Я всё время езжу, словно какая-то сила срывает меня с места и гонит по городам и весям. Я хочу увидеть, понять, пережить. Недавно был в Сирии на фронтах и видел разгромленные пылающие города. После этого в песках Аравийской пустыни встречался с братьями-мусульманами, одними из тех, кто уцелел после арестов во время военного переворота в Каире.
В Сталинграде я клал цветы на обочину, там, где прогремел террористический взрыв, и страшная ямина всё ещё пахла зловоньем взрыва. На Майдане в Киеве я видел разъярённые лица, пылающие автомобильные покрышки, едкий дым, гарь, грохот барабанов, глаза, полные ненависти и непримиримой лютой вражды.
Эти напасти придвинулись к нашим порогам, они тревожат каждую семью, каждый дом. И падающий рубль, и ожидание взлёта цен, и угасающая промышленность — это огорчает, ввергает в уныние, в апатию, а иногда — в нигилизм.
Не поддавайтесь этому. Это временно. Родина сильна и прекрасна. Мы должны сконцентрироваться и противопоставить всему этому служение, стоицизм и веру в наше русское будущее.
Я всё время езжу, словно какая-то сила срывает меня с места и гонит по городам и весям. Я хочу увидеть, понять, пережить. Недавно был в Сирии на фронтах и видел разгромленные пылающие города. После этого в песках Аравийской пустыни встречался с братьями-мусульманами, одними из тех, кто уцелел после арестов во время военного переворота в Каире.
В Сталинграде я клал цветы на обочину, там, где прогремел террористический взрыв, и страшная ямина всё ещё пахла зловоньем взрыва. На Майдане в Киеве я видел разъярённые лица, пылающие автомобильные покрышки, едкий дым, гарь, грохот барабанов, глаза, полные ненависти и непримиримой лютой вражды.
Эти напасти придвинулись к нашим порогам, они тревожат каждую семью, каждый дом. И падающий рубль, и ожидание взлёта цен, и угасающая промышленность — это огорчает, ввергает в уныние, в апатию, а иногда — в нигилизм.
Не поддавайтесь этому. Это временно. Родина сильна и прекрасна. Мы должны сконцентрироваться и противопоставить всему этому служение, стоицизм и веру в наше русское будущее.
Вера — это когда мы поднимаем очи к лазури, и оттуда льются в нашу душу потоки света, красоты и бессмертия. Она и в нашем отношении друг к другу, обожании, благоволении, в нашем русском братстве, в братстве всех народов, которые своими культурами, верованиями, языками украшают необъятные пространства Родины.
Недавно я побывал в Иркутске на авиационном заводе — прекрасном и восхитительном, где стоят могучие современные самолеты. В цехах, похожих на залы Эрмитажа, эти самолёты выглядят как драгоценные экспонаты.
Побывал в Белгородской области в гостях у знаменитого Савченко, который превратил свои земли в шёлковые покрывала. И среди этих шёлковых покрывал стоят хрустальные теплицы, где снимают по три-четыре урожая в год, и животноводческие комплексы, напоминающие огромные дворцы среди полей подсолнечника и пшеницы.
В Якутии я двигался с караванами судов, которые везли на Север горючее. Это знаменитый северный завоз. Сухогрузы преодолевали мели и перекаты, чтобы там, на Севере, продолжали работать буровые, продолжали крутиться радиолокационные станции, и жила, дышала русская Арктика.
Там же, в Якутии, встречаясь с якутскими интеллигентами, мы размышляли над судьбой великих евразийских империй.
А в Дагестане, где гремят взрывы и грохочут автоматы, я слушал стихи несравненного Расула Гамзатова.
Олимпиада, которая грядёт к нам, превратила предместья Сочи в роскошные сооружения, напоминающие храмы спорта под открытым небом.
Псковскому старцу Иоанну Крестьянкину среди бела дня явился Иисус. И сказал: "Стой и смотри. Что допустил я для вразумления вас без внезапной кончины людей. Виноватых не ищите. Молитесь. Будьте всегда и во всём очень осторожны".
Весной я плыл на пароходе от Нижнего Новгорода до Петербурга по великим русским водам, по великим русским рекам. И этот пароход был ковчегом, где собрались инженеры, военные, монахи, художники, футурологи. Мы дискутировали, пели песни, молились и созерцали дивные русские реки, любовались негасимой зарей и слушали соловьёв, которые гремели по берегам этих рек.
И бывали мгновения, когда хотелось вслед за Александром Васильевичем Суворовым воскликнуть: "Господи, какое счастье быть русским!"
.
Недавно я побывал в Иркутске на авиационном заводе — прекрасном и восхитительном, где стоят могучие современные самолеты. В цехах, похожих на залы Эрмитажа, эти самолёты выглядят как драгоценные экспонаты.
Побывал в Белгородской области в гостях у знаменитого Савченко, который превратил свои земли в шёлковые покрывала. И среди этих шёлковых покрывал стоят хрустальные теплицы, где снимают по три-четыре урожая в год, и животноводческие комплексы, напоминающие огромные дворцы среди полей подсолнечника и пшеницы.
В Якутии я двигался с караванами судов, которые везли на Север горючее. Это знаменитый северный завоз. Сухогрузы преодолевали мели и перекаты, чтобы там, на Севере, продолжали работать буровые, продолжали крутиться радиолокационные станции, и жила, дышала русская Арктика.
Там же, в Якутии, встречаясь с якутскими интеллигентами, мы размышляли над судьбой великих евразийских империй.
А в Дагестане, где гремят взрывы и грохочут автоматы, я слушал стихи несравненного Расула Гамзатова.
Олимпиада, которая грядёт к нам, превратила предместья Сочи в роскошные сооружения, напоминающие храмы спорта под открытым небом.
Псковскому старцу Иоанну Крестьянкину среди бела дня явился Иисус. И сказал: "Стой и смотри. Что допустил я для вразумления вас без внезапной кончины людей. Виноватых не ищите. Молитесь. Будьте всегда и во всём очень осторожны".
Весной я плыл на пароходе от Нижнего Новгорода до Петербурга по великим русским водам, по великим русским рекам. И этот пароход был ковчегом, где собрались инженеры, военные, монахи, художники, футурологи. Мы дискутировали, пели песни, молились и созерцали дивные русские реки, любовались негасимой зарей и слушали соловьёв, которые гремели по берегам этих рек.
И бывали мгновения, когда хотелось вслед за Александром Васильевичем Суворовым воскликнуть: "Господи, какое счастье быть русским!"
