«Совершенных людей не бывает. Совершенные сволочи есть». Афоризм
В тот раз я доводил до ума в общем-то не нужное, и как следствие никем не востребованное томящееся в очереди стихотворение, пробуя заветренными губами густой и дымоватый чай. Помнится, что под окном тихонько отступал Славный день Обрезания Господня. Метлою спал таджик, крепким сном прогоняя и обругивая набегающий снег. Привязанный к обнаженному дереву пес истошно и невыносимо лаял вослед котам, ржавым авто в белых вязанных шапочках с бубоном, астеничным желтолицым столбам, веревкам проводов без птиц, прочей неведомо какой живности. Топился маслом лед.
I
Извлекая из-за пазухи запятую, мне представлялся дряхлеющий, но сытый, лоснящийся, но облезлый, прелый, полоумный, воняющий кудрявый музыкант, с деревянными мозгами в башке и деревянной гитарой в мокрых с маникюром лапах. Прогибаясь под этот изменчивый мир, он справлял нужду песенками из под плесневелой щетки усов, бубнил и гавкал, поносил, готовил жаркое, требовал защиты от тяжелых тумаков «мракобеса», трусил, варил и парил, пряча 500 сребреников за щеку, привычно поправляя удавку на поварской шее. На кухне, хватаясь за половники и раковину, внутри чада, гари, искр и пепла кастрюль; среди ложек, вилок, требухи и копыт с хвостами, под желтой лампочкой скрежеща почерневшими зубами, сбивая половики сатанела публика. В корыте с помоем неистовствовал интержурналист, с масонским перстнем и британским, но картавым акцентом. В кармане его европейских панталон глядела разноцветная, радужных цветов баночка с кислыми и горькими, сосательными и жевательными, стеклянными, пластмассовыми, газированными, низкокалорийными с ГМО нано гражданствами. Венчало платье плюшевая с корочкой лысина. Там же, смакуя «баварским», облапанный и пользованный, потасканный, поношенный, проданный режиссер со звенящей, лязгающей, но не звучащей фамилией дожевывал куском триколор. Именитый без имени позорник и клеветник, помешанный кликушник, бесный, оголтелый, возбужденный, чокнутый порнограф, самостийно усевшийся с рыжего глобуса на резиновый оскар. Срисованные им попы кутались в ватные бороды и дули в розовые пушистые колокола. Сплевывая молитвой-считалочкой в экран, в приталенных напомаженных рясах вершили дискотеку-обряд в глянцево-стразовом облаке неба под статичным заливающим светом абсолютного танцпола. А мужик, испитой, захиревший, дремучий и развращенный, обряженный в ватник и подпоясанный проводом, плясал под дудку свинцовым водочным перегаром, могильного камня безнадегой, дурманом бессилия и безысходности. Темнея от тоски засыхал и отпускал дух в придорожной пыли. Ухватившись за руки и скрестив ноги, слепившись щупальцем и врезаясь клешней, снаружи мха, шерсти, грибов, когтей, клыков и слюны – парнокопытные и членистоногие водили хоровод. Делали круг, и всплывали не тонущие, переваренные из отходов, фекального цвета и запаху граждане поэты, с протухшей заспиртованной мордой или же с пучком растительности на тучном, одетым в жилетку, кучерявую шевелюру и шорты желеобразном теле. Крутили второй, и вываливались, отпадали, сбрызгивались, выходили крашеные в белый цвет лошадиные головы женского пола, местечковые юмористы и хохмачи, телеведущие с накладными носами, грудью и ягодицами, лицедеи с адыгейскими и грузинскими фамилиями, вставной челюстью, париком, неизменным образом изменника, секретарши, бабника, проститутки, подлизы, продажной шкуры, христопродавца. Крутили вальсом третий, нечаянно наступив в наложенную неким «пятую колонну», тем самым выпачкав поверхность подошвы кирзового сапога ее адептами. Среди них – потомок большевиков, русофоб и перебежчик, старый перечник, отщепенец, восставший в костюме контрацептива революционер и тухлозадый критик, наследник Троцкого Троицкий, по левую сторону которого стучал не жлоб, но простой очкарик Юра. Не можно было не узнать и кавалера ордена почетного легиона, дезертира, доносчика, брюзжащего рупора Содомы и Гоморры, мальчиша-плохиша с позолоченным крестом за заслуги перед каиновой республикой. Смердяков, отрицающий Богово, но дающий рейганам. Сума перемежная, врун, подлец, крыса, двуликий анус, с бочкой дегтярного варенья и ворохом редких волос под потолок. За ним маячил в прошлом пастух и конюх, а в настоящем «богоборец», отщепенец, безбожник, хам, шут, но «учитель атеизму» с лекциями на тему «как можно помутиться рассудком всего за пару десятков лет», а так же «я расскажу, как наверняка угодить в ад», или же «как я возлежал со скотиной будто с женщиной».
II
Под канонаду снежных масс, вьюги, тишайших залпов, ударов и метелей, топота и наступлений, лизал клетку листа кривой и горбатый вопросительный знак. А чуть дальше, на другом берегу, казались, кривлялись, каркали, пищали и мерещились двухголовые стандарты уродов. Зверело покосившееся, выломанное, но окрашенное в розовый и голубые цвета отхожее место терпимости, в дырявых дверях и широких щелях которого стыли в собачьих позах толерантные мускусные быки и черная макака, благородный олень-гермафродит и муфлоны, свободный рябчик и скользкие лягушки, хитрые барсуки и дисциплинированный кабан с пунктуальным козлом-космополитом. Имя сему – марш оскотинившихся против террора, рогатый вопль, кутеж и сабантуй, сделанное напоказ гульбище, шабаш. Стадом, табуном, роем, стаей, косяком, вереницей, кучей, плохо замешанной, и посему разнородной массой, ватагой тащились, плелись, выступали, гогоча соболезновали, красовались, спаривались, катились, протестовали животные, так походившие на граждан мира, а именно – без пола, отличительного знака, воли, кода, идентичности. Противочеловеческие игрища, антитрадиционное действо, мрак, богохульство, упадок, спектакль, бой на разрушение ценностей, испепеления совести, уничтожение и выкорчевывание Света, напалм, гибель, разложение, сажа, Ад. Они лягались и кусали за право свободно пастись и передвигаться по амвону. Они агрессивно настроены на мировой порядок без крестов и икон, ладана, святых, подвижников и пророков Церкви, но с карикатурами, непрекращающейся вселенской комедией, извращенцами, вульгарными педрильными художниками, пацифистской ересью, вседозволенностью, удушливым газом гуманизма, обществом театра, где не животная, но человеческая кровь приравнивается к кетчупу и кока-коле. Они бежали вон из хлева, курятников, загона, конуры, свинарников, отары, чтобы пустить затем в наш дом тяжелый дух демократии, псины, кишащего паразитами и гадами либерализма, нечисти, мертвечины, падали. Они выдумали, что одерживают верх, но все явственнее, громче, горячее и ближе слышатся, ощущаются, берегут, охраняют святые молитвы заступников, старцев, воинов, мучеников и исповедников Христа ради. Время звонить в колокол, Господь Бог изобрел «греческий огонь»!
III
Сшибая водную гладь страниц, меж заката полей, горизонтальных строк и узора чернил вырастал, буравил сверлом, креп и становился сигнальным маяком знак восклицательный. И вмиг ошпаривало, выжигало, лепило, стачивало и дробило, отбрасывало, но догоняло, разрывало ударной волной. Злая сила карала людей в прах, накрывая с головой поднимала и бросала оземь, рубила, перемалывала, кромсала, сжимала и выдавливала, выдалбливала. Шипованные, вострые, ежовые, каленные, заточенные, перепончатые, ужасающие гусеницы стальных чудовищ ломали и стирали, прессовали, выносили, забирали, удаляли и губили заваленные телеса построек, обглоданные страхом конструкции жилищ, изуродованные скелеты детей и взрослых. Из раззявленной черной пасти ледяного оружия летели залпы, порхали вихри, шипели кобры, клевали демоны, пылали костры, кипели угли, остывала и свистела Смерть. Плоды бомб открывали спелую костистую мякоть, расцветали ядовитым плющом, зрели и наливались сахаром, соком, медом, но лопались, становясь токсичными реками, черными росами, густыми слезами, мертвой водой. Никого не щадит война. Не играют чистые, наивные и кроткие, не успевшие пожить, но унаследовавшие Царствие Божие детки, обретшие сон и покой в холодных беззубых траншеях воронок. Молчат и те, кого заживо жгли и мучали в доме профсоюзов. Невзирая на плачь и крик, мольбы о пощаде и стон расстреливали в упор, кромсали, разделывали, душили и вешали, терзали, наслаждались и удовлетворялись, гробили. Они вам не расскажут об этом на сгоревших, разнесенных, резанных, рассыпавшихся, но свежих могилах остановок. Или в том же опрокинутом, размытом, разобранном, съеденном, обуглившемся и раскуроченном троллейбусе, что улегся памятником на пожарище. Почили и третьи, кто так и не дождался своей очереди за батоном хлеба, лекарством по рецепту, материнским пособием, пенсией. Одна сплошная и вечная тишина, отишье, безмолвие, немота, глушь, туман, дым, забвение… да мальчик Ваня, с оторванными ножками и ручкой, искавший глазами Жизнь и убитого брата.
