Экологическая повестка является сегодня одной из самой обсуждаемых тем — как в контексте экономики, так и политики. Но понимаем ли мы до конца её основы и коды, а также возможные последствия её влияния на человека и общество?
Даже тогда, когда детально анализируются возможности и границы применения зелёных технологий, альтернативной энергетики или политическая роль зелёной повестки, куда меньше внимания уделяется вопросу о том, почему зелёная идеология смогла стать такой популярной. Вряд ли возможно объяснить это исключительно пиар-усилиями её пропонентов, финансовыми интересами «зелёных» инвесторов, мечтающих о переделе рынка традиционной промышленности и энергетики, и амбициями зелёных политических партий. Циничный политтехнологический взгляд, предполагающий, что при умелом манипулировании продать можно любые идеи, не учитывает множества факторов — всё‑таки не любые, не в любой культуре и не в любое историческое время. И наиболее интересным кажется здесь не вопрос развития новых зелёных технологий или даже использования экологической темы в геополитике. Почему именно сегодня экологические ценности и основанные на них политические проекты могут завоёвывать умы и сердца миллионов людей по всему миру? Почему современный человек, разочарованный прогрессом, отправляется за поисками смысла не в будущие фантастические миры или пространства новых идей, а в прямом смысле — к корням?
Оговорим сразу: данный анализ истоков и современных трендов зелёной повестки ни в коем случае не ставит своей целью поставить под сомнение разумное и бережное отношение к окружающему человека природному миру, необходимость защиты биосистем от промышленного загрязнения или заботу и милосердие по отношению к животным. Рассмотреть предлагается зелёную повестку как явление в мировоззренческом и социально-политическом контексте и её роль в пространстве моделей развития для человечества.
Эко-хронология и пандемия как ускоритель
Если говорить о нашей стране, то слово «экология» вошло в обиход ещё в 1970‑е годы, но особенно модным стало со времён перестройки. Идея защиты окружающей среды, баланса природы и потребностей материального прогресса цивилизации вызывала интерес и энтузиазм, становилась объектом научных изысканий, и сама по себе казалась ясной и позитивной. В то же время экологическая тематика не была актуальной абсолютно для всех. Однако постепенно, с ростом её значимости на Западе и в мире в целом, она стала занимать всё больше и больше места в общественном сознании. Россия достаточно спокойно следовала в русле мировых трендов — по мере того, как зелёная проблематика набирала вес в политической и международной сфере, в установках таких международных структур, как ООН, правильные слова об экологии появлялись и в документах российских государственных и партийных структур, в лексиконе бизнеса и корпоративной культуры как дань некоему дежурному хорошему тону.
При этом очень важно зафиксировать фундаментальное различие между экологией (ecology) как областью науки, изучающей взаимодействие природных живых систем, и экологизмом (environmentalism/ecologism) как политическим и идеологическим течением (движением) в защиту окружающей среды от вредоносного воздействия деятельности человека.
Попытки глубже разобраться в самой философии экологизма, его корнях и политических возможностях и связанный с этим критический взгляд на зелёную повестку появились тогда, когда стало понятно, что экологический активизм играет далеко не последнюю роль в политтехнологиях цветных революций 2000‑х и 2010‑х. В какой‑то момент в России, где зелёная повестка не имела сколько‑нибудь важной системной политической значимости (эко-протесты играли определённую роль для российской либеральной оппозиции, но в России не было значимой зелёной партии или общественного движения), с удивлением начали наблюдать за тем, как на Западе она стала доминировать не только в политическом дискурсе, но и проникает во все сферы жизни — любой товар или услуга стали обязаны сопровождаться пояснением, насколько они экологичны и влияют (а точнее, не влияют) на изменение климата. Будь то политическая программа, научный доклад или презентация коммерческой фирмы, всюду хотя бы пара слов должны звучать в подтверждение поддержки экологических ценностей.
Накануне эпидемии коронавируса масштаб экологической повестки взял новые высоты — мировой общественности были предъявлены почти синхронно Грета Тунберг как эмоционально-визуальное, и программа Клауса Шваба как концептуальное воплощения ведущей и доминирующей роли зелёной философии для глобализированного человечества. Переход к возобновляемым источникам энергии объявлялся целью для всего человечества, так же как и меры по борьбе с изменениями климата, обусловлен ными выбросами углекислого газа — снижение энергопотребления, отказ от мясного животноводства, резкое снижение транспортной мобильности, прекращение массовых авиаперелётов, «зелёные» налоги и углеводные квоты для промышленности. Такой масштаб экономических перемен и смена образа жизни казались многим малореальными — во‑первых, это дорого, во‑вторых, вряд ли население согласится на резкую смену образа жизни с отказом от привычного комфорта. Осуществление перехода к совершенно новому укладу только методами пиара и агитации выглядело отнюдь не гарантированным.
Далее мир пережил пандемию коронавируса, главный итог которой состоит отнюдь не в медицинских и демографических последствиях, сколь бы трагическими они ни были. Оказалось, что возможно в весьма краткие сроки радикально трансформировать поведенческие привычки людей, отринуть все существовавшие правовые нормы и представления о правах и свободах, произвольно останавливать экономическую активность и отменять работу целых секторов экономики, разорвать транспортные связи между странами и регионами, наглухо закрывать границы и запрещать людям даже выходить из дома. Именно это, а вовсе не сам коронавирус, шокировало всех, кто анализирует социальные процессы. Ужасающее (а для кого‑то, напротив, вдохновляющее) открытие состояло в том, что с современным человеком можно делать абсолютно всё, не встречая никакого значимого сопротивления, — а если оно и есть, то без проблем подавляется существующими репрессивными механизмами, имеющимися в распоряжении любой дееспособной государственной машины. Тот факт, что делалось это по чрезвычайным причинам и для сохранения жизни людей, в данном случае ничего не меняет. Стало ясно, что возможно всё, даже то, что ещё вчера было непредставимо. Это давало тем, кто требовал радикальной зелёной перестройки мира, несомненные козыри — образ жизни миллионов можно радикально менять, главное — обосновать не подвергаемую сомнению необходимость этого.
Сегодня мы находимся в новой ситуации — разворачивающийся военный конфликт на Украине уже сейчас привёл к радикальной геополитической трансформации, вызывает рост цен на энергоносители и продукты питания по всему миру, разрывает торговые связи. Масштаб этих перемен вполне может оказаться намного значительнее, чем все, что принесла уходящая пандемия. Для кого‑то происходящее однозначно выглядит как необратимый поворот на зелёные рельсы ввиду дороговизны всех видов энергии и необходимости резко снижать потребление. Кто‑то считает, что, наоборот, на фоне борьбы за выживание общества откажутся от сложных и дорогостоящих зелёных технологий — мол, не до того.
Зафиксировав хронологию событий в этой точке, можно рассмотреть сами подходы к зелёной повестке, которые мы наблюдаем сегодня.
Оптика для зелёной повестки
Ценностный («мессианский») подход доводит идеи экологизма практически до религиозного уровня и предполагает их максимальное распространение во всём мире, приоритет экологических ценностей как для политики и экономики, так и для каждого индивида. Целью всего человечества должно стать не развитие и удовлетворение собственных нужд, а сохранение природы. Этот подход (как минимум на декларативном уровне) мы наблюдаем у значительной части западного истеблишмента, его разделяют во многом и западные общества. С одной стороны, он находится в едином идеологическом «пакете» вместе с другими направлениями современного либерального прогрессизма, в которых всегда присутствует противопоставление некоему прошлому авторитарному угнетающему субъекту: феминизм должен «победить» маскулинный шовинизм, национальные меньшинства — большие империи и нации, альтернативные гендерные и сексуальные ориентации — традиционные представления о поле и гендерных ролях. Аналогично и экологизм должен победить тоталитарный, воинствующий прогресс, потребительски угнетающий природу. Но, в отличие от сомнительных постмодернистских основ модных гендерных исследований и «постколониальных» этик, экологизм как философия может предложить достаточно серьёзные мировоззренческие основания, среди которых как архаическая языческая мифология, так и никуда не исчезавший культ Матери-природы у множества современных народностей и культур. В качестве его союзников оказываются также и религиозные и философские учения, ориентированные на поиск баланса и гармонии, а не линейного движения к чему‑либо (так, буддизм более комплементарен зелёной повестке, чем авраамические религии), а также экосоциалисты — те представители левых сил, которые рассматривают природу как объект капиталистической эксплуатации, нуждающийся в освобождении. Рассмотрение этих оснований представляется не менее важным, чем изучение экономических и технологических аспектов зелёной повестки. В условиях дефицита фундаментальных мировоззренческих ориентаций, «больших идей», какими являлись традиционные религии и универсальные идеологии — «измы», — экологизм как квазирелигия вполне может претендовать на их место в обществах, испытывающих такие дефициты.
Прагматический подход базируется на идее, что зелёные технологии в любом случае являются частью нового технологического уклада, который означает передел рынков, возникновение новых точек роста для инвесторов, субсидии государства, и потому лучше запрыгнуть в локомотив, а не в последний вагон. И уж тем более не быть сброшенным с поезда за нелояльность одобряемым в мировом масштабе ценностям, тем более что в нерадикальном формате — как идея ответственного отношения к окружающей среде — зелёная повестка вызывает достаточно массовый позитивный отклик. В рамках прагматического подхода не особенно интересны причины этих перемен — их предлагается принять как свершившийся факт и следовать тренду. С теми или иными оговорками такой подход характерен для многих стран и корпораций. До недавнего времени именно он наблюдался и в России. Критики экологизма в рамках данного подхода, в основном, также чисто прагматически исходят из того, что экологические меры дороги, возобновляемые источники энергии недостаточно надёжны, технологии производства более экологичных заменителей привычных вещей — того же мяса крупного рогатого скота — ещё не развиты. Есть внутренние противоречия и в самих технологиях — так, массовый переход на электромобили сокращает выбросы углекислого газа, но, с учётом необходимости производить и утилизировать необходимые для них аккумуляторы, влечёт за собой рост крайне экологически агрессивных и грязных производств.
Геополитический подход анализирует роль зелёной повестки в международных отношениях, её влияние на взаимодействие и соперничество мировых держав и регионов мира. Критики предложенной в 2020 году в Давосе теории "Великой перезагрузки" полагают, что экологизм является лишь составной частью механизма грядущего передела мира и нужен не сам по себе, а как инструмент для построения нового мирового порядка, в котором важную роль играет снижение потребления и деиндустриализация, что и будет обосновано экологическими ценностями. Развитые страны, став законодателем зелёных технологий и «продавив» их обязательное использование по всему миру через механизмы налогов и квот на углеродные выбросы, одновременно будут зарабатывать на этих сложных технологиях, сдерживая вместе с тем якобы «грязное» индустриальное развитие своих прямых конкурентов — стран второго и третьего мира.
В то же время можно представить сценарий, в котором экологизм станет «зелёным могильщиком» Европы в экономическом смысле — согласившись на резкое снижение уровня жизни и потребления для европейцев и отказавшись от углеводородной энергетики, ЕС самоустраняется из борьбы за мировое экономическое лидерство, где останутся только США и Китай. (Фактически происходящий в результате военного кризиса на Украине разрыв энергетических отношений Европы и России резко увеличивает вероятность именно такого негативного сценария.)
Беспредел роста
На первый взгляд в центре зелёной повестки находится вроде бы вполне рациональный вопрос об ответственном и гуманном отношении к природе, являющейся источником всех жизненно необходимых ресурсов для человечества. Но в любой теории стоит обратить внимание на её аксиомы — какие постулаты принимаются за основу, чтобы выстроить на их основе пусть даже и вполне логичную конструкцию. При таком рассмотрении оказывается, что аксиомы экологизма относятся вовсе не к природе, а к представлениям о человеке, смысле существования человечества и устройстве всего мироздания, то есть находятся отнюдь не в зоне ответственности науки, политики или технологий, а в поле предельных базовых смыслов, которыми оперируют религия и философия.
Вопрос не в том, что выгоднее — жечь нефть или крутить ветряк. А в том, какое представление о мире и человеке предлагается или отрицается зелёной повесткой.
Формально точкой отсчёта вхождения зелёной повестки в мировой политический мэйнстрим можно считать публикацию знаменитого доклада Римского клуба "Пределы роста" в 1972 году. «Если текущие тенденции роста в населении Земли, индустриализации, загрязнении окружающей среды и истощении природных ресурсов останутся без изменений, пределы роста цивилизации на этой планете будут достигнуты примерно за столетие. Наиболее вероятный исход в таком случае — быстрое и бесконтрольное сокращение населения и промышленного производства», — предвещали авторы. При этом было очевидно, что главной проблемой в этой оптике является даже не дефицит ресурсов Земли, а демографический рост. И хотя снижение рождаемости и уменьшение численности населения планеты не объявляются ключевыми целями зелёной повестки, подспудно это всегда было понятно — никакая экономия ресурсов не будет столь эффективна, как само отсутствие тех, кто эти ресурсы потребляет. В наши дни об этом говорится достаточно открыто — но, конечно, сторонники сокращения человеческой популяции, так называемые «антинаталисты», не призывают к уничтожению существующих людей, предлагая вместо этого отказаться от рождения новых. Подобные идеи тем не менее и сегодня выглядят слишком маргинально, чтобы увлечь за собой большинство населения. В то же время идея умеренного разумного потребления и заботы о природе находит понимание у многих.
Собственно, само название "Пределы роста" и обозначило главную аксиому экологизма: вместо развития и бесконечного движения вперёд нужно остановиться и сформировать систему баланса — где не становится больше людей, больше энергии, больше новых объектов материальной культуры. Однако разве эта установка не содержит в себе фундаментальное противоречие? Идеал и пример для устойчивого развития — живые системы, которые вроде бы и демонстрируют самоподдерживающийся баланс. Но такой взгляд на природу видит только ту сторону биологической жизни, которую хочет видеть. Биологическая жизнь, от амебы и до человека, — это не баланс, это бесконечный рост, движение и экспансия, это не игра с нулевой суммой энергии, это вектор, отрицающий вечный покой энтропии, пока во Вселенной остаётся хоть одна живая структура. Биосфера Земли не экономит энергию, которую получает от Солнца, а бесконечно тратит на создание живых структур из неживых. При наличии достаточных ресурсов живые объекты растут, а их сообщества увеличиваются. И в этом смысле то, что ставится в вину человеческой цивилизации — её рост, развитие, экспансивность и трата ресурсов, — сами по себе как раз ничем не противоречат законам природы.
«Да, но человек не животное, он разумен, а потому должен быть ответственным и умеренным», — и вроде бы об этом говорят не только современные политики и активисты, но и постулаты вполне традиционных религий. И тут противоречие начинает разрастаться ещё сильнее, потому что представления о человеке и его разумности начали радикально трансформировать, если не сказать честно — сносить до основания, уже полвека назад те самые интеллектуальные и политические круги, которые теперь объявляют человека «злобным пасынком планеты».
Зелёный антипатриархат
Взгляд на природу как на тот абсолют, в котором можно найти вселенскую гармонию и ответ на все вопросы бытия, не нуждающийся для своей расшифровки ни в разуме, ни в языке, далеко не нов для западной цивилизации. Вместе с таинственным флёром восточной философии и эзотерики, а зачастую и с оккультными практиками он увлекал культурную и интеллектуальную элиту Европы и России ещё в XIX веке, а в XX влиял как на умы европейской аристократии и политического класса, так и на массовую культуру эпохи хиппи, когда писатели и рок-музыканты отправлялись к шаманам и восточным гуру в поисках новых горизонтов восприятия. (Тем, кого интересует детальная хронология этих процессов и роль тех или иных участвовавших в нём представителей политической элиты, учёных и общественных деятелей XIX–XX вв., можно порекомендовать аналитические материалы по данной тематике нашего уважаемого коллеги и соавтора, эксперта Изборского клуба Константина Черемных, в частности, его фундаментальное исследование "Квазирелигия деградации" и др.)
Но если до 70‑х годов XX века в основе интереса к конгломерату разнородных идей на стыке пантеизма, анимизма, восточных религий и духовных практик, который позже будет охарактеризован термином New Age, лежало скорее разочарование в классической науке и религии и определённый духовный поиск альтернатив, то далее экологическая повестка начала вместе с рядом других политизированных направлений (феминизм, борьба за права меньшинств, постколониальная расовая теория) формировать стройный идеологический фронт борьбы с наследием европейской культуры, которое было объявлено тоталитарным, патриархальным и «фаллоцентричным». Физик-футуролог Фритьоф Капра в 90‑е годы писал: «Представление о доминировании мужчины над природой и над женщиной, а также убеждение в верховенстве рационального ума поддерживалось и поощрялось иудео-христианской традицией, которая вся привержена образу бога-мужчины — воплощения высшего смысла и источника верховной власти, который управляет миром сверху путём налагания на него небесного права. Законы природы, которые искали учёные, рассматривались как проявления этого небесного права, возникшего в разуме Бога. Такое мышление привело к глубоко антиэкологическим последствиям. На самом деле рациональный ум по сути своей неспособен понять экосистемы. Рациональное мышление линейно, в то время как экологическая посвящённость возникает из интуитивного понимания нелинейных систем… Патриархальное пристрастие к фиксированным идеям и жёстким рамкам поведения уходит в прошлое, что иллюстрируется расцветом феминистического и экологического движения».
Добавим сюда и тренд интеллектуального «освобождения» от классического наследия философии и культуры — сначала в рафинированном формате постмодерна. Сначала — потому что злая ирония судьбы приведёт к тому, что, как это часто бывает с интеллектуалами, зачарованными эстетикой разрушения, через весьма недолгое по историческим меркам время вскормленные ими идейно последователи захотят утилизировать и устаревших учителей — но об этом позже.
Претензии к хищническому колониальному дискурсу, идее покорения природы и угнетению патриархатом были на Западе небезосновательны. Российским консервативным критикам современных «ценностных эксцессов» Запада не стоит забывать, с какой точки качнулся этот маятник — расовая дискриминация, так же как и отсутствие равных прав для женщин, были тогда вовсе не фантазиями «леваков», а повседневной западной реальностью. Человека, выросшего в СССР, могут и сегодня шокировать рассказы вполне ещё здравствующих свидетелей того, как в те же 60–70‑е годы на Западе ставилась под сомнение способность женщин заниматься наукой или бизнесом, не говоря уже о расовой сегрегации — Гагарин слетал в космос в то самое время, когда чернокожие американцы и индейцы боролись за право зайти вместе с белыми в одно кафе. Освоение природы в советской традиции было овеяно ореолом романтики и героизма — хотя это, конечно, не отменяет загрязнения от крупных промышленных производств и последствий от масштабных вмешательств в экосистемы для нужд народного хозяйства (что стало одной из тем протестов эпохи перестройки). В то же время СССР внедрял и элементы природоохранной практики (заповедники, Красная книга, массовый сбор вторсырья, «живые уголки» в школах). И уж тем более фантастической в глазах живущего по весьма скромным потребительским стандартам советского человека в то время была борьба с эксплуатирующим природу обществом сверхпотребления (да и сегодня большинство россиян не видели этого сверхпотребления). Поэтому контекст и бэкграунд, с которым к эпохе расцвета экологической повестки пришли Запад и Россия, был и остаётся совершенно различным.
Но при этом зелёная повестка и сегодня оказывается, пожалуй, единственной из «пакета» остальных леволиберальных эмансипационных практик, которая вызывает отклик у россиян, — борьбу с патриархатом, религией и памятниками в России проходили ещё при большевиках, а потому фанатизм современной «новой этики» не выглядит ни шокирующим, ни новым, ни актуальным. К тому же в России хорошо знают внутреннюю логику развития революционных процессов и уже не раз видели, с каким энтузиазмом борцы за свободу от тирании начинают строить свои «правильные» диктатуры.
Дитя природы, враг или спасатель?
И всё же природа, внесённая в модный список объектов дискриминации и эксплуатации, стоит особняком. С одной стороны, в её отношении полностью реализуется весь «постколониальный» комплекс вины, с другой же — сама установка её защиты и спасения (как и предшествующего этому уничтожения) предполагает довольно нескромную позицию могущества человека, который способен по своему желанию неограниченно влиять на окружающий мир, — что парадоксальным образом возвращает человека всё на тот же пьедестал царя природы, с которого вроде бы он должен быть низвергнут.
На это противоречие во время пандемии коронавируса в 2021 году обратил внимание философ Славой Жижек: «…те, кто бьёт тревогу по поводу глобального потепления, … прикладывают все усилия к тому, чтобы температура не поднималась более чем на два-три градуса по Цельсию … они говорят именно как полноценные хозяева — они хотят регулировать жизнь на Земле. Все серьёзные планы против глобального потепления — это планы чрезвычайно, чрезвычайно сильного, буквально сотрясающего Землю вмешательства в природу». И далее философ предлагает в таком случае не заниматься самообманом, утверждая, что мы заботимся о природе: «И я считаю лицемерием, когда люди говорят, что мы должны заботиться о животных и так далее. Нет, мы заботимся в основном о себе. Извините за одно вульгарное слово, но оно не запрещено, мать-природа — злая сука. Просто подумайте, сколько катастроф произошло на нашей Земле до того, как мы, человечество, появились, и как мы сегодня даже буквально наживаемся на этих катастрофах? Наши основные источники энергии — сталь, нефть и уголь, но можем ли мы даже представить, какие мегаэкологические катастрофы произошли на Земле, чтобы мы получили все эти запасы нефти, угля и так далее? Итак, вы понимаете, к чему я клоню? Не надо мистифицировать природу, что мы, люди, были слишком агрессивны и так далее, и так далее. Нет, мы, люди, в каком‑то смысле должны стать намного сильнее, чем мы есть, регуляторами жизни на Земле».
Но почему же позиция покорителя природы непривлекательна, а спасателя — захватывает умы? Может быть, объяснение в том, что такой взгляд на природу стал модным в урбанизированном первом мире, который на самом деле вовсе не сталкивается с природой так прямо и непосредственно, как представители культур, всё ещё ведущих даже в наши дни образ жизни, характерный для древнего человека. Будучи полностью зависимы как от благоволения, так и от гнева матери-природы, люди относились к ней со страхом и благоговением, пытались задобрить обрядами и жертвоприношениями. Сельские жители относятся к природе с уважением, обрабатывая землю и выращивая домашних животных как хозяева, но не всесильные властители. Будучи же жителем мегаполиса, легко принять и коллективную вину перед далёкими джунглями и ледниками, и в то же время представлять себе, что спасаешь мироздание, пересев в электромобиль. Не инфантилизм ли это давно отчуждённого от природы урбанизированного человека?
Но откуда в его жизни вообще появилась идея вины перед природой? Причём во многом, как это видно, шизофреническая — с одной стороны, требующая разумности и ответственности, что означает выделить себя из природы как отдельное особое существо, способное мыслить неэгоистично, то есть небиологически, а с другой — предлагающая отказаться от всех мировоззренческих основ, на которых покоятся представления об особом месте человека в мироздании, и наоборот, воспринимать себя как часть природы, ничем не более значимую, нежели остальные обитатели биосферы. У этого концепта есть две важные основы — более явная политическая и куда менее заметная интеллектуально-философская, взаимно подпитывающие друг друга.
Грета-совесть и экорепарации метамодерна
В «новой этике» очень заметна важная роль чувства вины. Причём одни должны чувствовать виноватыми себя, а другие должны обвинять, поскольку чувствуют себя обиженными. Процесс «деколонизации», освобождения от неугодных по тем или иным критериям социальных групп, идей или даже исторических персонажей, которые признаны авторитарными или дискриминирующими, требует не просто их маргинализации или «отмены» (cancel), но и символических репараций в виде признания этой вины. Белые европейцы всегда будут виноваты перед не-белыми не-европейцами за колониальное прошлое Европы, мужчины — перед женщинами за патриархат, а цивилизация модерна — перед природой. В этой схеме нет места примирению, компромиссу, гармонии. Это не место для дискуссий, а зал суда, в котором зачитывается приговор.
Сама по себе идея греховности и покаяния за грехи не нова для христианской культуры, но в ней инстанцией отсчёта праведности является Бог. Однако разные христианские конфессии по‑разному трактуют греховность человека. И если православие и католицизм полагают, что человек может своими верой и добрыми делами спастись, то протестантизм полагает, что участь человека решит только Бог. Можно заметить, что наиболее популярны постулаты «новой этики» сегодня в странах с исторически протестантской традицией (США, Великобритания, Германия, страны Северной Европы), а по степени её бескомпромиссности «новую этику» часто называют новым пуританством. Европейская культура, одним из столпов в основании которой является римское право, по определению пронизана юридическим сознанием, в котором всегда присутствует инстанция суда. И даже в современной светской культуре, где давно не присутствует высший божественный суд, весьма эффективно функционирует механизм общественного осуждения, легко превращающийся в травлю неугодных — как людей, так и идей.
Вина становится ещё и коллективной (и это тоже довольно интересный факт регресса постхристианской культуры к дохристианской, языческой традиции). Даже если индивид не чувствует себя виноватым лично, ему предлагается разделить груз вины со своей социальной группой. В случае с эковиной эта группа разрастается до всего человечества в целом, а вина за углеродный след становится как бы аналогом первородного греха.
В условиях конфликта отдельных сообществ обвинителями в «новой этике» выступают дискриминируемые. В роли зелёного прокурора миру была явлена Грета Тунберг как собирательный образ обвиняющих человечество будущих поколений. Сам её внешний облик олицетворял антитезу главному врагу природы — ведь промышленное освоение природы с целью собственной наживы визуально олицетворяет, разумеется, маскулинный, физически здоровый патриархальный мужчина. Здесь же мы видим женщину-подростка (что женщины, что дети — объект дискриминации), с особенностями ментального развития (люди с ограниченными возможностями и особенностями развития также считаются жертвами дискриминации патриархальных социальных систем), с подчёркнуто асексуальной внешностью и стилем одежды (то есть не превращающей себя в предмет мужской сексуальной объективации), вегетарианка (основные потребители мяса — мужчины). Однако Грета — белая европейка. Казалось бы, это не идеальный вариант для фигуры, которая противопоставляет себя западной цивилизации, погрязшей в своём потребительском эгоизме. Зато хорошо подходящий для самообвинения. Грета — это визуализированная экологическая «совесть первого мира».
Но для суда недостаточно обвинителя. Если обвиняют всё человечество (по крайней мере, ту его большую часть, которая пользуется плодами технологического прогресса), такая квазирелигиозная система нуждается в своём высшем начале, иначе кто же будет судьёй? Судить человечество в этой концепции будет сама планета, которую в рамках целого ряда экофилософских теорий предлагается считать как бы единым одушевлённым живым существом. На опустевшее место авраамического Бога-отца западная культура выводит современную версию языческой Матери-природы. Именно она теперь заполнит ту экзистенциальную пустоту, в которой, как казалось, после всеми давно принятой «смерти Бога» и посмодернистского разрушения «больших нарративов» реальности остались лишь поп-культура символического потребления и ирония симулякров.
Но на правильной стороне истории больше нет места изнеженному нигилизму циников-постмодернистов. Зелёная повестка становится одним из догматов «новой искренности» и эпохи наступающего метамодерна. Как говорится в "Манифесте метамодернизма" (2011), теперь общество должно руководствоваться «осведомлённой наивностью магического реализма».
Сомнений в наивных идеалах лучше не высказывать — у того, что сегодня дипломатично называют «культурой отмены», в истории человечества, и в Европе в том числе, есть богатые традиции, которые, как видно уже в наши дни, выбрасывать вместе с авторитарным патриархальным прошлым вовсе не планируется.
Слишком нечеловеческое вместо слишком человеческого
Идея рассматривать планету как некое живое существо и при этом квазибожество вроде бы выглядит возвратом к языческим культам Великой матери, но она введена в поле вполне современной философии. Например, одной из самых известных таких концепций является концепция Геи, разработанная в 70‑е годы климатологом Лавлоком, в ней биосфера — это поверхность Геи, её «кожа». Французский философ и социолог Бруно Латур предложил идею, что Гея — это неиерархичный набор живых агентов или актантов, причём как человека, так и всех остальных (не-человек), среди которых человек вовсе не занимает особой роли. Но при этом его деятельность, как предполагается, выбросами углекислоты меняет атмосферу, а сам период существо вания человечества — «антропоцен» — характеризуется быстрым вымиранием биологических видов. А потому — и тут начинается самое интересное — сторонники этой концепции утверждают, что для Геи зарвавшееся человечество превращается во что‑то типа злокачественной опухоли, которую Гея «автоиммунно» отторгает. Впрочем, в рамках этой теории остаётся без ответа, чем были вызваны несколько великих вымираний видов, когда планета не раз сама уничтожала значительную часть своей «живой кожи», так же как и меняла климат без всякого участия человека. Кроме того, если человек — часть планеты, то непонятно, почему его деятельность объявляется чем‑то вредящим ей, а не наоборот (такая логика порождает целый ряд парадоксальных концептов, противоположных логике экологизма, — что человечество, может быть, нужно Земле, чтобы вернуть в атмосферу углекислый газ, депонированный в отложениях нефти).
Современная философия и сама уже давно предлагает отменить человека в классическом понимании — как разумного и обладающего свободной волей субьекта. Антиантропоцентризм — этим словом можно объединить все многочисленные направления философской мысли, утверждающие уже не один десяток лет, что человек не может, как это считалось в многовековой западной философской традиции, быть ни мерой всех вещей, ни обладать особым статусом в мироздании. Постгуманизм предлагает смотреть на мир до, без и после человека. Чувства, разум, воля, юридические права — всё это должны иметь не только люди, но и все остальные «нечеловеческие» существа — животные, растения, микроорганизмы, роботы, а в будущем — киборги. На этом фоне назначивший сенатором своего коня Калигула или отписавший всё состояние своим кошкам кардинал Ришелье начинают выглядеть прогрессистами, далеко опередившими своё время. Субъектностью предлагается наделить даже вирусы (здесь можно вспомнить множество научно-популярных публикаций о том, что люди нужны природе лишь как субстрат для распространения вирусов или эволюции генов ("Эгоистичный ген" Докинза) — хотя в этой логике с тем же успехом можно утверждать, что они нужны как производители пластика).
Постгуманизм зачарован всеми нечеловеческими существами — будь то животные, роботы или киборги. Мотивы преклонения перед нечеловеческим неоднократно встречались и в популярной кинофантастике — пока одни герои "Чужого" пытались спастись от безжалостных пришельцев, другие восторгались совершенным агрессором, пытаясь доставить его на Землю; в фильме "Живое", когда на космической станции начинает охотиться на астронавтов развившийся из одноклеточного существа внеземной организм, один из героев в прямом смысле скармливает ему себя, мотивируя это тем, что существо ничем не хуже людей и просто хочет питаться и жить. Не говоря уже о кинобиблии зелёной повестки — фильме "Аватар", в котором вся человеческая цивилизация показана как сообщество злобных и жадных разрушителей-убийц, а правда и справедливость находится на стороне живущей в гармонии с природой биоцивилизации инопланетян Нави. Глубоко символичен и финал этого фильма, где герой не просто решает остаться с ними, а переносит навсегда своё сознание в нечеловеческое тело.
Кстати, в "Аватаре" можно увидеть и намёк на то, что освоение космоса в принципе неприемлемо — это на Землю могут случайно прилетать метеориты, а вот космические корабли, сознательно направленные на другие космические объекты, могут уже неслучайно нарушить сложившиеся вне нашей планеты балансы как неживых, так (потенциально) и живых систем, что вполне может быть через какое‑то время признано неприемлемым.
Но рафинированные интеллектуальные игры вовсе не безобидны — сегодня кто‑то рассуждает о сознании и правах киборгов и машин, а завтра во вполне реальной судебной системе принятие решений отдаётся «эффективному» искусственному интеллекту, который, конечно же, по всем параметрам лучше несовершенного человеческого существа.
Материализм 2.0 и отмена прогресса
Пока в рамках политического постколониального дискурса «отменяют» «привилегированного белого мужчину», в университетских аудиториях отменяют постулат о том, что философия в принципе может смотреть на мир через рамку человеческого сознания (как она делала начиная с античности). Возникает не-философия, концепции спекулятивного реализма, которые говорят о том, что непознаваемая реальность существует независимо от наших антропоцентричных попыток постигать её мышлением. Не углубляясь в академические тонкости, можно только отметить, что коллеги спекулятивных реалистов обратили внимание на то, что в целом примерно эти идеи предлагал… Ленин в работе "Материализм и эмпириокритицизм".
Это не единственный пример того, как в моду входит «новый извод» материализма. Современная наука тоже предлагает смотреть и на мир, и на человека без лишних «трансценденций» (например, можно вспомнить популярные в последнее время научпоп публикации о том, что нашими действиями руководит вовсе не сознание, а мозг, который и принимает решения сам, а мы лишь имеем иллюзию своей свободы воли). Но это приводит к совершенно иным политическим последствиям, нежели у левых диалектических материалистов. Последние, пусть и отрицая все идеалистические «сантименты», предлагали человеку прогресс, преобразование мира и социальных систем. Взгляд на человека как на ничем не примечательного, а то и вредного «биоробота» сегодня ведёт к совершенно обратным последствиям — прогресс предлагается остановить, вернувшись в лоно непознаваемой матери-природы.
Отдельно нужно сказать, что как предельно биомеханический взгляд на человека, так и «природобожие» никак не могут устроить традиционные авраамические религии. И если умеренность в потреблении, милосердие в отношении животных и забота об окружающей среде вполне соответствуют христианскому взгляду на мир, то отождествление Бога и природы совершенно неприемлемо. Природа, как живая, так и неживая, — внеморальна, в ней нет различения добра и зла, а есть просто существование. Вопрос соотношения зелёной философии с буддизмом и индуизмом требует отдельного рассмотрения (кратко можно сказать, что они гораздо более близки ей, чем авраамические религии), но для христианства и ислама невозможен мир без надмирного смысла и особых отношений человека с Богом. Даже секуляризованный светский гуманизм, пусть и выносящий за скобки высшую сущность, не может отказаться от идеи особого места человека в мире. Уравнивание человека с любыми другими живыми существами, пусть на уровне хайповых абстрактных рассуждений или политического популизма, рано или поздно приведёт к вопросу: а на чём, собственно, основывается привычная нам этика и почему в таком случае вообще существуют любого рода запреты, если всё существующее уже оправдано самим фактом своей естественности?
Цифропервобытность или суверенная экология?
Для обычного современного человека в развитом мире зелёная повестка привлекательна не своими сложными смысловыми кодами, которые он, возможно, не всегда отчётливо осознает, а, наоборот, — простотой и понятными ответами. Не нужно быть академическим философом, чтобы чувствовать, в какой смысловой тупик зашли все окружающие структуры и институты. Когда для современного общества вдохновляющей роли нет ни у религии, ни у больших идеологий (среди которых и либеральный капитализм, фактически перестающий существовать), когда нет надежд, что наука и технический прогресс создадут светлое будущее — максимум, виртуальную вселенную, но и в ней будет нужен не человек, а его цифровые следы, когда дети не будут жить благополучнее и богаче родителей (о чём говорится уже предельно откровенно — как было сказано на последнем Всемирном экономическом форуме, «к 2030 году вы не будете владеть ничем», а о таких атрибутах успешной жизни, как частный дом, или автомобиль, или даже постоянная работа, зелёные партии предлагают забыть уже сегодня), когда не вызывают ни малейшего доверия СМИ и политические партии, погрязшие в манипуляциях и пропаганде, когда в поисках работы миллионы мигрантов из лишённых всяких перспектив развития регионов и стран стекаются в мегаполисы, делая жизнь в них ещё более скученной и невыносимой, — единственным местом, куда устремляется человек, желая найти покой и гармонию, оказывается живая природа. Без эксплуатации этого устремления не сработают призывы поменять источники энергии, отказаться от авиаперелётов или употребления в пищу мяса.
Но действительно ли другого пути нет, и ответом на кризис технологической цивилизации является только «цифропервобытность» — шаг «назад к природе» с цифровой надстройкой? Безальтернативность такого выбора устроила бы многих. Это и политические элиты, для которых безопаснее «сливать» энергию молодёжи в борьбу за климат, а не за справедливое устройство самого человеческого общества (в том числе и современные левые, которые готовы видеть объект дискриминации и эксплуатации в ком угодно, вплоть до зверушек и деревьев, но только не в обычном большинстве сограждан), и сторонники цифрового инклюзивного капитализма, которым нужны индивиды, задавленные чувством тотальной вины, а потому согласные на любые практики контроля и лишения прав, и постиндустриалисты, приучающие аудиторию много лет к мысли, что промышленное производство есть примитивный архаизм, которому не место в развитой стране, и навязывающие экологическую ущербность тем государствам, которые стремятся к собственному индустриальному росту и несут на себе бремя грязных производств, без которых невозможны никакие атрибуты чистого зелёного мира, от электромобилей до микрочипов.
Сидящий за экраном гаджета потребитель информации давно «голосует сердцем», бросаясь на яркие эмоционально-визуальные приманки. А «продать» картинку природного рая всегда будет легче, чем надоевшую несовершенную действительность. На фоне экономических войн и реальных военных конфликтов желание просто убежать куда‑то, где ничего этого нет, будет только способствовать своеобразному экоэскапизму, попытке найти свой безопасный участок жизни с натуральным хозяйством на земле или в лесу, среди вечного круговорота природной жизни.
Если мы считаем человеческий мир похожим на природный, то чаемый баланс и гармония достигаются в нём не отказом от роста, а разнообразием форм жизни, их одновременной конкуренцией и способностью сосуществовать друг с другом. Многообразие человеческих обществ, их культур и традиций несводимы к абстрактным универсальным ценностям, а потому вряд ли будет найден и единый взгляд на взаимоотношения человека с природой — слишком сильно он зависит от того цивилизационного, национального и религиозного багажа, с которыми то или иное общество пришло в сегодняшний день. Зелёная повестка, которую продвигает первый мир, может быть его собственным выбором. Но её бескомпромиссное навязывание всему человечеству демонстрирует, что открещивающиеся от своего «тоталитарного», экспансивного и колониалистского прошлого адепты «новой этики» недалеко ушли от «отменённых» ими же предшественников.
В многополярном мире вопросы экологии никуда не пропадут. Но отвечать на них имеет смысл, создавая органичную «экологику» для самих себя, в которой удастся совместить и свои традиции, и свою экономическую модель, и свой взгляд на будущее — такое, в котором человек сможет жить не в конфликте, а в мире и с живой природой, и с созданной им самим техносферой, и с самим собой. Никого не обвиняя и не отменяя.
------------------------------------------
Среди популярных интернет-мемов можно найти философское фото: какой‑то провинциальный российский пейзаж, на покосившейся стене — надпись-граффити «13 миллиардов лет шло развитие вселенной, чтоб ты смог купить пивка в ларьке». Но если явно скептически настроенный в отношении человечества автор не считает существование мироздания совершенно бессмысленным и беспричинным, придётся признать: да, ни ларек (цивилизацию), ни его несовершенного посетителя (человека) из этой песни не выкинешь. А культура отмены человека как «плохой» части биосферы — самый простой способ избавиться от сложных вопросов с чувством приятного морального превосходства, вместо того чтобы продолжать искать ответы.
