Современные авторы зачастую придерживаются точки зрения Калигулы, велевшего изъять Ливия из библиотек на том основании, что он многословен и неточен. На мой взгляд, это ложное предубеждение.
Ливий - наш единственный источник по внутренней политике ранней римской республики. Он уделяет огромное место борьбе классов и сословий, борьбе за власть. Он придаёт уникально большое значение агиополитике — то есть увязке в сознании римлян религиозного и военно-политического начала.
Часто говорят, что Ливий пишет историю раннего Рима как героический эпос. Это неверно. Легенды существовали и до и после него, напротив, Ливий даёт ключи и обширную фактуру, чтобы эти легенды критически взвесить.
Вот Цинциннат. Общее место римского мифа. Все знают и повторяют легенду о том, как он пахал землю сам, к нему пришли с вестью о назначении диктатором, он отложил плуг, надел тогу, победил врагов и вернулся к пашне. Цинциннату ставят памятники, в США назвали город в его честь — он образец простоты и неподкупности.
Однако Тит Ливий даёт совершенно другой контекст знаменитой пасторальной легенды.
В Риме в это время шла отчаянная борьба за аграрный закон, который стремились провести плебейские трибуны, предусматривавший раздел общественной земли — то есть земель отнятых у побежденных врагов, между всеми гражданами.
Сенаторская олигархия, к которой принадлежал и Цинциннат, отчаянно противодействовала принятию этого закона, поскольку всеми благами завоеванных земель пользовалась именно она. Ager publicus состоял основу ее могущества. А посему консулы отменяли голосования, стремились постоянно собрать армию и увести ее из города — туда, где власть трибунов не имела силы. Олигархический режим поддерживался патрициями и зависимыми от них клиентами.
Даже внешние войны не вызывали у народа однозначных приступов патриотизма. Напротив, считавшие войну манипулятивным средством для приостановки нормального гражданского политического процесса и оружием усиления консульской власти, трибуны раз за разом запрещали воинский набор. А когда войска все-таки собирались, то ссылаясь на их отсутствие сенат запрещал вносить законы.
Вообще, борьба патрициев и плебеев — весьма поучительная для сегодняшних дней история.
И вот, посреди всей этой борьбы совершенно одиозной среди плебеев личностью стал Цезон Квинкций — блестящий представитель римской золотой молодёжи, герой многих войн и отчаянный ненавистник трибунов и их аграрных проектов.
«Он в одиночку сдерживал натиск трибунов и неистовство народа. Под его предводительством с форума нередко прогоняли трибунов, расталкивали и обращали в бегство толпу; сопротивлявшихся избивали и выгоняли, сорвав с них одежду…»
Этого, с позволения сказать охранителя, трибуны в итоге привлекли к суду, добавив к обвинениям в хулиганстве еще и показания о том, что он в стычке толкнул некоего плебея и тот упал, а затем умер. Цезона бросили в тюрьму, откуда патриции выкупили его за крупную сумму под поручительство и он бежал в Этрурию.
«У отца Цезона безжалостно отобрали все деньги; распродав свое имущество, он довольно долго жил, точно в ссылке, в заброшенной лачуге где-то за Тибром».
Как звали отца Цезона?
Его звали Луций Квинкций Цинциннат.
Так что эта картинка сенатора, почти голышом пашущего маленький клочок земли и живущего в лачуге — это не история о «простоте нравов», а драматический эпизод в фактически гражданской войне, раздиравшей тогда Рим. «Меньшиков в Березове», так сказать…
Спору нет, Цинциннат как военачальник был достойнейший воин и, в сенатски-олигархической парадигме, достойнейший государственный муж.
Но, надо заметить, его назначение диктатором — то самое, при котором имела место патетическая сцена, встречено было плебеями без всякого энтузиазма и, в общем, скорее даже со страхом.
«Сбежалась также большая толпа плебеев, смотревших на Квинкция без всякой радости и полагавших, что власть его чрезмерна, а сам он будет пострашнее этой власти».
Победив врагов Цинциннат вернулся в Рим, где своей властью обеспечил голосование, обвинившее Марка Вольсция — того самого, который раньше обвинил Цезона в убийстве своего брата, в лжесвидетельстве.
После этого Цинциннат диктаторскую власть с себя сложил. На 16-й день, хотя диктатора избирали на полгода. Умеренное пользование властью — не так ли? Но при этом надо учесть, что эта диктатура была не особенно популярна у народа, да и патриции не особо жаловали тех, кто стремился к единовластию — посягательства на тиранию выходили как раз из «демократических» плебейских кругов.
Но своими 16-ю днями Цинциннат распорядился в пользу своего сословия и против своих личных врагов весьма эффективно.
Двадцать лет спустя совсем уже стариком Цинцинната вновь назначили диктатором с тем, чтобы он расправился с вожаком плебеев Спурием Мелием. Мелия зарезали как жертвенное животное прямо перед народной толпой, несмотря на все его мольбы и призывы к народу.
«Толпу растерянную и взбудораженную случившимся, диктатор велел созвать на сходку, где объявил, что казнь Мелия законна, даже если тот и неповинен в стремлении к царской власти, ибо он не явился к диктатору по вызову начальника конницы»…
Совсем другая история, чем глянцевые картинки, не так ли? Всё это можно понять только у Ливия, что оценил Маккиавелли в своем "Рассуждении на первую декаду".
Во второй и третьей декадах Ливий дает не меньше восхитительной фактуры по внутренней политике Рима.
Существует миф о полной зависимости Ливия от Полибия в описании войн Ганнибала. Я специально сравнивал двух авторов — Ливий гораздо подробней. Причем в отличие от Полибия он пишет не только о военных событиях но и о борьбе в сенате и на комициях.
Говоря о битве при Каннах он дает решающую деталь, которой пренебрегает Полибий. В лицо римлянам дул и слепил глаза пылью волтурн. Это самый неприятный средиземноморский ветер — сирокко — приходящий из ливийской пустыни. Он иссушает и сводит с ума. Без этой детали Канны вообще непонятны и начинаются фантазии про великую стратегию Ганнибала.
Короче, при интересе к Риму Тита Ливия надо штудировать тщательнейше. Кстати и вставные речи у него неплохие — они умные и яркие.
Публикация: 100 книг
