О катехонической сущности Советского Союза
Советский Союз неправильно было бы, как это делалось до сих пор, рассматривать исключительно в качестве исторического феномена. Безусловно, если он прекратил существование, то, значит, были некие несоответствия контексту эпохи, актуальным вызовам. Анализ этих несоответствий важен для понимания сущности СССР, но недостаточен. На Советский Союз целесообразно посмотреть не только через призму истории, но и призму будущего, футурологическую перспективу. Советский проект и был по сути своей прыжком в будущее. И погиб СССР именно ввиду того, что он значительно опередил своё время. Но минуло с его гибели тридцать лет, и запрос на СССР обнаруживает всё большую актуализацию. Социальное расслоение мира достигло своего исторического максимума, расчеловечивание человека приобрело характер антропологической инволюции, цифровой тоталитаризм создаёт реальную угрозу установления мировой неофашистской диктатуры, современные практики образования и культуры ведут объективно к дебилизации молодёжи, а трансгуманистические технологии и вовсе позволяют ставить вопрос о финале существования человечества. Всё очевиднее становится запрос на альтернативу, которая бы вывела мир из того тупика, в который он оказался заведён в рамках системы капитализма. Такую альтернативу представлял в двадцатом столетии Советский Союз, и его гибель, ставшая снятием этой альтернативы, вызвала соответствующие кризисные последствия.
У каждого явления есть причины, его порождающие, и есть последствия, порождаемые им. Причины и последствия могут иметь различное масштабирование. Тридцатилетие, прошедшее после гибели СССР, определяет масштаб дискурса на уровне историософии, то есть определения общих трендов мирового исторического развития.
Гибель СССР являлась в историософском смысле не просто демонтажем советской системы, но ликвидацией русского катехона. В череде понятий, раскрываемых в качестве постсистем, своё место должно быть отведено понятию посткатехонического времени. Это время, когда удерживающая зло сила в лице СССР была устранена. С его устранением несдерживаемые более ничем силы зла получают свободу действия. За тридцать лет после СССР происходит форсированная нравственная деградация человечества. Выстраивается мировая система, программирующая деградационный процесс.
Вошла в широкий обиход фраза о распаде СССР как геополитической катастрофе. Речь идёт о катастрофе в преломлении к России и другим бывшим республикам Советского Союза. Но гибель СССР имела системные последствия не только для них, и эти последствия не сводятся к геополитике (дробление Хартленда и торжество Мирового Острова). Прошедшее тридцатилетие позволяет зафиксировать то, каким образом устранение Советского Союза оказало влияние на человечество в целом. Анализ истекших тридцати лет в фокусе последствий гибели СССР позволяет заявить, что это время являлось транзитом к той системе, которая устанавливается сегодня. Эта система могла бы быть установлена и раньше по итогам Первой и особенно Второй мировых войн, не будь тогда в мире фактора советской большевистской альтернативы. Методика контрфактического моделирования, построенная на исключении из исторического процесса какого‑либо из факторов для оценки его значимости, даёт все основания утверждать, что Октябрьская революция и СССР изменили тренды, задаваемые мировой капиталистической системой, целевой ориентир которых — антропологически иерархизированное человечество.
I. Причины гибели
Всё произошедшее в истории предопределено всей совокупностью исторических факторов, включая проявление сознания и воли каждого индивидуума. Другое дело, вопрос о жизнеспособности системы. Конечно, СССР не распался сам по себе, одряхлев и утратив функциональность, как это пытаются представить сегодня в рамках принятой за основу в системе российского образования теории либеральной модернизации. То, что он был вполне функционален, свидетельствует тот факт, что уже фактически тридцать лет (а за такой же срок СССР провёл индустриализацию и разгромил фашизм) Российская Федерация живёт на созданной в советский период экономической и инфраструктурной базе («проедает советское наследие»). Конечно, СССР был убит совокупными усилиями внешнего противника, «пятой колонны» и латентно сформировавшимся буржуазным классом. Но почему он позволил себя убить, почему своевременно не блокировал угрозы? Приходится констатировать, что внутренние сущностные основания, приведшие СССР к гибели, — «точки уязвимости» — существовали. Укажем на важнейшие из них.
Мелкобуржуазное перерождение
СССР имел все шансы победить в глобальном противостоянии с мировым капитализмом. Построенная им социальная система функционально превосходила систему оппонента. Но победа была упущена…
Преимущества социализма перед капитализмом очевидны при сравнении «чистых моделей». Но таковых в реальной истории не бывает. Любая общественная система содержит в себе компоненты разных моделей. Её характеристика, соответственно, должна выстраиваться на понимании о доминантах и векторе развития. На этапе векторальной направленности к идеалам и ценностям социализма советский проект находился в восходящей фазе. Системный кризис в СССР произошёл уже на другом этапе, когда произошло отступление от этих ценностей и идеалов. Кризис был, таким образом, порождён не социалистической системой, а её ревизией. Буржуазные компоненты в СССР, не только социальные, но и, прежде всего, культурные, психологические, никогда не были сведены к нулю. О том, что борьба с мелкобуржуазным сознанием в России является более трудной задачей, даже чем взятие и удержание власти, рассуждал ещё В.И. Ленин. С определённого исторического момента эти буржуазные компоненты стали усиливаться. В соответствии с логикой такого усиления со временем встал и вопрос о власти, который и был разрешён в результате событий 1991–1993 годов. Вначале мелкобуржуазное сознание потеснило сознание коммунистическое, а затем уже восстанавливается капитализм, и к власти приходит директивно созданная крупная буржуазия.
Без всякого сомнения, СССР мог преодолеть кризис. Но для его преодоления надо было действовать в прямой противоположности тому, что делалось. Для преодоления кризиса следовало устранить причины, его порождающие. А эти причины состояли в иносистемных примесях в социализм. Однако их, напротив, поддерживали, давали зелёный свет процессам, вступавшим в противоречие с модельными доминантами.
Случилось именно так, как предупреждал в своё время В.И. Ленин, — мелкобуржуазное сознание распространяется не только среди рядовых коммунистов, но и руководства партии. Целевой ориентир, мелкобуржуазный по своей сути — максимальное удовлетворение материальных потребностей граждан, — был внесён в Программу КПСС 1961 года. Устремление к комфорту становится в позднем советском обществе нормативным. Пакет позднесоветского обывателя — «дачка, тачка и собачка» — отражал произошедшую ценностную инверсию. Фактически переродился комсомол, из среды которого выходят карьеристы и многие будущие олигархи. Борьба, как и предсказывал Ленин, была проиграна на самом тяжёлом участке — в противодействии мелкобуржуазному сознанию. Партия, оставаясь формально идеократической организацией, перестаёт ей являться по сути. А далее, вслед за утверждением нормативности мелкобуржуазного сознания, и происходит в точности по сценарию предупреждений Ленина реставрация капитализма.
Антропологическая инверсия: от человекостроительства к комфорту
Коммунистический проект являлся, прежде всего, проектом антропологическим. Построение государства социальной справедливости в СССР было сопряжено с проектом человекостроительства. Новый, преображённый духовно человек сможет преодолеть рецидивы буржуазной несправедливости. Идея коммунистического преображения человека соотносилась с идеей преображения христианского и брала из неё глубинные истоки.
Пока в центре советской идеологии находился проект создания нового человека, СССР с очевидностью теснил своих идеологических противников. Он побеждал их, прежде всего, в мегаэволюционном плане, представляя собой более высокую ступень социальной эволюции. И новый человек действительно формировался. И этот новый человек действительно побеждал, побеждал по всем направлениям. Популярность коммунистической идеи в первые четыре послеоктябрьские десятилетия была огромной. На этот период приходилась восходящая фаза советского проекта.
Нисходящая фаза началась с переориентации от самого человека как проекта к материальным потребностям человека. Коммунизм мыслился теперь не столько как общество справедливости, сколько как общество неограниченного потребления, возможность «наесться досыта» (что было по‑человечески понятно для бывших рабочих и крестьян, прошедших через голод и видевших счастье в удовлетворении материальных потребностей). Антропология советского человека была переакцентирована с духовной природы на природу биологическую. В этом виде советский человек уже не отличался от человека буржуазного. Это был эволюционный откат. И вместе с ним коммунистическая идеология в глобальной борьбе за умы и сердца начинает сдавать свои позиции. За фасадом государства справедливости выстраиваются анклавы, культивирующие в повседневной жизни прямо противоположные принципы.
Идеологическое обновление, возвращение к исходным идеалам человекостроительства было возможно. Но вместо этого государство в период перестройки двинулось в прямо противоположную сторону, легитимизировав консюмеризм и делегитимизировав высокие идеалы грядущего преображённого мира.
Разрыв с религией: отсутствие трансцендентного идеала
Реальный советский социализм связывался с атеистическим мировоззрением. Диалектический материализм был положен в основание официального взгляда на мир. Церковь рассматривалась в качестве классового врага. Такая позиция была отчасти определена кризисным состоянием самой церкви, прельщением её материальными благами, легитимизацией социальной несправедливости. Для советского проекта конфронтация с религией имела самые негативные последствия. Из доктрины социального государства были изъяты идеальные основания, представление о вечной высшей жизни. Постепенно материалистичность становилась доминирующим этическим основанием. Изъята была идеальная константа, которой в религиях выступал Бог. Идеал духовной солидаризации был подменён потребительством, удовлетворением материальных запросов. Установки консюмеризации являлись следствием секуляризационного процесса.
Но существовала ли предопределённость в конфликте социализма и религии? Такая предопределённость отсутствовала. Конфликт с религией явился трагической ошибкой советского руководства, да и отчасти руководства церкви. В действительности же альянс коммунизма и христианства был потенциально возможен. О такой возможности писал В.И. Ленин в работе "Социализм и религия", указывая, что противником социал-демократии является не религия, а капитализм, и церковь в той мере может выступать союзником или противником, в какой она принимает или отвергает капиталистическую систему. При Сталине во время Великой Отечественной войны альянс большевиков с Православной церковью стал исторической реальностью. Перечёркнут он оказался уже в хрущёвские годы, ставшие фазой надлома в истории советского проекта.
Интеграция в «мировое сообщество» и замена социализма капитализмом
Кризис позднесоветского общества являлся не следствием неуспешности советской системы, а, напротив, результатом отступления от неё. Болезнь вызвали привнесённые извне инородные элементы. Сама же система, даже на излёте советской государственности, оставалась вполне жизнеспособной. «Застой? — выражал удивление в отношении современного идеологического клише бывший руководитель Госплана СССР Н.К. Байбаков. — Я этого явления не припомню. Несомненно, было замедление темпов развития. Но чтоб промышленность, сельское хозяйство топтались на месте — это не так. Кому‑то, видимо, понравилось слово «застой», и пропагандистский аппарат постарался обыграть его на все лады. Но разве можно назвать застойным период, когда за 20 лет (1966–1985 гг.): национальный доход страны вырос в четыре раза, промышленное производство — в пять раз, основные фонды — в семь раз?..
Несмотря на то что рост сельскохозяйственного производства увеличился за этот период лишь в 1,7 раза, реальные доходы населения росли примерно такими же темпами, что и производительность общественного труда, и возросли в 3,2 раза; приблизительно в три раза увеличилось производство товаров народного потребления на душу населения… Да, действительно, темпы экономического роста были ниже, чем в предыдущее пятилетие, но в сравнении с развитыми капиталистическими странами, кроме Японии, они были выше или равны». Таким образом, идея демонтажа социализма диктовалась не столько экономической необходимостью, сколько субъективными соображениями новой генерации кремлёвских прожектёров.
Что же произошло? Существовали к началу 1980‑х годов две мирсистемы — западноцентричная капиталистическая и советскоцентричная социалистическая. СССР был альтернативен Западу, а Запад, соответственно, альтернативен СССР. С конца 1980‑х годов происходит глобальная трансформация. Суть её заключалась в принятии поздним советским руководством ориентира вхождения в мир-систему Запада, позиционируемого в качестве мирового сообщества. Что означало такое вхождение? Оно означало, прежде всего, принятие ценностной платформы западной мир-системы. А эта платформа, как указывалось выше, выстраивалась на альтернативности в отношении СССР. Получалось, что «новая Россия» оказывалась в альтернативе к советской системе, становилась «анти-СССР». Идеология государства социальной справедливости подменялась акцентированным и демонстративным насаждением несправедливости такого свойства, какое нельзя было обнаружить и в западных буржуазных государствах.
Произошедшая ценностная подмена может быть выражена девятнадцатью инверсиями:
1) коллективизм - индивидуализм;
2) солидаризация - конкуренция;
3) идеократия - деидеологизация;
4) мессианство (спасение мира) - интеграция в мировое сообщество;
5) трудовая собственность - частная собственность;
6) человек — социальная личность - человек-индивидуум;
7) альтруизм - прагматизм;
8) минимальность потребностей - потребительская культура;
9) герой-жертва - герой-супермен;
10) психологическая культура - культура развлечений;
11) воспитательная школа - школа образовательных услуг;
12) социальное равенство - социальная селекция успешных;
13) свобода во имя - свобода от;
14) государство как большая семья - договорное (контрактное) государство;
15) братское единение народов - толерантность;
16) надэтническая цивилизационная идентичность - неэтническая идентичность гражданской нации;
17) государственно-общественная мобилизация - приоритетность частного;
18) нестяжательство - прибыль как мерило успешности;
19) нелегитимность ростовщического капитала - приоритетность банковского сектора экономики.
Гибель Советского Союза, таким образом, программировалась отступлением от собственной ценностной повестки. И не просто отступлением, а принятием ценностей альтернативного проекта.
двойной клик - редактировать изображение
II. Мировые последствия гибели
При понимании Советского Союза в качестве государства-катехона, устранение которого открыло перспективы развития мира в соответствии с тенденциями, заложенными в существе капиталистической модели, можно выявить следующий перечень мировых последствий гибели СССР.
Во-первых, завершение формирования мировой элиты, сверхобщества бенефициаров.
Создание мир-системы капитализма определило объективно складывание наднациональной мировой элиты. Начало её формирования можно датировать девятнадцатым столетием. Ранее в масштабе мира, при отсутствии мировой системы, оно сложиться не могло. Старые аристократические европейские роды после периода жёсткой борьбы достигают компромисса с новыми родами буржуазной олигархии. Советский Союз и связанная с ним когорта стран в мировом элитаристском строительстве не участвовали и участвовать принципиально не могли. В сути своей советская модель была антиэлитаристской. Высший партийный слой (условно — советская элита) в мировые элитарные клубы не входил. Система коммуникации между ними не допускалась. А прецеденты вхождения жёстко пресекались, как это имело место в период сталинских партийных чисток.
Советский проект не позволял капиталистической элите достичь мирового статуса. И, соответственно, элитаристский клуб, а не США, и возглавлял борьбу против СССР. Размышления Александра Зиновьева о том, что Советский Союз был побеждён не Западом, а «сверхобществом», отражает реальную картину мировых трансформаций. Это сверхобщество, а вовсе не Запад, и стало главным благополучателем в связи с уничтожением Советского Союза. Для населения же западных государств эта «победа» не дала ровным счётом ничего.
Во-вторых, максимизация социальной дифференциации человечества.
Советский Союз, утверждавший идеалы равенства, выступал историческим противовесом тенденциям социальной поляризации человечества. Октябрьская революция стала для мирового капитала роковым предупреждением — «надо делиться». В лице СССР появился центр, позиционирующийся в качестве защитника всех трудящихся мира. Его девизом являлись слова "Манифеста коммунистической партии" «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Развитие системы социального государства на Западе как государства классового компромисса являлось уступкой мировой буржуазии, вынужденной перераспределять доходы. В противном случае — российский сценарий — национализация крупной собственности. И положение трудящихся в мире в период существования СССР действительно заметно улучшилось. Был создан пакет социальной защищённости, направленный на ликвидацию крайней бедности. В тех же государствах, в которых буржуазия переходила некую условную грань социальной дифференциации, народ мог, опираясь на помощь «братского советского народа», сделать выбор в пользу социалистической модели развития.
Но вот СССР рухнул, и мировой капитал освободился от каких‑либо сдержек. «Родина мирового пролетариата» была уничтожена. Исчез центр поддержки мирового сопротивления трудящихся. А без этой поддержки социалистическая революция в какой‑либо отдельно взятой стране как альтернатива власти зарвавшейся буржуазии оказалась технологически невозможна. Она была бы подавлена на первых же шагах революционного сценария. Остающийся же формально социалистическим Китай реально перешёл на рельсы государственного капитализма и, во всяком случае, специальной поддержки идеалов социализма во внешнем мире не осуществляет.
Итогом устранения сдерживателя мирового олигархата стала стремительная дифференциация в доходах между отдельными странами и стратами. Был перейдён несколько лет назад условный рубеж 50% мировых ресурсов, принадлежащих 1% населения. Генеральный секретарь ООН Антониу Гуттериш и вовсе заявил о том, что более половины мирового богатства находятся под контролем всего 26 человек.
Раскол социальный перерос в раскол онтологический — принципиального различия не просто в уровнях жизни, а в виде жизни. Онтологический же раскол по этой логике приводит к расколу антропологическому, подразумевающему распад видового единства человечества.
Произошедшее в мире в связи с возникновением и гибелью СССР наглядно иллюстрируют «длинные статистические ряды Агнуса Мэдисона». На их основании был проведён расчёт отношения в доходах ВВП на душу населения 10% наиболее богатых стран к 10% самых бедных стран мира (график 1). Результатом стало построение траектории, отражающей степень социальной дифференциации в мире.
Начиная с XVI века разрыв между богатыми и бедными странами устойчиво возрастал. Процесс отрыва Запада от остального мира хронологически точно совпал с зарождением феномена капитализма. Капиталистическая экономика предполагала постоянное расширение масштабов мирового рынка сбыта и увеличения ресурсной базы. Отсюда, как следствие, — колониализм. Именно в XVI веке и началась эпоха мировой колониальной экспансии. Экономический отрыв одной части населения мира от другой чётко соотносился с процессами колонизации. Страновое неравенство устанавливалось первоначально силовым принуждением, путём завоеваний.
Ещё в начале XVIII века наиболее богатые страны мира превосходили наиболее бедные в среднедушевом выражении доходов не более чем в два раза. С момента вступления Запада в эпоху империализма динамика увеличения диспаритетов резко возрастает. Сегодня этот разрыв измеряется уже несколькими десятками раз.
За весь рассматриваемый пятисотлетний исторический интервал фиксируется только один период, когда вопреки установившемуся тренду разрыв между богатыми и бедными странами не только не возрастал, но, напротив, сокращался. Это период существования СССР и мировой социалистической системы. Само выдвижение альтернативной модели развития человечества повернуло вспять процесс усугубляющегося глобального социального раскола. В этом, прежде всего, и заключался великий смысл и миссия советского проекта. Рухнул СССР, и тренд возрастания мирового неравенства был восстановлен.
В-третьих, усугубление дифференциации между странами «золотого миллиарда» и странами «мировой периферии».
Советский проект стал катализатором не только социального движения трудящихся, но и национально-освободительной борьбы в мире. По большому счёту, крушение мировых колониальных систем являлось прямым логическим следствием Октябрьской революции и победы во Второй мировой войне. После победы над фашистским расизмом построенные на расистской платформе колониальные империи более не могли быть легитимными. Большевики ещё при руководстве Иосифа Сталина наркоматом национальностей практически инициировали поддержку движения за освобождение народов Востока от британского владычества. О значении Октябрьской революции в перспективе развития национально-освободительной борьбы на пространстве колониального мира рассуждал, в частности, Иммануил Валлерстайн: «Послание русской революции различным образом повлияло на мир сильных государств, который мы будем называть панъевропейским, и на мир неевропейский. В ретроспективе едва ли можно сомневаться, что угроза перехода рабочего класса на более воинственные позиции заставила правящие классы сильных государств реагировать быстро и умно. В результате социальный пакет, способный удовлетворить трудящихся в панъевропейских странах, сильно увеличился… Но какое бы значение ни имел этот результат, он бледнеет по сравнению с влиянием русской революции на неевропейский мир». «Разумеется, — пояснял Валлерстайн свой взгляд на суть советского проекта, — я убеждён, что русскую революцию следует понимать не как пролетарскую революцию, ибо таковой она явно не была, а как самую интересную и успешную попытку избавиться от панъевропейского господства. Нет сомнений в том, что многие русские считали себя европейцами. Большевики тоже занимали европейскую сторону в долгом русском споре между западниками и славянофилами. Но это лишь подчёркивает принципиальную неоднозначность движений, стремящихся к освобождению от панъевропейского господства. Эти движения требовали одновременно отделения и интеграции; и того и другого — во имя равенства. В любом случае, после того как не произошло революции в Германии, большевики осознали, что их выживание и положение в мире связано со всемирным боем против империализма».
Валлерстайновская модель мироустройства — «центр — полупериферия — периферия» — сложилась именно после гибели СССР. Она часто описывается как система однополярности, что не совсем точно. Дело не в том, что существует один полюс силы (их может быть и два и три, но при единой парадигме сути модели это не меняет), а в том, что есть периферия — мировая обочина. При выходе из‑под контроля центра актора полупериферии он тоже может быть сброшен на обочину, в зону небытия. При существовании СССР мировой обочины не было. Существовали страны третьего мира, за выбор которых в пользу социализма или капитализма велась борьба Советским Союзом и Соединёнными Штатами Америки. И третий мир за поддержку своего выбора и даже за нейтральность получал соответствующие дивиденды. И характерно, что в девяностые годы, после гибели СССР, обвальное падение экономических и социальных показателей имело место не только на постсоветском пространстве, но и в Африке.
Современный вызов Китая мало что меняет в сути мировой системы неравенства. Китайская корректива является в этом смысле не возвращением к модели двух мир-систем — социалистической и капиталистической, а восстановлением той модели, которая имела место до Октябрьской революции — одна мир-система при двух или более центрах.
В-четвёртых, надувание «мыльного пузыря» новой финансовой системы.
Новая финансовая система — Ямайская — начала замещать прежнюю Бреттон-Вудскую ещё при существовании СССР (инициирующее её соглашение было принято в 1976 году). Но стать мировой системой она не могла как минимум потому, что вне её находилась экономика социалистических стран. «Мыльный пузырь» мог легко лопнуть при столкновении спекулятивного капитала с реальной экономикой. Лопнуть он мог и при отказе какого‑либо из акторов Ямайского соглашения играть по правилам новой системы. Советский Союз мог, наконец, целевым образом торпедировать политику ФРС.
Сам переход к Ямайской системе на Западе произошёл не от хорошей жизни. К такому переходу подтолкнули выходка Шарля де Голля — требование к США произвести расчёт золотом за предоставленную им долларовую наличность (за что французский президент в итоге и поплатился политически) и ближневосточный нефтяной кризис, когда страны — нефтяные экспортёры, опираясь на фактор нефти, развернули свою геополитическую игру, поставив Запад перед угрозой обрушения. Но переход к новой системе в условиях биполярности был большим риском. В 1987 году обрушение котировок акций на Нью-Йоркской фондовой бирже даже превосходило соответствующие показатели 1929 года. И если бы во главе СССР стояла на тот момент другая политическая команда, этим кризисом он должен был воспользоваться, завершив холодную войну в свою пользу.
После разрушения Советского Союза накачке «мыльного пузыря» уже ничто серьёзно не мешало. Инвестируемый Западом Китай был тоже «в деле» и выигрывал от перехода к новой модели, может быть, больше других.
Разрастание финансового «мыльного пузыря» соотносилось с ростом спекулятивных секторов экономики. Социальный паразитизм становится определяющей характеристикой новой системы. Паразитизм сверху выразился в получении прибыли из «воздуха», переход от описанной Марксом формулы «деньги — товар — деньги штрих» к формуле «деньги — деньги штрих-1 — деньги штрих-2». Паразитизм снизу нашёл проявление в девальвации этики, культе потребления.
Советский Союз выстроил уникальную в своём роде культурную апологию свободного труда. Передовики производства — простые труженики — рабочие, колхозники, учителя позиционировались как герои страны. Советская этика труда как общего дела отличалась от кальвинистской этики труда как достижения личной успешности в получении материальных благ. После обрушения Советского Союза труд как таковой перестал быть ценностью, оказавшись в новом понимании уделом «лохов». Произошло разделение между трудом — уделом аутсайдеров и креативностью — уделом элиты.
В-пятых, фактическая десуверенизация национальных государств.
Капитализм создал национальные государства вокруг национальных рынков. Но логика развития капитализма вела при переходе к этапу создания интегрированной капиталистической системы к их упразднению в пользу модели единого корпоративного мира. Именно сегодня и наблюдается этот переход, политически выражаемый в столкновениях «глобалистов» и «националистов».
В период холодной войны на упразднение национальных государств мировой олигархат пойти не мог. Они были ему нужны для борьбы против СССР. Существовал временный альянс сверхобщества и государств Запада. Это был альянс между финансовым капиталом и военной силой. Попытка десуверенизировать ту же Францию могла обернуться выходом из НАТО, как и случилось, а то и вовсе переориентацией на Москву, как могло случиться. После гибели СССР более всего политический суверенитет потеряли европейцы — как Восточная, так и Западная Европа.
В-шестых, распространение культурных и психологических установок постмодерна.
Постмодерн, возникший как богемное течение ещё в период существования СССР, не мог стать в то время онтологической доминантой. Для борьбы с советской альтернативой нужна была мобилизующая идеология, для чего постмодерн с его релятивистскими установками был совершенно не годен. Трудно себе сегодня представить, что ещё при Рейгане США позиционировались как защитник традиционных ценностей и религии, обвиняя в отступничестве от них Советский Союз. Легализация абортов и декриминализация гомосексуальных отношений на Западе происходит сравнительно поздно. В Англии гомосексуальные отношения были декриминализованы только в 1967 году, а о признании их браком вообще не могло быть и речи. Впервые однополое сожительство было признано законом в 1989 году в Дании, что хронологически соотносилось с завершением холодной войны. Для времени холодной войны нужны были солдаты, учёные и идеологи, а не рафинированные постмодернисты.
Невозможно было при существовании СССР и создание выстраиваемого на симулякрах постмодернистского информационного пространства. Пропаганда в холодную войну с обеих сторон допускала элементы неправды, но не отрывалась от некоей объективной реальности. Если бы любая из сторон перешла на модель симулякров, она оказалась бы тут же изобличена как система лжи. Такие обвинения и так постоянно предъявлялись сторонами конфликта друг другу. Обвинения капитализма в системной лжи находило преломление даже в литературе, предназначенной для детей: достаточно назвать "Джельсомино в стране лжецов" или "Королевство кривых зеркал". Когда же система советской пропаганды была упразднена, появилась возможность выстраивания виртуального бытия в полном отрыве от мира реального. Технологически первой попыткой такого рода принято считать освещение войны в Персидском заливе 1990–1991 годов.
Постмодерн, между тем, дойдя до предельной релятивизации (у каждого свои ценности, своя правда, свои представления о реальности), подготовил фактически почву для утверждения постпостмодерна, при котором устанавливается единая матрица мировосприятия по принципу «самоочевидного». Гибель СССР завершила эпоху идеологий. Процесс навязываемой деидеологизации соотносился с культурой постмодерна. То, что деидеологизация была навязываема, свидетельствовало о том, что она представляла собой не отказ от идеологии, а подготовку глобального утверждения одной из идеологических моделей. Современная реидеологизация и стала фактически закреплением на уровне массового общественного сознания матрицы постпостмодерна — глобального тоталитарного общества.
В-седьмых, установление системы тоталитарного контроля над человечеством.
Советский Союз никогда не был тоталитарным государством. Ниш свободы он имел как минимум не меньше, чем капиталистические системы Запада. Было возможно творчество, дискуссии, критика и обсуждение проблем. Существовали, впрочем, и свои ограничения, так же как они существуют в любом государстве мира. Государств без ограничений в принципе не может существовать в силу самой природы государственной власти. Концепт тоталитаризма был выдвинут противником с начала холодной войны в целях отождествления большевизма с осуждённым Нюрнбергским трибуналом национал-социализмом. Остаётся только удивляться его включённости в современное российское образование как на уровне школы, так и вузов.
Другое дело сегодня, когда развитие так называемых цифровых технологий достигло такого уровня, что контроль за большими группами людей, да и человечества в целом стал принципиально возможным. Но для такого контроля нужно и единство или, по крайней мере, консенсус у групп, применяющих такие технологии. Советский Союз на консенсус с буржуазией в вопросе о контроле над человеком никогда бы не пошёл. Отвергнуты были, в частности, предложения по реализации в мировом масштабе программ планирования семьи. Идеи такого рода регулирования были осуждены ещё В.И. Лениным. Мальтузианский подход изобличался в Советском Союзе как фашизм. А без содействия СССР добиться регулирования рождаемости в мире было невозможно. Либеральный демограф, директор Института демографии Высшей школы экономики А.Г. Вишневский так описывал возникшую коллизию: «Международные организации стали принимать меры, чтобы в развивающихся странах замедлить рост населения, который был чреват, как было понятно с самого начала, серьёзными последствиями. Но надо сказать, что довольно серьёзным тормозом этому было опять наше любимое отечество. Потому что позиция Советского Союза, ну я бы так сказал, была в этом смысле штрейкбрехерской. Потому что, когда все развитые страны думали о том, как сократить, замедлить рост населения в развивающихся странах, в Советском Союзе, вопреки своим собственным интересам, как это мы теперь понимаем, занимали противоположную позицию и всячески отказывались от того, чтобы участвовать в этих усилиях». Итак, СССР, при оценке его действий с позиций «западного сообщества», занимал штрейкбрехерскую позицию в осуществляемой глобальными международными силами политике замедления роста населения в мире.
СССР никогда бы не допустил проект цифровизации. Технология не могла быть в принципе поставлена выше идеологии. Можно допустить её использование в СССР в качестве инструмента, но нельзя — в качестве ядра системы. Дефиниции «цифровая экономика» или «цифровое общество» были бы заклеймены сообразно с марксистской методологией и здравым смыслом как буржуазное вырождение. Сообразно с советским пониманием в основе любой экономики — труд, а в основе любого общества — отношения людей в процессе производства, а вовсе не цифра. Технологии не могли быть поставлены выше партии и выше рабочего класса. Опасения, что это может произойти, и стали, кстати говоря, причиной свертывания проекта ОГАС — советского аналога интернета.
В-восьмых, распространение идей антропологической инженерии, выражаемое аккумулятивно идеологией трансгуманизма.
Советский проект являлся проектом гуманистическим. Сообразно с ним в педагогике советского образования выдвигался ориентир формирования гармонически развитой личности. Идеи деконструкции человека были для СССР идеологически и культурно не приемлемы. Вся советская культура вращалась вокруг идеалов цельности личности и ценностей коллективизма, с которыми трансгуманизм был бы несочетаем.
Да, советский проект, особенно на начальной своей стадии, имел целевым ориентиром формирование нового человека. Но эта перспектива виделась в развитии духовных, интеллектуальных и физических качеств человека, а вовсе не в киборгизации. Советская идея нового человека представляла парадигму гуманизма, точнее, сверхгуманизма, как максимизации потенциалов человека. Современный же трансгуманизм состоит в отрицании гуманизма, в отказе от антропоцентризма и в выходе за рамки собственно человеческой природы.
В СССР в 1930‑е годы были разгромлены школы евгеники и педагогики. В то время когда на Западе евгенические эксперименты приобрели широкую популярность, в Советском Союзе евгеника была заклеймена как фашизм. С большим подозрением в отношении протаскивания фашистской идеологии относились, как известно, даже к генетике. Что же уж тут говорить о трансгуманизме?! Нет сомнения, что Советский Союз бы осудил трансгуманизм в качестве неофашизма, и устранение СССР дало исторически зелёный свет созданию трансгуманистических ассоциаций и партий.
Совокупно все перечисленные последствия гибели СССР могут быть выражены понятием «новая фашизация». Победа над фашизмом в 1945 году являлась, прежде всего, победой Советского Союза и связываемой с ним социальной системы. Существование СССР и являлось главным препятствием фашизма. Развитие капитализма привело в двадцатом веке к точке развилки. Капиталистическая система, вступившая в фазу империализма, в прежнем виде существовать уже более не могла. Одна сценарная перспектива состояла в максимизации сущностных характеристик капитализма, усилении дифференциации человечества, доводимой до уровня антропологического разделения, что выражал фашизм. Второй путь заключался в отрицании самого капитализма, и такая возможность была заявлена советским проектом. Фашизация по итогам Второй мировой войны была остановлена, и капитализм вынужденно приспосабливался к реалиям Ялтинско-Потсдамской системы. Но рухнул Советский Союз, и капитализм продуцирует новую, сдерживаемую ранее «русско-советским катехоном» фашизацию. И сегодня, по истечении тридцати лет после гибели СССР, как никогда остро стоит запрос на его политическое возвращение — как силы и ценностной альтернативы, способной спасти человечество от очередной исторической эманации фашизма.
