Столкновение и сталкивающие
Массовое уничтожение мирных жителей в секторе Газа возмущает до глубины души, но уже не поражает: мы больше не мечемся в бессильном гневе по квартире, не звоним друзьям, от невозможности не выговориться, а просто фиксируем ещё одно проявление мирового зла. Тысячи и тысячи детей, матерей убиты якобы из‑за одной военной вылазки противника. А может быть, просто из‑за разногласий на политической и национальной почве? Или в русле понятных геополитических ожиданий? Как и уничтожение десятков тысяч мирных русских с 2014 года в Донбассе. Эта перевёрнутая реальность, казалось, уже не могла вернуться после пикового злодейства в истории человечества — Хиросимы и Нагасаки. Но политики и пиарщики как‑то так всё устроили, что Америка не только не стала нерукопожатной, но даже не была объявлена террористическим государством. И сама за собой оставила право провоцировать войны, бомбить мирных жителей — Вьетнам, Ирак, Югославию, Афганистан, Ливию, Сирию… Сама за собой закрепила роль учителя человечества, охранителя неких ценностей, хотя в лозунги эти уже мало кто верит. Ценности эти стали прикрытием откровенно эгоистических целей, которые на фоне хрупкости мира и вообще планеты выглядят жалко: раскачать страну-конкурента, удержать ещё на несколько лет свою валюту, чтобы продолжить грабёж, получить новые заказы на оружие…
Когда в семье разлад, наверное, бес прыгает от счастья; ему, должно быть, особенно приятно поссорить не случайных прохожих на дороге, а брата с братом, мужа с женой, мать с сыном. Скорее бы вспыхнул новый конфликт между соседями, а лучше между близкими народами, между согражданами, пусть даже бывшими. Генетическое единство корней евреев и арабов очевидно, однако они очень сильно ненавидят друг друга. Теперь это не просто разные народы, а разные цивилизации, как будто противоположные, всегда готовые друг друга уничтожить. Как говорится, развели, так развели. То же между Индией и Пакистаном, Китаем и Тайванем. В России национализм на государственном уровне невозможен (хотя эту тему пытаются раскачивать в регионах, особенно национальных), у нас есть отрицание ненавистников нашей Родины, но никакого противопоставления по крови. А вот на территории бывшего Советского Союза получилось. Подкачанный Западом, фашизм расцвёл пышным цветом на Украине. И вот уж действительно радость для беса: люди толком не выучили украинский, а уже кинулись репрессировать за незнание этого языка других, таких же, как они. Оказалось, что носители украинского языка говорят «руською» мовою, а русские «московською», и вообще они какие‑то не такие. Столкнули именно один народ. А сколько сейчас перекорёжено в той же Прибалтике. Ты русский? Ненавижу! Украинский? Всё равно ты русский! Русский украинский? Тем более ненавижу…
Можно ли осуждать человека за то, что он родился чернокожим? Или вырос в семье кришнаитов? Можно ли наказывать за то, что человек из буржуазной семьи? А не только за то, что он грабил рабочих, к примеру. А если завтра женщины будут убивать мужчин или наоборот? Они что, не найдут оснований? Да сколько угодно. А после — родители детей, чернокожие белокожих. Эти внешние признаки изначально в руках судьбы, их нельзя изменить, нельзя выбрать. Тогда как я могу быть в них виноватым? Наказывать за врождённые данные — очевидная несправедливость. Но, похоже, это и нужно: несправедливость, так обильно политая кровью, что уже не отмоешься, а значит, не остановишься, лучше, чем что бы то ни было, порождает вражду. Жизнь и сама добавляет в топку общественного возмущения: социальной несправедливостью, уровнем жизни. Но из‑за спин настоящих борцов всегда будут выглядывать криволыбистые пиарщики, архитекторы непримиримой вражды.
Лукавый силён, пока эффективно использует древнюю формулу «разделяй и властвуй». Это его исконный принцип, главная выжимка из самой сакральной брошюры. Огромное, преимущественно страдательное большинство человечества тоннами поглощает заказанные и протестированные ментальные продукты — пресловутую массовую культуру. Она не просто допускает — культивирует дух индивидуализма: это правильно не потому, что справедливо, а потому, что нравится и выгодно мне. Я, я, я, всё время я. Сделайте так, как хочется мне, или горите в аду. И я никогда не услышу другого — я слишком старательно убивал в себе слух! It's your problem! Индивидуализм персональный. Индивидуализм национальный. Индивидуализм религиозный. Такое сознание стремится оболгать, осудить, опустить противника на самое дно, себя же возвеличить, восславить и простить себе всё. Межэтнические, межрелигиозные, межцивилизационные конфликты — у всех этих вредоносных сорняков единое корневище. Это дух отрицания, неприятия и презрения в национальном, классовом, религиозном, половом аспектах. Всё святое унизить, всё искреннее оболгать. Заботу выдать за хитрость, образованность заменить на позу, любовь перепутать с назойливым приставанием. Патриотизм для такого сознания непременно «квасной», традиционные ценности — мракобесие и ложь. Какая‑нибудь наша либеральная дамочка скажет про мусульманина: «Страшный бородатый мужик». А он бородатый не затем, что страшный, а затем, что мужик. То, чего либеральной дамочке всегда не хватало в жизни, иначе бы она не была такой издёрганной, заносчивой, неприятной. Либеральное сознание перевёрнутое, у него ко всему претензия, оно в состоянии видеть исключительно негатив. Отсюда такие нервические семьи: «Обеспечивай, дорогой муженёк, меня по полной, но я тебе не дам ни капли тепла и силы». Такое и общество: «Обеспечивай, дорогая страна, моё благополучие, но нечего цапаться с теми, к кому я как раз собирался поехать красиво сорить деньгами. Не знаю, как надо меня защищать, но как‑нибудь иначе, чтобы мне было поудобнее». Или идите к чёрту, и муженёк, и страна.
А впрочем, и традиция пригодится, если надо кого‑то поссорить. Вот уж где снова за спиной у искренних и духовных людей лисья морда пиарщика. Збигнев Бжезинский планировал уничтожить коммунизм при помощи православия, а потом и само православие (не будет ли наоборот, когда, став православными, мы возьмёмся за создание коммун?) Когда пиарщики берутся за традицию, а хуже того — начинают её «развивать», получается и происхождение мира от конкретных малых этносов, и выкопанные моря. У кого‑то есть гордость за свой прежний мир? Переделаем гордость в гордыню. Чтобы прославляли свой народ не столько во славу себе, сколько в ущерб другому. Чтобы видели соседей и братьев в уродливом свете. Тогда всё будет готово к столкновению. Я прекрасен — он урод. Значит, можно идти его убивать. Личное возвышение по заданию того мира и взаимная вражда по заданию этого — вот два полюса, между которыми бьётся душа. Только бьётся не вправо-влево, а вверх-вниз, между небом и адом. Взаимная ненависть — пороховая бочка, фильтр которой всегда можно поджечь. Надо лишь постоянно держать порох сухим. Всем сторонам быть готовыми для праведного грабежа.
Религиозные заграждения
Странно устроено слово: оно приспособлено для взаимопонимания, но, взятое в то же самое время и том же отношении, может запросто привести к непримиримости, когда истина не важна, а вывод известен заранее. Опасно воспринимать религиозные положения исключительно на поверхности формулировки, не углубляясь в суть. Обычный «интеллигент», толком не разобравшись, может запросто увидеть в учении о Троице признак многобожия, хотя столько всего написано о том, почему это не так и каким образом трое — одно. Наш замечательный сатирик Михаил Задорнов считал христианское понятие «раб Божий» унизительным, предпочитал «сын Божий», которое распространено в «неоязычестве» (название, которое звучит неприятно даже для них самих). Но ведь для нематериальных понятий важно, какой смысл мы в них вкладываем сами. Раб — человек подневольный, не управляющий своей судьбой. Это ли имеется в виду в христианстве? Или всё‑таки здесь добровольное подчинение? «Я твой раб», — говорит влюблённый юноша избраннице своего сердца и не испытывает от этого унижения, угнетённости — наоборот, вдохновение и подъём. А чего стоят утверждения неоязычников, что Иисус не справился со своей миссией, что таинство Причастия — это способ пристрастить людей к алкоголю. Герман Стерлигов критикует РПЦ на том основании, что в Символе веры звучит фраза «Егоже Царствию не будет конца» вместо «несть конца»; мол, в первой формулировке предполагается начало, во второй — что ни начала, ни конца изначально нет, что Бог существует вне времени. Но ведь христиане всегда и говорили, что для мира начало и конец существуют, и они в Боге, но у Бога нет ни начала, ни конца.
Битва на уровне формулы — у кого она точнее, у того и духа больше — происходит от неосознанного желания победы механического над естественным, рассудка над смыслом. Рассудок стремится всё упростить, упаковать непостижимое в оболочку постижимого. Поэтому он с такой готовностью принимает формулу за универсум. Однако сжатый образ истины ещё не есть истина, максимум — путь в её сторону, фраза, особенно если она о духовном, всегда далека от равенства своему содержанию. Вывод несёт вспомогательную функцию «академического» свойства, пусть даже и богословского, и то, что мы принимаем за максиму, — всего лишь один из способов удержаться возле духовного знания. Да, формулировка очень важна, но ещё важнее не обмануться, не перепутать кожуру и мякоть, феномен и ноумен, форму и дух. Христос заповедовал любить, а не отстаивать догматы, которые сформулируют люди после Его воскресения. Как говорил Григорий Великий, что бы мы ни говорили о Боге, это всегда будет «лживое подобие». Пытаясь постигать абсолютное, мы с неизбежностью попадаем в классическую антиномию: прекрасно понимаем, что познание невозможно, и всё равно познаём.
Представителям различных мировоззрений редко удаётся подняться над суетой, они накапливают друг к другу претензии, в себе предпочитают видеть духовную, а в других исключительно карательную функцию. Что для нас важнее: что в языческой Руси первые христианские церкви появились задолго до крещения — в Киеве собор был построен за полвека, и там открыто служили, — или то, что, если верить легенде, в языческой Руси человеческие жертвоприношения коснулись и первых христиан? В любом столкновении, даже самого духовного происхождения, присутствует элемент конкурентной борьбы. Когда распространилась новая вера, люди, ощущавшие себя защитниками истинного образа Бога, стали преследовать инакомыслящих. Окрепли — давайте уничтожим противников. Современные неоязычники не могут простить христианству гонения на волхвов, на тех, кто хранил свою веру и считал её исконно русской. Они и сейчас полагают, что христианство — чуждая религия, которую навязали славянам. Что говорит скорее о неуважении к своему народу. Русский народ всегда будет думать по‑своему, и если что ему навязывается — проигнорирует. Не поднимет шум, не выйдет на площади, а просто не будет замечать. Так могло случиться и с христианством, но так не случилось. Может быть, славяне сами почувствовали, что им чего‑то недостаёт? Понадобились новые смыслы, формулировки, ритуалы, новая стилистика описания мира. А может быть, сторонникам старых верований понадобилось очищение? Возможно, но это не даёт и обратного права: называть их слугами бесов. Если я выискиваю недостатки в других религиях, если я утверждаю, что у меня правильный бог, а у них неправильный, значит, я не понял сам принцип духовного знания. Дьявол не в мелочах, он в злобе и ненависти — этого не было в Христе, однако бывает в некоторых христианах. Отрицание — воля к взаимному непониманию и в результате — к незнанию. Истина не может разобщить, а вот интерпретаторы, не важно, из учёных или из богословов, — могут. Наши враги хотят вечной склоки, и в этом им порой помогают служители культа.
Гордыня религии — в приватизации Бога. Когда мы говорим не о Нём, а от Его имени, когда уверены, что уже всё постигли, обрели железобетонные общие места, вся наша интеллектуальная деятельность сводится к тому, чтобы отыскивать способы доказательства своей правоты. Христа распяли те, кто считал, что все знания уже есть и их надо только отстаивать. Они больше не могли ничему открыться. Но ведь даже религия может потерять свою красоту, если строится на осуждении, на стремлении оттолкнуть другого и самому занять его место. От такого соблазна разгораются религиозные войны. Джон Перкинс в своей «Исповеди экономического киллера» рассказал о встрече с простыми молодыми мусульманами в Индонезии, которые были убеждены, что последняя битва, последняя мировая война произойдёт между мусульманским и христианским мирами. Только под христианским они понимали не веру, а как раз её отсутствие. И вообще духовное одичание — индивидуализм, алчность, разрушение традиции. Православные для тех мусульман наверняка были частью одичалого мира; теперь, надеюсь, понятно, что не всё на планете «географически» христианское означает духовное бессилие и безбожие. Когда мусульмане называют это христианской цивилизацией, они подспудно дают и нам право называть терроризм «исламским». Что в корне неверно.
Анализировать надо само зло столкновения, сам грех раздора, не задевая содержательную сторону веры. Осуждать можно — только зная, но узнать — только полюбив; если не расположиться к предмету своего размышления, не настроиться положительно, ничего не поймёшь. Богословие не сводится к тому, чтобы, как малышей в детском саду, хвалить или ставить в угол: так думайте, а так не надо. Чем не хороши для нас исламские знания — пространством, где люди получили свои откровения, географией? Или появлением во времени — слишком поздно, всё главное уже сказали «наши»? Смыслы не существуют во времени и пространстве. Сталкивать их по этому принципу, считать, что другой просто заблудший и идёт не туда, — тоже от незнания и нелюбви. Другой нам даётся не затем, чтобы его победить, услышать его — значит услышать себя. Враг актуализирует низ, ту область, где нет любви. Верующий человек старается актуализировать верх, то поле чистоты, в котором люди понимают и уважают друг друга. Религия — путь, «соединяю» себя и Бога с помощью земных приёмов и подсказок — службы, молитвы, праведной жизни. Каждый идёт своим путём, но там, в верхнем слое, все верующие могут по‑братски обняться, формируя вместе ту самую «розу мира».
Единство первоосновы
Дух проявляет себя в чём угодно и как считает нужным. Духовная граница проходит не между нациями и религиями, а между добром и злом. Между любовью и ненавистью. Можно и в самой прекрасной системе жить во мраке, а можно и заблуждаясь, пребывать в свете и добре. «Слово мудрости волхва Велимудра» (про такие произведения принято добавлять: «если, конечно, текст подлинный»): «Никогда не затевайте спор из‑за того, у каких Родов и Народов Мидгард-Земли Боги-Покровители лучше или главнее, ибо сиё не подвластно разуму вашему. Почитайте Свято в древних Родах своих изначально Родных Богов-Покровителей, но не хулите и не унижайте людей, почитающих неведомых для вас Богов». Мудрые слова. Да, христиане определяют магические знания как способ горизонтального энергетического воздействия на мир с попытками «проскочить» мимо Бога. Да, фольклорная традиция признаёт не только белую, но и чёрную магию (наслать порчу, приворожить и т. п.), позволяет подключать потусторонние силы во имя не только добра, но и зла. Религия не допускает молитву за зло, за вред для другого, её цель — концентрировать положительные энергии. Если надо решить вопрос не больного зуба, а духа, русский человек идёт в храм. Но при этом что плохого в бане и венике, который разгоняет кровь? В других знаниях из области здоровья и быта. Что плохого в жизни на природе и в гармонии с ней? На этом христианство не делало акцента, возможно, потому, что в прошлые времена это и так было очевидным. «Неоязычники» не пьют кровь младенцев, не приносят человеческие жертвы, они сохраняют и культивируют знания предков, почитают родовое начало, пытаются восстанавливать историю, выводить из древних текстов сакральные знания, систематизировать законы мироздания. Они поют, водят хороводы, проникаясь их огромной воспитательной силой, и танцуют кадриль. Как можно не полюбить этих милых ребят в косоворотках с чистыми глазами и наверняка сердцами, которые взахлёб рассказывают о славянской буквице и календаре, называют себя иван-царевичами, изучают сельское хозяйство, пропагандируют здоровый образ жизни и пытаются построить справедливое общество. Проще всего назвать это всё сатанизмом — и снова выплеснуть главное — русское прошлое, снова разрушить фундамент
Самые вдумчивые из «неоязычников» с трепетом относятся к личности Христа, называют его высокого уровня волхвом, который пришёл к духовно павшим, излицемерившимся и заформализованным, чтобы напомнить о главном законе мироздания — законе любви. Вот из их «Заповеди Перуновой» по «Слову мудрости волхва Велимудра»: «Какие деяния творят Вам люди, такие же и Вы сотворяше им, ибо каждое деяние своей мерою мерится». Можно сказать, что это про «око за око», как в кодексе Хаммурапи, но сами‑то они трактуют не так. Собственно, какая разница, откуда мы берём основополагающие нравственные законы. «Категорический императив Канта гласит…» До чего же мы были духовными в советское время, если авторы знаменитого фильма использовали эту фразу для создания атмосферы в пивнушке. Сугубый профессионал в философии скажет, что формулировка Канта — не просто пересказ духовного постулата, здесь добавлены важные слова, «согласно такой максиме» и т. д. Но это существенно для философии, никак не для нравственности. Наша Екатерина Великая в собранной ею книге для воспитания детей приводит такой диалог: «У Аристотеля спросили: как надлежит быть с друзьями? Ответ его был: каковыми хочешь иметь их к себе». (Екатерина Великая. «Бабушкина азбука».) Этот закон, без изменений, живёт и в античной культуре, и в самых разных религиях: в индуизме, буддизме, конфуцианстве, иудаизме, христианстве, исламе… «Дух дышит, где хочет… Сознание нового типа слышит голоса откровения и в гимнах Вед и Эхнатона, и в высоком духовном парении Упанишад, и в прозрениях Гаутамы Будды и Рамануджи, Валентина и Маймонида, и в гётевском «Фаусте», и в музыкальных драмах Вагнера, и во многих строфах великих поэтов — слышит его не менее явственно, чем в песнопениях Иоанна Дамаскина и в литургии Василия Великого. Более того, он слышит его в собственной глубине и жаждет его воплощения в совершенных формах». (Даниил Андреев. «Роза мира».) Извечный принцип изложен в Евангелии: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф., 7, 12). Симеон Новый Богослов (X—XI вв.), слово «О третьем образе внимания и молитвы»: «В отношении к другим людям соблюдёшь совесть свою чистой, не позволяя себе делать им ничего такого, что сам ненавидишь и чего не желаешь, чтоб они делали тебе самому». То, что ненавистно тебе, товарищу не делай, говорится в Торе. В исламской традиции, по преданию, этот закон сформулировал пророк Мухаммед, а его мудрецы продолжили: «Никто из вас не будет иметь полной веры, пока он не полюбит для людей то, что он любит для себя» (Муснад Ахмад).
В эпоху информационной открытости идёт активный процесс взаимного узнавания религий. Не знаю, может ли он способствовать взаимному обогащению (разве так уж вредно для нас, к примеру, учение о пране?) Это деликатный вопрос, который мы не разрешим, не будучи богословами. Однако за отношением к другим как к себе может следовать отношение к любому утверждению как имеющему право на жизнь вне зависимости его от пользы для меня лично. Осуждение есть попытка духовно ограбить. Уважающий себя мусульманин с уважением отнесётся и к тем, кто бережно хранит другую веру. Православный священник скажет примерно следующее: «Этот‑то хоть мусульманин, а вон тот вообще неверующий!» То есть неверие для него хуже иноверия. Если правду говорят, что с христианством в мир пришла познавательная полнота, то ему нет смысла опасаться конкуренции, закрываться и ревновать. Ничто доброе не может желать зла. Мечта о порабощении одних людей другими, не важно, нацией, религией или классом, приближает антихриста. Мечта о радости и благоденствии для всех, вне зависимости от наций и классов, приближает Христа.
Кто‑то может заметить, что с такой мягкостью и впадают в грех экуменизма, ослабляют и разрушают собственную веру. Что именно так, под шумок всетерпимости, родится безликая всерелигия, абстрактный все-Бог, безликий экуменический интеллектуальный выверт, который сотрёт все границы, освободит человека от конкретики, острого личного переживания мироздания, позволит принимать всё на свете, то есть верить вообще, абстрактно, без фактуры, без личного. Оставить будущее за всерелигией — примерно то же, что поверить в будущего человека — старо-малой муже-девы без индивидуальных черт. Всеобщая религия, будь она даже во «всём мире», ведёт человека к потере храма, к флешке, формуле — к пошлости, обезличенности, толерантности. Такому унижению мира можно противопоставить возвышение до благословения всего, в чём мы чувствуем чистый дух, что не противоречит молитвенной интуиции, как бы субъективно такое ни звучало.
Если я крепок в своих убеждениях, мне не страшно с уважением относиться к чужим. Торопится отрицать чужое тот, кто не твёрдо держится за своё, боится, что оно выскользнет из рук, что‑то его спугнёт. Другие верующие для меня — источник важного знания. Корпоративное сознание нашёптывает, что моя религия истинная, а чужая нет; религиозное — что вот это моя религия или вера, и точка. А ещё — что я уважаю любого верующего человека. А ещё — что я просто уважаю любого человека. Уважать другого — вовсе не значит потерять свою личность, не значит стать этим самым другим. Как заметил Ганди, не должно быть войны между религиями, но вера своя незыблема — антиномия, в которой существовали традиционалисты и теософы, которую и нам предстоит проживать. Знакомство с произведениями неправославных мудрецов для православных должно быть не просто не опасным, но и полезным для души. Общение с «иноверцами» совсем не страшно, если ты находишься под защитой собственного храма.
Видеть хорошее
Помните, как в советское время, если вдруг доводилось пообщаться с иностранцем, с какой готовностью мы посмеивались над нашими недостатками. Но при этом с какой радостью хвастались достоинствами! В обоих случаях была искренняя расположенность, детское желание поделиться и вместе порадоваться. Не задавить, не унизить, не воспитать — просто порадоваться. А с каким удовольствием и увлечением мы впитывали всё, что рассказывали нам в ответ! Мы были воспитаны в готовности делать чужое своим. Правда, отсюда у нас появилось и особое либерал-лебезятничество, уверенность, что заграница лучше нас, но отсюда же — готовность всё очень быстро схватывать и усваивать. «Лермонтов и другие кавказские офицеры, сражаясь против черкесов и убивая их, восхищались ими и даже нередко подражали им», — писал Константин Леонтьев («О всемирной любви»). То есть даже в запале войны мы умудрялись что‑то перенимать, что‑то в себе восстанавливать, главное — учиться, меняться, встречаться «вверху». Недостаточно помнить об опасности вражды, непонимания, столкновений. Нужно уметь говорить друг о друге то, что действительно хорошо. Образец христианского подхода к идеологически другим: архиепископ Лука на допросах, не принимая большевистского безбожия, честно говорил, как много хорошего он видит в коммунистических идеях. Отношение к представителям других религий — проверка на понимание притчи о Самаритянине, на любовь ко всем, даже к нехристианам, без кланово-корпортативных (племенных) ограничений.
Конечно, бытовые традиции исламского мира не всегда подходят для нашей культурной среды, иногда нас шокируют. У каждой нации своя стихия, а стихии, как известно, могут питать, а могут губить. Учитывать это необходимо. К тому же у разных групп возможны свои интересы и планы, и они не всегда бывают доброжелательными. Конкретные религиозные направления периодически получают финансовую поддержку за подготовку нашего мира к раздору. Но ведь получать нечестивые деньги может и православный священник. Вне зависимости от религии, от культуры, если мы дадим себя слопать — нас слопают, недооценка любого мира — путь крайне опасный. Криминалу, тем более на почве национализма, надо тщательно противостоять, эту работу кратно усиливать, как усиливает отец семейства воздействие на распоясавшегося сына. Делает он это не для разобщения, не для столкновения и уж тем более не для самоутверждения. Но и отсутствие интереса, неуважение, отрицание без стремления понять — ещё большая ошибка, и она скорее может привести к катастрофе. При всех сложностях, страхах, порой непонимании и недоумении дело не в том, чтобы огульно отрицать, как и не в том, чтобы заводить у себя чужие порядки. Важно не заучивать чьи‑то принципы, а выбирать и усваивать то, на чём следует сосредоточиться.
Какие мы можем сделать выводы из последних десятилетий? Мы влюбились в западный мир и как вороны потащили в свои гнёзда его достоинства, такие яркие, но такие немногочисленные. Потом с ужасом поняли, что одновременно потащили и пороки, пропитались их воскурениями и прямо на глазах стали дичать. Буддист, индуист, мусульманин — духовные братья христианину. Когда общаешься с приезжими из мусульманских стран и республик, поначалу чувствуется, как они напряжены, готовы к очередной порции негатива как «понаехавшие». Но если они понимают, что с ними общаются искренне, доброжелательно, то сразу же раскрываются, стараются наговорить побольше хорошего о русских, даже о москвичах. Общаясь с людьми из традиционных обществ, мы как бы заново обретаем для себя то, что когда‑то знали, но потом, под влиянием диких толерантных племён, начали забывать. Ценность семьи. Уважение к старшим. Ответственное отношение к женщине. Здоровая плотская любовь. Вдумчивое воспитание детей. Презрение к индивидуализму. Уважение к труду. Мужество, если оно не показное, настоящее, молчаливое. Патриотизм, готовность воевать за Родину. На фоне национальных чеченских батальонов городские светловолосые хлюпики, бегущие с чемоданами по перрону, чтобы поскорее спрятаться от мобилизации, выглядят стыдно (не скажу про российскую глубинку, там ребята покрепче, это не наши столичные бегуны).
Мусульмане не прочь нас поосуждать именно за то, что мы так много утратили; они же не чувствуют, зачем мы то погибаем, почти по собственной воле, то героически возрождаемся. Стоит ли нам обижаться на их осуждение? А может быть, внимательно и с благодарностью прислушиваться? Может, оно нам нужно, даёт новый импульс? Они не наглотались так много того, чего наглотались все мы, и теперь помогают по крупицам подбирать что‑то важное, что мы так стремительно растеряли, чему стоит заново поучиться. Может, тогда и нам будет проще восстанавливать свои традиции? Наше уважение к роду, к дому, к семье, наше былинное богатырство…
Нам неприятно существовать на низменных уровнях души, где царит конкуренция, зависть, мстительность, ревность. Зло всегда вносило разлад и через это порабощало; добро помогало встречаться друг с другом в пространстве взаимопонимания и любви. Соприкасаться с другими возвышенными сторонами собственной души — и есть настоящая духовная работа. Так люди и народы очищаются от зла, которое в нас во всех обильно присутствует. На верхнем уровне людям нечего делить. Планета ждёт такую цивилизацию, которая изъяла бы из списка своих ценностей отрицание другого и стремление доминировать — оставила бы только стремление понимать.
Наше будущее
В концепцию Российского государства никогда не входило захватничество как принцип. Мы не стремились порабощать и выжимать человеческие и природные ресурсы, самоутверждаться, растворять кого‑то в себе. И тем не менее мы самая большая страна в мире. Это значит, что с нами можно договариваться, и народы это чувствуют. Запад не верит в добровольное присоединение, не понимает, как это народы, которых мы принимаем в свою семью, даже те, которые в прошлом откололись и предали, становятся родными, наполняются наравне со всеми питательными соками империи. Этот принцип в очередной раз обозначил Владимир Путин в своём интервью американскому журналисту Такеру Карлсону. А вот что писал Николай Данилевский: «Конечно, Россия не мала, но большую часть её пространства занял русский народ путём свободного расселения, а не государственного завоевания». И далее: «Никогда занятие народом предназначенного ему исторического поприща не стоило меньше крови и слез. Он терпел много неправд и утеснений от татар и поляков, шведов и меченосцев, но сам никого не утеснял, если не назовём утеснением отражение несправедливых нападений и притязаний. Воздвигнутое им государственное здание не основано на костях попранных народностей. Он или занимал пустыри, или соединял с собою путём исторической, нисколько не насильственной ассимиляции… или, наконец, принимал под свой кров и свою защиту такие племена и народы, которые, будучи окружены врагами, уже потеряли свою национальную самостоятельность или не могли долее сохранять её…» (Николай Данилевский. «Россия и Европа».) Мы принимали на себя роль защитников от агрессии, и через эту защиту к нам тянулись и присоединялись, нас приглашали по доброй воле, как в случае с Крымом. Украинские идеологи фашизма точно знали, что крымчане никогда не подчинятся украинизации, поэтому планировали их полное физическое уничтожение; голосование за возвращение в Россию было массовым криком о помощи.
«Удел России — удел счастливый: для увеличения своего могущества ей приходится не покорять, не угнетать, как всем представителям силы, жившим доселе на нашей земле: Македонии, Риму, арабам, монголам, государствам романогерманского мира, — а освобождать и восстановлять; и в этом дивном, едва ли не единственном совпадении нравственных побуждений и обязанностей с политическою выгодою и необходимостью нельзя не видеть залога исполнения её великих судеб…» (Николай Данилевский. «Россия и Европа».) Важно не только, какого мировоззрения мы придерживаемся, но и какое состояние души выбираем. Как приходили, так и уходили мы всегда с особым национальным настроением. Мы не только раскрывали объятья, но одновременно как будто извинялись за то, что пришли. «Завоёванные» нами территории получали гораздо больше, чем наша собственная глубинка, о которой всегда вспоминали в последнюю очередь, — разве можно представить себе такую логику у какой‑нибудь из западноевропейских стран? Уходя, мы оставляли развитую инфраструктуру, отстроенные города, работающие университеты, процветающие музеи и т. д. Советские республики, отпав, наконец, от «угнетавшего» их Союза, в основном стали жить значительно хуже. Русскому человеку хочется испытывать ощущение служения — не превосходства, хитрости, просвещённости, какого‑то уникального ума, а именно служения. Нам не хочется лезть в идеологические войны, не хочется действовать агрессивными методами, если, конечно, нас не разозлят и не создадут смертельной угрозы. Чтобы делать ставку на столкновение народов, искусственное провоцирование войн, надо серьёзно тренироваться не одно десятилетие, такая логика должна входить и в «тайную доктрину» государства, и в «культурный код» самого народа. Нам по природе не свойственно высокомерие манипулятора, другие для нас не шахматные фигуры, нам проще ставить кого‑то выше себя, как минимум общаться на равных. Принадлежность к русскому миру любого народа, хоть русских, хоть башкир, хоть чеченцев, призвано дополнять их собственную силу силой русской культуры, русской мощью, которую можно назвать хоть тартарской, хоть скифской, хоть арийской, — эта сила у нас общая, никому конкретно не принадлежащая, духа конкуренции не содержащая, помогающая развиваться, обогащая мир культурным разнообразием.
Не имея, в отличие от некоторых народов, в своей доктрине завоевательной составляющей, мы тем не менее вызвали на Западе переполох: что это, Россия хочет заменить нас в должности жандарма мира, хочет стать гегемоном над миром? Мы не устаём отвечать: нет, нам это не надо, наши цели и интересы лежат в другой области. Ведь дело не в том, кто заберёт ускользающую из рук Америки роль жандарма, а в том, будет ли новый жандарм так же позволять себе всё, следуя логике «мне так хочется», то есть снова победит племенизм, или одержит верх логика всечеловечности. Не всечеловечества, под этим в наше время могут подразумевать подавление всех людей на земле кем‑то одним, а именно человечности для всех. То есть равно уважительное отношение к каждому. Достаточно мысленно поставить на одну планку все цивилизации и страны, открыть свою душу как равному любому народу на земле. Если внутри Русского мира мы стараемся стать территорией взаимного уважения, где каждый желает и может слышать другого, то, возможно, та же роль ожидает нас и вовне. «Но мы попробуем спаять его любовью, — а там увидим, что прочней», — писал Тютчев. Похоже, любовь и есть наше главное оружие. Просто сформулируем для себя ещё раз: всё, что разобщает людей, народы, религии, цивилизации, всё работает на наших врагов; всё, что сближает, — на нас. Этот принцип намного важнее любых разногласий. Уважать, сохранять справедливость и держать слово — вот то, что можно противопоставить стремлению доминировать и грабить. Не нужно воспитывать детей в идее своего превосходства над другими — свои ближе других, но не выше! — просто надо помнить о том, что другие так делают, даже на уровне школьного образования. Местечковое, индивидуалистическое: думать только в свою пользу, всё остальное риторика, пиар, — неприемлемо. Сознание должно быть всемирным, способным думать про пользу для всех. Политики должны выстраивать дело так, чтобы интересы одних становились вровень с интересами других. Когда‑то западные фашисты получили в руки арийскую тему и начали воевать под её флагом. Уверен, что в наших руках эта тема смотрелась бы по‑другому. Новые исследования в области ДНК-генеалогии показали близость русских с восточными германцами, с некоторыми индусами, уж не говоря о славянах, о единых арийских корнях. Для нас это — стимул для поиска общего. Русское сознание тянется к соборности и в конечном итоге к мистерии единосущности. Не важно, в рамках страны или в более широком смысле будущей обновлённой цивилизации. Не только всё едино, но и все едины — хотя бы потому, что у нас уже не осталось времени на баталии. Святая Русь — уж точно не националистическое понятие, она открыта для всех, здесь нет и не может быть принципа столкновения и презрения. Наше призвание — быть над схваткой, видеть целое и заботиться о нём, аккумулировать правильные энергии, пересаживать на почву своего лучшие ростки не только собственного, но и других духовных миров. Если Россия, и не только она, сможет придерживаться такой стратегии, у мира, возможно, ещё сохранится шанс не погибнуть.
