«Всё то, чего коснётся человек, / Приобретает нечто человечье», — писал Самуил Маршак. Всё то, чего коснётся необандеровская власть в Киеве, наоборот, приобретает нечто нечеловеческое. Даже жизнь и творчество Леси Украинки, урождённой Ларисы Петровны Косач (13 (25) февраля 1871 г. — 19 июля (1 августа) 1913 г.), которая уже «намертво» вписана в «пантеон» украинского национализма. И в её случае — это вполне оправданно, в отличие, например, от великих киевских князей Владимира Святого и Ярослава Мудрого, гетмана Войска Запорожского Богдана Хмельницкого, философа Григория Сковороды или, уж тем более, академика Владимира Вернадского, которые тоже фигурируют сегодня на «незалежных» денежных знаках.
Леся действительно была Украинкой — и, осмелюсь высказать своё личное мнение, за сто с лишним лет, прошедших с момента её смерти, ни один «пысьмэннык», т.е. украинский писатель, по своему эстетическому значению для мировой культуры с ней и рядом не стоял. Хотя многочисленные поклонники "Кобзаря" Тараса Шевченко и/или "Каменяра" Ивана Франка вряд ли с этим утверждением согласятся. Но если даже считать «по номиналу», Леся Украинка (банкнота 200 гривен) стоит двух Тарасов Шевченко (100 гривен) и десяти Иванов Франко (20 гривен). Это, так сказать, бухгалтерский факт, и неслучайная случайность.
двойной клик - редактировать изображение
В её творчестве сошлось всё: и блестящее образование, домашнее и классическое; и общий романтически-революционный (точнее, довоенный — имеется в виду Первая мировая война) период украинского «нациестроительства», и непрерывные личные страдания (с 10 лет болела тяжёлой формой костного туберкулёза). И, конечно же, несомненное литературное дарование, твёрдое и одновременно хрупкое, словно алмаз, огранённое в бриллиант указанными выше объективными обстоятельствами. В результате получился актуальный (а возможно — и принципиальный) максимум, которого объективно достигла литература на украинском языке (опять же, на мой личный взгляд — даже с учётом творчества Тараса Шевченко).
Не преувеличивая, можно сказать, что свой, исторически несколько запоздалый, романтизм Леся Украинка строила на примере высших образцов мировой литературы — разумеется, немецкой прежде всего (а где ещё был настолько значимый романтизм?), и собственную неизбывную боль искренне проецировала в боль «за Украину», как бы растворяла в этой кда более великой боли: везде на свете горе и насилие, но тяжелее всего — тебе, «мiй занепащений, нещасний краю!» И — как следствие — призыв не лить напрасные слёзы: «Что слёзы там, где даже крови мало?!»
Трагические обстоятельства жизни и ранняя смерть в неполные 43 года, тем не менее, «спасли» Лесю от необходимости определять свою позицию по отношению к Талергофу, к Центральной Раде, Директории и советской власти, а затем — и к агрессии Третьего рейха против СССР (а её родные младшие сестры Ольга и Исидора в годы Великой Отечественной войны активно работали в структурах УПА* — правда, не «бандеровской», а «мельниковской», хотя, в общем-то невелика разница) и покинули территорию УССР вместе с отступающими немецкими войсками).
Кровь, которую призывала Лариса Косач для «освобождения» родной Украины, саму поэтессу не запятнала ни малейшей капелькой. И ни одного слова, которое можно было бы поставить ей в вину — с любых общественно-политических позиций, она не написала и не произнесла. Поэтому её статус классика украинской литературы в советское время не оспаривался и не отрицался — трактуясь в духе национально-освободительного движения народов СССР, шедшем в русле общего революционного движения в Российской империи как «тюрьме народов». А произведения Леси Украинки входили в школьную программу украинской литературы, которая в обязательном порядке преподавалась на всей территории УССР, и в этом качестве стала неотъемлемой частью не только украинского, но и всего советского «культурного кода».
И её пример, пример её семьи, наглядно объясняет генезис такого феномена, как «украинство» в целом. Родители Леси Украинки были вполне «имперскими» людьми, разумеется — с местной спецификой. Её отец, Пётр Антонович Косач, как известно, дослужился в царской России до чина действительного статского советника и скончался в 1909 году в возрасте 67 лет. А мать, Ольга Петровна, урожденная Драгоманова, младшая сестра ещё одного видного деятеля украинского национального движения Михаила Драгоманова, была двуязычной писательницей (писала на русском и украинском языках под псевдонимом Елена Пчилка (Олена Пчiлка)), пережила четверых из своих шести детей, скончалась в советском Киеве в 1930 году на 82-м году жизни и была похоронена в «матери городов русских» на Байковом кладбище рядом со своей знаменитой дочерью…
От любви к «простому народу» — к социализму, затем — к «национально окрашенному» социализму, затем — к «чистому» национализму, и, наконец, на последнем «витке» — к национал-социализму. Этот путь можно пройти в течение одной человеческой жизни, а можно — за несколько поколений. Логика обстоятельств здесь в целом намного сильнее логики намерений. А обстоятельства эти сложились так, что Леся Украинка стала, до сих пор остаётся и будет оставаться самым светлым призраком полуязыческой «украинской мечты», схожим с образом Мавки (Русалки) из её "Лесной песни", «чаривным» женским голосом перекликающейся с «Русалкой» Пушкина.
Её ли вина в том, как сейчас реализуется эта «украинская мечта»: под гарь, кровь и трупный смрад майданной «Цэевропы»?
* — деятельность организации с таким названием запрещена на территории России.
