Скандальные события, развернувшиеся вокруг Алексея Чалого и Андрея Пургина, словно нарочно под пятилетний юбилей “русской весны”, заставляют нас принять в качестве одного из её социально значимых итогов один нелицеприятный факт. Практически никто из предводителей русского восстания не оказался по-настоящему востребован российской государственностью, установившей весной четырнадцатого года свою юрисдикцию над Крымом (де-юре) и над Донбассом (де-факто). За редчайшим исключением, подавляющее большинство вождей “русской весны”, народных губернаторов и мэров, военных и гражданских руководителей первой волны, оказались на отвоёванной ими у бандеровцев территории вне выстроенной там кремлёвскими кураторами пирамиды власти. Редкие исключения в лице главы Крыма Сергея Аксёнова или депутата Госдумы Натальи Поклонской общей удручающей картины не меняют. “Социально близкими” для российских властей оказались, что характерно, те, кто ранее входил либо во властные, либо в правоохранительные структуры Украины, пусть и занимая в них должности, несоизмеримо более низкие, чем теперь в РФ. А вот людей, выдвинувшихся непосредственно в ходе восстания, кураторы повыдавливали практически отовсюду: и с военных должностей, и с административных. Жизнь показала, что данный человеческий тип с современной российской бюрократической машиной совершенно несовместим.
Подобный факт наводит на самые грустные размышления относительно качества российской власти. О подлинном характере государственности кадровая политика свидетельствует стократно убедительнее любых речей. Никакого перерождения правящего сословия на волне крымско-донбасских событий не произошло. Сущностно российская власть и сегодня практически ничем не отличается от себя самой образца и пяти-, и десятилетней давности. Возникший в 2014 г. мощный импульс снизу был погашен ею вполне осознанно. Люди, возглавившие стихийное движение русского Юго-Востока Украины, оказались бесконечно чужды российской власти именно в силу этой стихийности, в силу особенностей своего выдвижения наверх. Вожди Донбасса, в отличие от номенклатурно-олигархических ставленников, были вынесены наверх благодаря напору абсолютно иных общественных сил. В этом и заключена главная причина их разминовения с российской властью: слои, из которых рекрутирует кадры российская бюрократия, и слои, выдвиженцами которых были командиры и политруки восставшего Донбасса, имеют принципиально разную природу. Они не просто чужды друг другу. Они – антагонистичны. На примере Аксёнова и Поклонской мы видим, что Кремль ещё готов кооптировать в свою властную пирамиду бывших депутатов и правоохранителей Украины (а не кооптировать подобный контингент в Крыму было в принципе нереально – здесь местные власть предержащие перешли на сторону России в марте 14-го практически поголовно), но терпеть присутствия организаторов и идеологов донецкого восстания на властных этажах он, как оказалось, не готов вообще ни в каком качестве. К повстанцам как таковым (пусть и поднявшимся против бандеровской Украины) он оказался нетерпим, в первую очередь, как к своим социальным антиподам.
Отбросив эмоции, невозможно не придти к выводу, что подобный итог кадровой политики вполне закономерен. Иначе, в сущности, быть и не могло. Изменение природы режима происходит не от ситуативной смены лозунгов на сколь угодно верные и близкие большинству, а от принципиальной смены его социальных опор, от переформатирования политэкономического базиса государства. Только при выполнении этих условий правящий режим способен качественно переродиться и начать массовый призыв в государственный аппарат представителей других общественных сил. Ничего этого, как мы знаем, ни в четырнадцатом году, ни позже, не произошло. Наоборот, Кремль сделал практически всё, чтобы купировать даже самую призрачную угрозу развития событий в подобном ключе.
Не следует переоценивать ведущуюся на протяжении нескольких последних лет кампанию по борьбе с коррупцией. Природа российской коррупции неразрывно связана с эпохой становления постсоветской государственности, и она абсолютно не сводима к одному лишь банальному мздоимству и злоупотреблениям чиновников. Корни постсоветской коррупции уходят в самый фундамент нашего социального строя, в основу которого легло разграбление и делёж общенародного союзного наследия. Именно тогда, в 90-е годы, провозглашённые наиболее отмороженной частью либерального блока святыми, формировался государственно-мафиозный спрут из числа сколотивших уже первоначальные капиталы дельцов-теневиков, главарей организованной преступности и наиболее алчной и беспринципной части партхозноменклатуры. Отрывание самых загребущих щупалец, выбивающих “кормовую базу” сверх меры, отнюдь не приведёт и не может привести к гибели спрута как социального организма. Так или иначе спрут и впредь будет поглощать разведанные ресурсы и выискивать новые, ибо он – спрут. Один лишь принципиальный отказ от перераспределения, освоения и дележа как основного способа функционирования, переход от экономики ресурсной ренты к экономике созидания, приумножения и развития, сопровождающийся, вполне естественно, и пересмотром отношений в сфере собственности, и сменой элит, только и способен по-настоящему оздоровить и очеловечить государственный аппарат. Превратить его из аппарата кормления спрута в аппарат государства. Пока такого перехода не будет совершено, любые аресты сановных мафиозников так и останутся отрыванием щупалец, взамен которых неизменно, просто повинуясь физиологии социального организма, будут вырастать новые. А проводимые разоблачения и суды, в виду неизменности базовых констант постсоветской государственности и природы её правящего слоя, постепенно начнут работать на самодискредитацию власти: общество начнёт воспринимать такую кампанию не как очищение органов власти, а как наглядную иллюстрацию порочности всего административного и чиновного слоя как такового.
Да собственно, судя по многим признакам, уже начинает.
