4 июля умер Даниил Гранин. Незадолго до этого Владимир Сергеевич Бушин передал в редакцию новый материал, в котором, в том числе, разбирает некоторые высказывания о Великой Отечественной войне почившего писателя. Мы публикуем данную статью, ибо воистину «это нужно - не мёртвым! это надо – живым!».
Если читатель помнит, академик безопасности Гутионов Павел Семёнович, о котором я недавно писал, предпринял в новой газете "За правду-матку!" в марте 2017 года попытку переплюнуть академика словесности Солженицына Александра Исаевича, девизом которого всю жизнь было "Главное — плюнуть первым!". А в мае, в связи с годовщиной Дня Победы, в той же прекрасной газете была напечатана большая беседа журналистки Елены Лукьяновой с Героем социалистического труда Даниилом Александровичем Граниным, почётным гражданином Петербурга.
В годы войны и вскоре после неё было создано много разного рода художественных произведений о войне, в том числе появилась и целая литература о Великой Отечественной. В военной биографии Гранина, надо полагать, были и яркие, и драматические страницы, но он, видимо, сознавая недостаточность своего фронтового опыта (дальше читатель увидит это), не решался писать о войне, а писал сперва о героях Парижской коммуны, потом главным образом об учёных, как говорится в его биографии, — "о молодых физиках, влюблённых в науку", "о трудном пути новаторов", о ядерщике И.Курчатове, генетике Н. Тимофееве Ресовском, о французском астрономе ХVIII века Ф. Араго и т.д.
Но минуло много лет, осталось мало участников войны, в том числе писателей-фронтовиков, а живые уже так состарились, что даже ничего и не читают. И тут Гранин развернулся, заговорил о войне — в статьях, фильмах, интервью… Причём по всему видно, что ему не знакомы серьёзные книги о войне, и он мудрствует там, где всё ясно.
Вот сейчас мы услышали от него: "Были два важнейших очага сопротивления в истории войны: Сталинград и Ленинград. Сталинград — это военное сопротивление, а Ленинград — духовное". Вот такая классификация.
Но, во-первых, Сталинград — это не только героическое сопротивление, но и великая победа. А что, это одна только голая военная сила, лишённая всякой духовности? Гранин много путешествовал, исколесил весь белый свет, бывал и в Англии, в Лондоне. Вот зашёл бы в редакцию газеты "Дейли телеграф". Там, достав из архива, ему могли бы показать номер, вышедший 28 сентября 1942 года, в разгар Сталинградской битвы, и статью в нём — "Сталинград — триумф моральной стойкости", в которой он мог бы прочитать: "В Сталинграде действует нечто большее, чем материальные условия, нечто превосходящее простую механику войны" (цит. по ак. А.М. Самсонову. Сталинградская битва. М., 1983. С. 246). То, что 75 лет тому назад понимали на своём далёком острове честные англичане, не может уразуметь сейчас в России писатель — участник той войны.
Во-вторых, и Ленинград — не только сопротивление, и там, в конце концов, немцы были разбиты и отброшены. Какое надуманное разделение! И зачем? Но Гранин настаивает на нём: "В Сталинграде — стойкость армии, в Ленинграде — стойкость населения". И опять пальцем в небо! В защите Сталинграда участвовало и население города. Там был создан Городской комитет обороны во главе с секретарём горкома А.С. Чуяновым. Приведу лишь несколько цифр, характеризующих работу комитета. Под его руководством не войсками, а населением было отрыто 66 километров щелей, в которых могли укрыться от бомбёжек 130 тысяч человек из 445 тысяч всего населения города, и оборудовано в подвалах 237 бомбоубежищ для 33 тысяч человек (там же, с.79). Не зря и недаром на Мамаевом кургане рядом с маршалом В.И. Чуйковым и генерал-полковником М.С. Шумиловым похоронен и А.С. Чуянов.
С другой стороны, Ленинград — не только "духовное сопротивление" горожан, его оборонял целый фронт в составе многих дивизий, а в окончательной ликвидации блокады участвовал и Волховский фронт. Но Гранин, упрямо шествуя по выдуманной им меже между военной и духовной силами, однажды заявил, что и вообще-то в войне победил народ, а не армия. Словно армия наша была не плоть от плоти народа, не лучшая его часть, а какая-то наёмная, что ли, которая при первой бомбёжке разбежалась.
Да и память, как видно, тоже стала подводить теоретика. Иначе чем объяснить его комическое возмущение тем, что-де медаль "За победу над Германией" фронтовики получили только через двадцать лет после войны. Да ведь Указ о медали был опубликован 9 мая 1945 года. И миллионы фронтовиков уже в 45-м вернулись домой с медалью. Я лично получил её в Сталинском райвоенкомате Москвы в январе 46-го. 15 миллионов получили медаль сразу, а дать ли её Гранину — почему-то размышляли двадцать лет. Может, были основания?
В другой раз он негодовал по поводу того, что Сталин, мол, за всю войну ни разу не помянул погибших. Ну как не совестно старику! Да все приказы Сталина кончались словами "Вечная слава героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины!". Все вплоть до последнего — от 3 сентября 1945 года в связи с победой над Японией. Правда, как иногда и в других случаях, в несколько иной редакции: "Вечная слава героям, павшим в боях за ЧЕСТЬ И ПОБЕДУ нашей Родины!".
Прошло много времени, но он и сейчас твердит об этом, придумав несколько другой вариант: "Был факт, который всех нас поразил. Сталин ни разу не произнёс какого-то тоста — "царствие небесное", "спасибо тем, кто отдал свою жизнь" — в память о погибших… И на приёме после победы он не произнёс ничего о них. Не помянул. Не выпил. Не было тоста! Это непростительно!". В таком возрасте непростительно врать. "На приёме…" На каком? Ведь приём был не один. И Гранин ни на одном не присутствовал. А стенограммы или кинохроники приёмов не существует. Известно только выступление Сталина на приёме командующих 24 мая 1945 года. Он начал так: "Товарищи, разрешите мне поднять ещё один, последний тост". Из этих слов видно, что тостов было много. И для нормального человека естественно думать, что был там и памятный тост как естественное продолжение высоких скорбных слов сталинских приказов. Может быть, прозвучали в Георгиевском зале слова и о царствии небесном, ибо на приёме 24 мая присутствовал и патриарх.
День Победы — великий всенародный праздник, а не что-нибудь иное. Ещё в тяжкую пору войны Сталин сказал: "Будет и на нашей улице праздник!". И вот народ отметил его уже в 72-й раз. Разумеется, при этом мы тоже не могли забыть тех, кто пал за победу. Выступление президента на параде было прервано минутой молчания; потом по площади прошёл "Бессмертный полк", и мы воочию видели прекрасные лица и павших героев, и ушедших от нас позже; а после полудня, когда весь народ сел за праздничные столы, у многих очень скромные, первая рюмка была за Победу, а вторая, не чокаясь, уж непременно — памятная о них. А мы, девяностолетние с гаком фронтовики, в некий миг ощутили то, о чём сказал наш всеобщий однополчанин Александр Твардовский:
Я знаю: никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они, кто старше, кто моложе,
Остались там. И не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь.
Речь не о том.
Но всё же, всё же, всё же…
Но в беседе Гранина с журналисткой газеты Е.Лукьяновой не оказалось ничего праздничного, одно сплошное да ещё и лживое нытьё, какое-то замогильное чревовещание о войне.
У писателя, разумеется, не вызвала никакого сомнения гутионовская цифра наших потерь в 42-52 миллиона! Но он присовокупил: "Эта война отличается тем, что она сопровождалась ложью".
Война была невиданно огромной и ужасной, и в ходе её были ошибки, промахи, незнание и безвестность каких-то обстоятельств и фактов, была сознательная дезинформация противника, случалось и так, что какие-то данные было нецелесообразно и даже невозможно, опасно опубликовать… Хранят же до сих пор англичане — 76 лет! — обстоятельства, связанные с прилётом к ним в мае 1941 года Гесса. Однако с первого дня мы нарекли войну Отечественной и Священной. А для маститого писателя главное — уличить кого-то, сказать о лжи, как о спутнице войны за спасение Родины. Да вспомнил бы хоть, сколь беспощадна была правда сталинского приказа №227.
Но, конечно, звучала иногда и ложь, неправда, причем порой даже сознательно. Когда Сталин в первом выступлении по радио сказал, что немцы хотят восстановить власть помещиков и капиталистов, — это была неправда. Сталин знал, что немцы хотели истребить миллионы, а остальных обратить в рабство. Но поверить в это широким массам, всему народу было трудно, даже невозможно. А что такое власть помещиков и капиталистов — многие ещё помнили, да и молодые знали о ней по книгам классиков, по фильмам, по рассказам родителей. Поэтому Сталин и сказал понятную людям и нужную в той обстановке неправду. Гранин негодует и усмехается: "Сталин ещё в начале войны сказал, сколько миллионов немцев мы разгромили, убили. Такую цифру назвал, что мы не поняли: а почему они ещё перед нами стоят?". Стоят!.. Да, в докладе 6 ноября он сказал, что за четыре месяца мы потеряли 350 тысяч убитыми и пропавшими без вести и более миллиона ранеными, а немцы — 4 миллиона убитыми, ранеными и пленными. И это была неправда. Неужели фронтовику надо объяснять её природу? Хотя бы то, откуда тогда могли быть точные донесения, достоверные сведения? Конечно, всё, как говорится, на глазок. А глаза-то наши были залиты кровью… Правда же — слишком важная вещь, чтобы подходить к ней всегда с одним рецептом, с одним ключом.
"Ложь считалась необходимостью от разочарования". В чём? В Победе! В чём же ещё? Они хотят превратить наш День Победы в День ритуальных услуг.
"Что такое 42 миллиона? — вопрошает Гранин. — Это не цифра. Для тех, кто остался в живых, это одиночество. Мне годовщину победы встречать не с кем, у меня никого не осталось из моих школьных и студенческих друзей, из моих однополчан". Мафусаил тоже, вероятно, мучился одиночеством, и некого было ему пригласить из школьных друзей на своё 450-летие.
"Но и это не всё! — продолжает друг правды об утратах. — Мы не считаем нищету, бедность, разруху, которые преодолевались десятилетиями. Это всё от войны". Где он жил после войны? Во-первых, почему не считаем? Это вы не считаете и не желаете считать, и ваши друзья только скулят, почему в советское время не было двадцати пяти сортов колбасы, а мы всё в своё время подсчитали. Загляните, любезный, хотя бы в 4-й том восьмитомника "Нюрнбергский процесс" (М., 1990). Там всё подсчитано — по республикам, городам, сёлам: сколько разрушено заводов и фабрик, школ и больниц, театров и музеев… Но я же говорю, что он таких книг не читает, ему достаточно Астафьева да Радзинского. А колбаса, — заметил бы Мафусаил, — в Советском Союзе действительно была сортов пяти-семи, но какая! Приносили домой грамм двести — и вся квартира наполнялась благоуханием… А сейчас принеси хоть десять батонов разных сортов — даже кошка усом не ведёт". Так сказал бы Мафусаил.
Во-вторых, мне кажется, что у него память была лучше, и он возразил бы: "Нет, коллега, бедность и разруху "от войны" советские люди под руководством большевиков ликвидировали в пять-шесть лет. Напомню хотя бы, что в 1948 году было принято решение построить на Ленинских горах грандиозное высотное здание Московского университета, и 1 сентября 1953 года он распахнул двери перед студентами. Как сейчас помню! А через два года большевики подарили Варшаве тоже грандиозный Дворец культуры и науки. Такие здания от нищеты не сооружаются, такие подарки от нищеты не делаются. А вот та нищета и та разруха, что "от реформ", действительно продолжаются несколько десятилетий, и ликвидацией их никто не озабочен. Вы путаете эпохи, брат мой. Ведь я за 489 лет жизни всего насмотрелся".
"Вместе с погибшими на войне погибла часть моей юности, моей жизни…", — говорит Гранин. Увы, сударь, что делать! Юность, молодость и вся жизнь уходят и без такого скорбного сопровождения. Поэт сказал:
Не жалею, не зову, не плачу…
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым…
А было тогда поэту всего 25 лет, моложе вас ровно в четыре раза, но всё понимал, не жалел, не плакал и даже не злоупотреблял свободой слова, как вы.
Но в любом возрасте тяжко слушать: "У нас история войны обросла враньём… Мы уродуем свою историю, мы лишаем её человечности". Это кто же так лихо постарался? Кто эти изверги, антипатриоты и мизантропы? Шолохов врал о войне в романе "Они сражались за родину", в рассказе "Судьба человека" и в статье "Наука ненависти"? Толстой лишал человечности историю войны в "Рассказах Ивана Сударева и в "Русском характере"? Тихонов занимался тем и другим в поэме "Киров с нами"? Фадеев — в "Молодой гвардии"? Леонов — в пьесах "Нашествие" и "Взятие Великошумска"? Эренбург — в пламенной и почти ежедневной публицистике? Твардовский — в "Василии Тёркине"? Светлов — хотя бы в стихотворении "Итальянец"? Вера Инбер — в "Пулковском меридиане"? Антокольский — в поэме "Сын"? Соболев — в "Морской душе"? Пастернак — в цикле стихов о войне? Корнейчук — в пьесе "Фронт"? Симонов — в сталинградской повести "Дни и ночи", в двухтомнике военных дневников?
Или Некрасов — "В окопах Сталинграда"? Бондарев — в "Горячем снеге" и в "Батальоны просят огня"? Сергей Смирнов — в "Брестской крепости"? Константин Воробьёв — в повестях "Убиты под Москвой" и "Это мы, Господи!", Гудзенко, Павел Шубин или Юрий Белаш — в стихах? Или врали Герои, дважды и трижды Герои Советского Союза Ковпак, Фёдоров, Медведев, Вершигора и Покрышкин в своих воспоминаниях "От Путивля до Карпат", "Подпольный обком действует", "Это было под Ровно", "Сильные духом", "Люди с чистой совестью" и "Небо войны"? Или Полевой выдумал свою "Повесть о настоящем человеке"?.. Или врали Шостакович в Седьмой симфонии, Калатозов в фильме "Летят журавли", Чухрай в "Балладе о солдате"? Или лакировали войну художники Корин и Дейнека, Пластов и Кривоногов? Ну, назвал бы хоть одно имечко! Надо же отвечать за свои слова. Некоторые из перечисленных имён и произведений Гранин упомянул в "Блокадной книге" с почтением и уважением. Так это же в Советское время. А теперь всё подряд — враньё, мизантропия?
Попытки сказать правду, говорит, были, но — вот, мол, характернейший пример: "Жукову не дали в воспоминаниях написать, что был момент, когда реально появилась опасность, что Москву не удастся отстоять. Симонов его спросил: "Было у вас такое ощущение?" Он сказал: "Да, был момент, когда это было возможно". Историки долго не могли смириться с этим, цензура — тем более". Гранина интересует не реальная обстановка, не факты, а ощущения, и даже те, которые посетили Жукова, по его же словам, на какой-то момент. Писателю хоть бы этим поживиться!
А на самом деле Г.К. Жуков сказал Симонову, согласно его записи, вот что: "Последнее наступление немцев (на Москву) началось 15-16 ноября. К его началу на главном направлении Волоколамск-Нара, на своём левом фланге они имели 25-27 дивизий, из них примерно 18 танковых и моторизованных. Но в ходе боёв их силы оказались на пределе. И когда они уже подошли к каналу Москва-Волга, к Крюкову, стало ясно, что они не рассчитали, шли на последнем дыхании. Подошли. А в резерве — ни одной дивизии (куда они подевались, Даниил Александрович? — В.Б.). К 3-4 декабря у них в дивизиях оставалось примерно по 30-35 танков из 300. Чтобы выиграть сражение, им нужно было иметь на направлении главного удара во втором эшелоне дивизий 10-12, т.е. с самого начала нужно было иметь не 27, а 40 дивизий. Тогда они могли бы прорваться к Москве. Но у них этого не было. (Куда они подевались, Даниил Александрович? — В.Б.). Они уже истратили всё, что было, потому что не рассчитали силу нашего сопротивления" (Откуда она взялась, Даниил Александрович? — В.Б.). Это маршал сказал Симонову во время съёмок фильма "Если дорог тебе твой дом", и это вошло в фильм.
Всем известный В.Познер, король ночного эфира и комендант Лысой Горы, накануне ещё 65-летия Победы тоже ужасно негодовал, что фильм был готов в 1966 году (может, в декабре), а на экран вышел… какое зверство цензуры!.. только в 1967-м (может, в январе). Кроме того, он уверял, божился, клялся памятью своего отца, что беседы маршала с писателем в фильме нет.
Это почему же такая ужасная задержка и такое бесцеремонное изъятие? Потому, оказывается, что "там упоминались маршалы Тухачевский, Блюхер, Егоров, Якир, Уборевич". Прекрасно. Однако, во-первых, Якир и Уборевич не маршалы. Во-вторых, а что, все эти имена невозможно было тогда произнести, они оказались под запретом? Да как же в таком случае хотя бы именно Жукову именно в ту пору в своих воспоминаниях, вышедших в 1969 году, удалось неоднократно упомянуть этих людей, причём безо всяких критических оценок? Но это не имеет значения для Познера, он исходит из презумпции универсального негодяйства советского времени. И продолжает твердить, что большое интервью Симонова с маршалом Жуковым "было приказано смыть", ибо маршал ещё и раскрыл какую-то ужасающую тайну, сказал убийственную правду о войне. Что именно? Может, Сталин дал взятку фельдмаршалу Боку? Похоже…
Но не перевелись ещё на Руси бесстрашные воители за правду-матку: "Мой отец Владимир Александрович сохранил это интервью", то есть дерзко наплевал на страшный приказ. А кто он был, родитель-то? Как же, — говорит, — создатель Экспериментальной творческой киностудии. Ну, это не совсем так. В.А. Познер был человеком деловым, но не столь уж выдающимся, а создателем студии и главной фигурой там был режиссёр Григорий Чухрай. Этот Познер, объявив того Познера создателем, о Чухрае и не упомянул. Создатель, говорит, "выкрал плёнку, смонтировал интервью и сдал на другую студию". На какую? Тайна… Познер заключил вступление к показу интервью словами: "То, что вы сейчас увидите, не было никогда и нигде показано по телевидению. Это уникальное интервью великого маршала о великой войне". Вероятно, ожидал за это орден Андрея Первозванного, но…
Как известно, лучшие сорта лжи фабрикуются из полуправды. По телевидению интервью, возможно, не показывали. Но Познер в самом конце передачи, уже после демонстрации, ещё раз повторил: "Интервью с маршалом Жуковым было приказано уничтожить. Только по одной причине: Жуков говорил правду. Все, кто участвовал в войне, — ветераны, их близкие, дети — имеют право знать правду о войне. И сегодняшняя передача — это шаг в сторону правды". Вот, мол, она. Мы с папой даём её вам накануне юбилея Победы. Как видите, мы к ней тоже причастны.
Но тут приходится напомнить Познеру, что телевидение — не единственное средство массовой информации. Существуют, например, кино, книги, журналы. Так вот, в 1969-м я сам видел это интервью на экране в Центральном доме литераторов. Факт показа подтвердил в "Литературной газете" и критик Владимир Огнев, тогда — главный редактор Экспериментальной студии. Конечно, это лишь несколько сот зрителей, однако тут есть что добавить. В 1965 и 1968 годах в издательстве "Московский рабочий" вышла книга "Битва за Москву". Там была и большая (35 страниц) статья Г.К. Жукова. В ней более обстоятельно и широко рассказано о том, что Георгий Константинович сказал в интервью Симонову. Было кое-что и сверх того — например, такое признание о тогдашнем положении дел: "Сплошного фронта обороны на Западном направлении не было. Образовались зияющие бреши, которые закрыть было, фактически, нечем… Главная опасность заключалась в том, что пути на Москву были почти ничем не прикрыты. Слабое прикрытие на Можайской линии обороны не могло гарантировать от внезапного появления перед Москвой бронированных войск противника" (с.65). А также — о положении в конце ноября: "Фронт нашей обороны выгибался, образовались очень слабые места. Казалось, вот-вот случится непоправимое… 28 ноября в районе Яхромы танковые части противника прорвались за канал Москва—Волга" (с.79). Увы, пути на Москву были почти не прикрыты, но и шагать по этим путям было уже некому.
Почему, Даниил Александрович? А когда в мае 45-го оказались открыты пути на Берлин, то у нас нашлось много охотников шагать по ним дальше. Почему?
Книга "Битва за Москву" вышла двумя изданиями тиражом по 100 и 75 тысяч экземпляров. Это тебе уже не ЦДЛ… А в 1985 году тиражом 300 тысяч экз. вышел 10-й том собрания сочинений Константина Симонова. И там имеется глава "История одного киноинтервью". Статья написана в 1978 году и тогда же была напечатана в майском номере журнала "Дружба народов". Я тогда работал в этом журнале и помню, как Симонов приходил к нам в наш одноэтажный кривенький флигелёк во дворе дома Ростовых на улице Воровского. В статье-главе Симонов целиком, слово в слово привёл это самое киноинтервью. В 1988 году тиражом в 200 тысяч вышел сборник воспоминаний "Маршал Жуков. Каким мы его помним". И там опять это симоновское интервью в полном виде, и не раз издавалось ещё.
Что ж получается в итоге? То, что было издано многотысячными массовыми тиражами и что советские люди могли читать и знать ещё почти полвека тому назад, Познер подал как жареную сенсацию, как свежайшую новинку, изобличающую-де коммунистов. А Герой труда без труда подхватывает её и тащит дальше. Но ведь могли бы они с Познером представить себе и такую картину. После знаменитого совета в Филях 9 сентября 1812 года, допустим, Василий Андреевич Жуковский, певец во стане русских воинов, берёт интервью у Михаила Илларионовича Кутузова и спрашивает: "Ваше сиятельство, а как с Москвой?" И главнокомандующий отвечает: "Во имя сохранения армии Первопрестольную решено оставить". И ведь оставили! Мало того — сожгли Первопрестольную-то. Интересно, что сказали бы об этом Гранин, Познер и Мафусаил, кто из них решился бы опубликовать интервью Кутузова?
На фото: Лето 1942 г. Зенитная батарея на Университетской набережной Ленинграда
