Я отправляюсь на север —
туда,
где замерзает
в июле вода...
(из старых стихов)
Постмодернистский дискурс подразумевает эксплуатацию массового невежества, порождённое кризисом образования и информационным тоталитаризмом. Он подразумевает стирание граней между правдой и вымыслом, иронизацию и высмеивание любой мало-мальски серьёзной подвижки в сторону конструктивного, цельного, значительного, даже идеократического, если сам по себе не является таковым. Он, постмодернизм, не стремится стать веским, он ниспровергатель, дезавуатор и поглотитель, он ревнует любую площадку, создающую контрсмыслы.
Код понимания западно-европейской цивилизации кроется в воспитании и обучении. По Олегу Чагину, ученик стремится быть обученным, но избегает воспитания. Воспитание понимается как формирование готовности к сверхнагрузкам. А обучение же даётся априори от природы, обученные никогда не захотят жить среди воспитанных.
Известный факт, что у Есенина была трубка. Да, фотоснимок, похоже, постановочный. Но она была. Конечно, подарил ему её не Сталин, речь о другом…
«Что ищу в глазах я этих женщин, легкодумных, лживых и пустых?..»
А вот ахматовское: «Ты куришь чёрную трубку, так странен дымок на ней…» К кому обращено? Уж не к Гумилёву ли? Он во время заминки на расстреле крикнул своим палачам: «Ну, стреляйте уже».
Погибли оба, и Гумилёв, и Есенин.
Профессионалов-революционеров, не умевших строить, а только разрушать, умело укротит Сталин. Правда попадут под молох репрессий невиновные, о которых потом он скажет Берии: «Да, переиграли нас враги наши, Лаврентий…» Так и с пенсиями — не переиграли бы враги: пенсионный взнос платится, а вот будет ли пенсия?..
"Пенсия - это зарплата за воспитание внуков и за сохранение преемственности поколений". Сказано Сталиным, при нём средняя пенсия была — 300 «старых» рублей! Сталин опирался на двужильных и трёжильных людей из народа, которым было дан карт-бланш на строительство нового государства.
Поэтому пенсия, конечно, будет.
Но как привлечь молодёжь под крыло современного государственного строительства, которое ещё предстоит и предстоит?
"Племя молодое, незнакомое" должно жить чаяниями, молитвами и устремлениями народа с молодых ногтей.
Но "идентичность" современного диванного молодого русского формируется футболом и любым другим "зрелищем" помельче. Он через популярное событие приобщается к глубинной философии России. Движимый ею, ведомый ею, зависимый от неё. Что делает центральнокоренной (условно) русский? Он создаёт повестку, он выпестовывает смыслы и задаёт движение. Ему наплевать на всё поверхностное, его интересует суть, но в том случае, если он борется на границе ареала со средой, а не с другими русскими — если не физически, то метафизически стремящимися с периферии в центр... Что делает окраинный русский? Он закрепляет смыслы. И, в какой-то момент, "линии" пересекаются. Но что они могут предложить друг другу?
В целом, обоим видам наплевать на техносферу, наплевать на ракеты, футуризм защищающейся цивилизации им чужд. Им подавай жратву, красивую картинку, наполнение пространства "здесь и сейчас". Они всё сами. А что там и как достигается их безоблачное бытие — не их ума дело. Пусть думает и защищает "дядя". Оба вида радикально эгоистичны. Дух товарищества в их головах давно выветрился, заменён на жажду наживы и сиюминутной выгоды для себя. В крайнем случае на что способны оба вида — это разглядеть командный дух в спортивном состязании и восхититься им, сорвав голос. Им непонятен и им чужд героизм шестнадцатилетних молодогвардейцев, шедших на смерть. Александра Матросова, подвиг Гастелло им в лучшем случае — известен, но давно это было...
...А что же Есенин? "Не расстреливал несчастных по темницам". А "Первый в стране дезертир..." — предусмотрительно вложено в уста героя поэмы. Он уходит в сторону, "запечатлевая жизнь", воспевая, лирицируя действительность.
Ныне же, постиндустриальные дети, уже взрослые, мы смотрим с тоской в выцветшие старческие глаза Постзапада.
Так что же эти два вида? Они имеют вечное взаимопритяжение и вечно отталкивают друг друга. Без этой диалектики невозможно существование единого целого, составляющего их.
Периферийный русский светит маяком и его лучше видно заходящим в гавань "кораблям"-народам и идеократиям. Если наполнение и суть периферийного русского не составляет глубинная традиционная Россия со всеми её смыслами, он её не понимает, то он так и останется всего лишь маяком, указующим берег, не дающим окружающему миру полноценного впечатления о цивилизации "русского духа и чести", он горит холодным бессмысленным огнём.
Но Россия — родина сильных. Россия — дух. Россия — крылатая и непобедимая Спарта, восхитительная Тимархия (государство чести) и ледяная пустыня... Для русских субъектом приложения усилий всегда было создание, укрепление и даже обожествление государства. Завладевший Хартлэндом (сердце земли) (Россией) — правит миром. И потому географическое положение сформировало у народов систему отражающих агрессию характерных черт. Бесстрашие, вера, самопожертвование. Государство всё — личность ничто — так всегда было для русского. И потому тысячелетняя история духовно непрерывающейся государственности — есть один сплошной поток энергии, каждую минуту творящий русского. Занесённая сабля Пугача и суворовская конница, покоряющая Альпы. Повешенные вторично декабристы и николаевское запрещение продажи крестьян поодиночке безземельным дворянам. Ленинская рука над толпою и сталинские лётчики-полярники. Бунт и его усмирение — это всё вмещает русский в своём метаисторическом взгляде, когда смотрит через плечо назад, в отражённое в его синих, как июльский полдень, глазах — светоносное прошлое.
Не меняется наполнение — русский народ бесконечно слеп и бесконечно зряч в своём праве отстоять справедливость, как он её понимает. Справедливость по-русски — это жить и творить настоящее, глядя в звёздное небо, соизмеряясь с нравственным законом внутри нас. И конечно — мечтать. Без мечты русский — увядший цветок. Мечта русского — симфоничное сосуществование всех народов России в согласии и подчинении единой воле Бога-Творца. Но русские такой народ, который строит Царствие небесное на земле. Он хочет жить. Русские Богоизбранный народ. Народ, ставящий своё государство выше собственных индивидуальных "я", русские строят рай на земле. Поэтизируют кошек, мышек, ветер, избы, камни, речки, звёзды, людей...
ЧМ 2018 — грандиозный спектакль, орудие политиков, чтобы смирить и объединить народы славянские, играя на противоречиях парада национальных гордостей. "Славянские ль ручьи сольются в русском море? Вот вопрос."
Есть некая несовместимость разинской неудержимой конницы (на одноимённой улице Иркутска) и невкусной пресной пиццы «от дяди Бэна» в забегаловке над Ангарой, щупальцами глобализма пролезшей в тело нашей страны. Это противоречие не компенсируется, с одной стороны, крылом растлевающего ветра Постзапада и, с другой, крылом советской индустриальной мощи (уничтоженной). Посредине — откуда растут эти два крыла — мы, современные постиндустриальные русские. Хартлэнд. Разорвёт ли нас?
Нет жалости. Нет злобы. Но есть — нелюбовь, да, есть нелюбовь. И сопротивление власти иссохших рук и обезумевших глаз старикана, не дающих ходу молодости. По существу, мы являем проект сами собой. Русская цивилизация — цветущая мама мира. Молодость. Вот именно потому, на стыке временных плит, сто лет назад, Есенин говорил о расстрелах…
Я как «задумчивый», задавался себе не раз вопросом: как в одном человеке уживаются «…не расстреливал несчастных по темницам…» и «…А хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою…» (журнал «Современные записки», Париж, 1926, т. 27, с. 311—312)? Запросто уживаются.
Сделай смелый шаг в попытке преображения вселенной и поймёшь почему — ты.
Встань на землю. Неспокойные воды Байкала припадут к твоим ступням и внемлют…
Эта схватка длится вечность.
Между нами, неуловимыми мстителями, и ими, мрачными жителями босховского «Сада земных наслаждений».
Да, я, и такие, как я, ещё сопротивляемся глобализму.
Потому не учите нас лизать сапоги.
Наши языки плохого прибавят глянца.
Мы — плохие скрипки в руках неумелых музыкантов.
Очерти смычком границы, увидь, что Россия-Русь не заканчивается нигде.
И одна шестая нетвёрдо стоит под ногами.
