блеснёт в каждой слезинке ребёнка, в каждом, кто прожил, как сумел, недолгий свой земной век… «Дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь…» — этим словам больше двух тысяч лет, но истинность их подтверждается снова и снова.
Пётр Краснов, подобно созданным его талантом человеческим образам, успел, сумел за годы жизни возделать своё поле, каждую строчку, каждое слово на нём. И оставил его — хлебное, житное («жито» от слова «жить») — каждому, кто захочет напитаться от него, всем своим читателям: прошлым, нынешним и будущим, уж сколько их ни найдётся в этих временах. Ведь и вправду, никакое «время тут теперь не властно, и все сроки близки».
Вечная память!
