Особенность современного литературного процесса заключается в том, что, читая критические статьи, обзорные материалы о современной литературе, не получишь и приблизительного понятия о её состоянии. Её исследуют, как слепые — слона: кто ухватил хвост, думает, что слон — это верёвка; кто взялся за хобот, считает, что слон — это труба… И каждый исследователь честен, убедителен.
По разным причинам современные критики — кто слеп, кто сознательно исследует только часть сложного явления, выдавая это за целое. Именно так и описывают литературу. Потому читатель не будет иметь понятия о целом. Парадоксально, но чем больше работ таких исследователей человек будет читать, тем больше у него непонимания: так что это всё же — верёвка, труба или столб? Хорошо бы самому интересующемуся процессом читать и делать выводы. Но массив литературы столь велик, слон так здоров, что нужно много времени, сил, терпения для исследования и понимания.
Одним из сегментов литературы является собственно русская литература. Не русскоязычная, которая выражает разные идеи, взгляды, мировоззрения, формирует образы с помощью русского языка, используя его как подручное средство, порой и достаточно хорошо освоенное. Русские писатели, в отличие от русскоязычных, думают и чувствуют по-русски, а не только излагают что бы то ни было на "этом языке", коль уж им привелось — не посчастливилось жить в "этой стране". Для русских писателей русский язык — это их вотчина, среда обитания, их родина. Они готовы разделить с ней все тяготы современного смутного времени, хотят способствовать её процветанию, хотят обогатить её, сделать сильнее и совершеннее. Они не готовы её предать и найти себе другую родину, другую мать, которая в настоящий момент в более сильном состоянии и выгодном положении. Она сейчас ослаблена, предана, продана, но она — родная и единственно любимая. Они не исповедуют принцип: где хорошо, там и родина.
Современные русские писатели действительно оказались в непростой ситуации, поскольку старшие товарищи не удержали страну, не удержали позиции литературы. К тому же шедшие впереди обделили литературных потомков. Поэтому наследовать, кроме идеи, было нечего. Но это наследие — верность высоким идеалам, сочувствие к "маленькому человеку", нестяжательство — досталось молодым в большей степени от русской классической литературы, чем от непосредственных предшественников. Поколение писателей, идущих за последним советским строем литераторов, шло по голому, опустошённому старшими товарищами полю: писатели-мэтры не оставляли молодым ничего, что могло бы им пригодиться в жизни и работе. Издательства сверхпатриотично распродали некие сверхпатриоты, купив на вырученные деньги недвижимость дочерям в Германии, например, или бунгало в Греции. Литературные журналы, у истоков которых стояли не они сами, тоже оставили за собой. О дачах и квартирах и говорить не следует: это святое. Как-то и речи не шло о том, что сами старшие товарищи получили всё это как переходящее знамя в качестве места работы. Они в своё время должны были передать потомкам, пополнив славой, укрепив организационно. Но уж больно не хотелось отдавать! Старшее поколение послушало свой голос сердца и всё оставило за собой. Но можно ли после этого рассчитывать на уважение ограбленных и строить из себя моральных гуру?
Я больше чувствую влияние Пушкина, Толстого, Ахматовой, чем ближнего современного круга. Черепанов изобрёл паровоз, однако современные электровозы — более совершенны. Но современная литература не более совершенна, чем классическая. Почему? Лишь отдельные писатели, как Александр Проханов, Вера Галактионова, по таланту если не выше (выше абсолюта русской классической литературы невозможно быть), то мастеровитее, что ли, потому что усвоили всё лучшее из прошлого и внесли своё.
В начале прошлого века были литературные течения, борения, идеи. Молодые советские писатели проявили свои возможности, доказали, что писатели — люди идейные, формирующие идею, рождающие идею, работающие за идею, отстаивающие идею. Государство оценило эти возможности писателей и создало им небывалые условия для творчества и жизни. Как оказалось, для многих это более привлекательно, чем творчество. Но и идейных хватило, чтобы выполнить задачу, поставленную государством: сформировать нового человека и заразить его идеей созидания и коллективного блага. Государство обеспечивало домами творчества, квартирами в центрах городов, возможностью "творить в стол", но при этом иметь и зарплату, и трудовой стаж, гарантированную пенсию. И уже кое-кто потянулся в писатели не чтобы создавать, "строить и несть", а чтобы фрондировать, потянулся за сладким куском, за удовлетворением тщеславия. Они предали свой народ, их кормивший, обвинив его во всех смертных грехах. Сами-то они в это время ничего не делали: новые образы не создавали, методы не искали. Почивали на прежних достижениях — не своих. То есть на них, ничего не делавших, никакой вины нет. И захватив всё, что было добыто, заняли круговую оборону у кормушек. Дачи, премии — у кого? У них. Образы и произведения, представляющие интерес, — у кого? Не у них.
Молодое поколение писателей не получило ни орудия борьбы, ни поля деятельности — читатели были у журналов, куда молодых пускали лишь в том виде, в каком желали терпеть, то есть не опасном для себя. Не столь одарённых (чтобы не затмевали старших), не со столь интересными темами, чтобы не было видно, что старшие товарищи ходят туда-сюда по давно проторенной литературной дорожке, в отличие от молодых, ищущих и находящих новые пути. Не желаешь принимать дискриминационные условия — пошёл вон. Молодое поколение оказалось по воле старших бомжами. Очень неудобными при этом, поскольку они имели право! И если даже отрасли промышленности были разгромлены, у военных отобрали полигоны, и они не смогли создать новые, альтернативные, то призывать молодых писателей, у которых не было организационной инфраструктуры, связей в министерствах и ведомствах, что было и есть очень важно, делать всё самим, создавать свою инфраструктуру с нулевого цикла, несколько лукаво. Ведь нынешнее старшее поколение пришло на готовое во времена, когда государство всячески поддерживало и опекало писательскую братию, о чём очень убедительно свидетельствуют в том числе адреса проживания писателей даже самых скромных дарований: это центры любых городов, где обосновались литераторы. Старшее поколение в столь комфортных условиях жития и работы если что и приумножило, то оставило всё за собой. И не будучи на нулевом цикле, ничего тем не менее не создало для тех, кто идёт следом.
В каком виде сейчас пребывает патриотическая молодая литература? "Определимся с терминами". Молодыми писателями прозаиками, пожалуй, нужно называть людей от 35 лет. Проза требует судьбы. Исключения, гении, только подтверждают правило. Какой путь, какой выход был у писателей в созданных для них старшим поколением условиях? Они прорастали из тела русской литературы, которой нет места в современном русскоязычном литературном процессе. Что делать, если ты остался в литературе, в этом храме, где не мыслишь торжища? Литература — это их религия, и они не готовы были её менять в угоду пришлым жрецам, насаждающим другие постулаты. Потому они, как старообрядцы, отделились от вероотступников, переписчиков библии, от иноверцев. Они блюдут свою веру. Это не литературные фанатики, но именно староверы, старообрядцы. Кто-то из них ушёл в скиты, где и хранит чистоту веры: читают свои молитвы — пишут в стол или издают свои книжечки тиражом 50 экземпляров, подавая сигнал, мол, мы живы, мы боремся за веру. Кто-то не ушёл из мира, но, живя в миру, не нарушает никаких канонов, что могли бы принципиально противоречить или осквернять их веру — их слово, которое было вначале. И было от Бога. И было Бог. Для них слово — действительно Бог. Они работают не писателями, поскольку писательским трудом ныне прожить могут только детективные литературные проекты, а пишут в свободное от работы время. Но в своих текстах преданы своей вере. Они не отшельники. И староверы живут среди нас. Мы можем и не догадываться об их вероисповедании, когда идём с ними по улице, встречаемся в магазине, в аудитории вуза. Но если вы заставите или попросите их осквернить их святыню, присягнуть сатане, они не станут этого делать, не пойдут на компромиссы. Это может стоить и стоит им карьеры, материального благополучия, спокойствия. Они подвергаются гонениям из-за того, что отказались предать свою веру. Они не будут писать на темы, которые оскверняют их веру — литературу. Не пойдут служить в чуждом храме — не станут сотрудничать с теми изданиями и журналами, которые проповедуют иные ценности. Их выбор сознателен. И они не там, не в тех храмах, не потому, что их не пускают туда, а потому, что они не пойдут служить другому Богу. Они создают свои приходы, в которые не допускают иноверцев.
В России то там, то здесь появляются малотиражные литературные журналы. Они печатают произведения в духе русской литературы, которая никогда не нуждалась в измывательстве над кем-то или чем-то, чтобы быть интересной. Либералы, именно представители другого литературного и всякого другого исповедания, захватившие все позиции материальные и организационные, не только не станут поддерживать такие издания, но сделают всё, чтобы уничтожить их. Поэтому приходится жить в условиях необходимости спасения — и идеи, и существования. Но, родившись с этим именем, крестившись в эту веру, ты остаёшься ей предан, если даже буквально несёшь этот крест. Если дети рождены родителями, а те — своими и так до Адамова колена, не значит, что нынешние дети старомодны, что они архаичны, обветшали. Они просто унаследовали родовые черты пра-, пра-, праотцов. Они — современные, но не предают своих предков: не берут другие фамилии, чтут родословную. Да и разве новая фамилия — это показатель модернизации и прогресса? А старая фамилия — признак застоя? Они хранят в чистоте свою веру, свой слог, дожидаясь, когда это будет востребовано. Но необходимо, чтобы, когда будет востребовано, это попросту было! Селекционеры блокадного Ленинграда хранили драгоценные зёрна, которые необходимо было проращивать, чтобы собирать новый урожай. Только так можно было сохранить эту линию растения. Такая работа в условиях голода была стоянием. Это были жертвы ради и настоящего, и будущего. Так и молодые писатели патриотического склада и хранят, и проращивают новые урожаи. Пусть на ограниченном поле, пусть небольшими объёмами, но это действенное сохранение.
В редакционных статьях иных литературных изданий прямо заявляется: мы — хранители и продолжатели, мы ведём прямую линию и пытаемся сделать всё, чтобы эта нить не прервалась. В текстах таких изданий ощущаешь прямую связь с русской классикой. Но это современные произведения: и по тематике, и по стилю, и по лексике. Порой новые имена прорываются не благодаря, а вопреки той инфраструктуре, которая всегда была и должна быть дорогой в литературу: критики, литературоведы, журналы… Да, у журналов мизерные тиражи. Но и книги ныне издаются невеликим тиражом. А молодой писатель не может, как правило, начать публиковаться сразу с издания книги, ему нужен разбег — публикации. Порой те, кто по роду деятельности должен открывать имена, всеми частями тела затыкают бьющий ключ, а когда тот всё-таки пробивается фонтаном, затыкальщик, не в силах более удерживать, летит на этой мощной струе, истошно крича имя того, кто пробился через его потуги заткнуть. Потом с гордостью говорит, что он открыл это имя, был провозвестником. Критики порой изощрённы: они не берут деньги за написание рецензий. Они берут деньги за чтение книги, которую автор предложил на суд специалиста. Будут писать или нет потом о книге — не известно. И деньги взяты не за рецензию, а за труды по чтению. Есть у молодых писателей деньги, и немалые, на каждого "заинтересованного читателя" — критика? Так чего тогда он хочет? Да он и не хочет, он реалист. И прекрасно понимает, что такое рынок. В рыночные времена есть и рыночная литература, и рыночная вера. Только непонятно, почему рынок внедрили одни, а за базар отвечают другие?
