Дмитрий Филиппов. Собиратели тишины: роман в рассказах. М.: АСТ, 2024 - 352 с. (серия Русская Реконкиста)
Была у меня мысль первая: пока специальная военная операция в горячей фазе, ничто не заменит новостей, слов военкоров и телеграм-каналов подлинных свидетелей. Не до прозы нам! Затем сумела пробиться вторая мысль – в форме вопроса: а если сейчас литература всё ещё не нужна, и граждане могут страдать, радоваться и умирать без присутствия художественных повествований – не выродилась ли некогда великая литература в смазливую дуру, отвечающую своими яркими обложками за интересы релаксации и анестезии от боли нашего времени?
Я с опасением и даже предубеждением начинал читать книгу Дмитрия Филиппова. Зачем она, если и на аналитику апокалиптической битвы России с Западом времени не хватает! Даже сейчас, когда я принял «Собирателей тишины», смущает управляемая лёгкость формы, словно редакционные стратеги издательства-монополиста АСТ, криво допустившие присутствие военного сюжета, решили причесать его по законам прозы Водолазкина и Иванова, Юзефовича и Варламова. А что это за причесывание? Тягучая протяжённость «душевности», приятная двойственность симпатичных персонажей, этакая поглаживающая котов чтения «живаговщина», подмигивающая всегда по-пастернаковски лирично: история с её эпосами – это погибшие македонские, а вот наши частные переживания, душеньки наши субъективные – это и есть зерно истинное, аленький цветочек гамлетизма, превращённого АСТ-технологами в комикс Древней Руси, революционной Греции, Гражданской войны и вообще – чего изволите. Эта АСТ-зараза сентиментальной серийности есть – могу ошибаться! – и в филипповском тексте: податливость композиции, минимализм языковых экспериментов, отсутствие жестокой историософии, очень интеллигентное ограничение авторской проповеди, которая и есть настоящая литература.
Я смирился с этой специальной романностью романа Филиппова. Будем считать, что он прав: надо выйти на поле, где без особых инициатив пасётся корова, привыкшая к варламовым, и так огреть её – давно глупую! – риторическим хлыстом, что процессы новой рецепции и возвращения к действительной истории пойдут значительно веселее. Если у Филиппова была такая задача – сыграть на поле противника ради уничтожения скромной формы взрывом смертельного события, тогда всё действительно хорошо.
В сознание современного читателя должна врезаться фабула – то важнейшее, что можно пересказать просто и центростремительно. Питерский чиновник Кирилл Родионов во второй половине 10-х годов занимается проблемами поисковиков и зависимыми от их результатов весьма немолодых людей. Первые в причудливом сочетании корысти и романтики ищут могилы солдат. Вторые ждут вестей о судьбе отцов и дедов. Интересы «Нордсити» («владельца земли и застройщика в одном лице») создают тяжелые контексты, в границах которых уже берёт старт твоя личная «спецоперация». После объявления мобилизации Родионов отказывается от брони и с позывным Вожак становится сапёром в многомесячном штурме Авдеевки. Обучение, выдвижение, ранение, гибель товарищей – был чиновник, и нет чиновника.
Кирилл, взаимодействующий в романной биографии с автором, важен и интересен – вроде бы простым движением смены одной обыденности на другую. Сначала был мирный кабинет в администрации, однако обманчиво комфортный мир окутан войной: ежедневно притягивают к себе павшие в 40-х, над их образами и могилами разворачивается борьба за сохранение этического императива или его предсказуемое растворение в относительности действий разных воль. Потом, с осени 2022-го, кабинеты уступили место блиндажам и небу с беспилотниками, но внутри войны открывается быт. Простые мелочи трагической повседневности интересуют Филиппова так сильно, что вторая часть текста (именно здесь СВО) легко делится – даже не на главы или рассказы, а на фрагменты, и движение героя из одного в другой может быть оплачено жизнью.
И жизнь как бы мирная (часть I), и жизнь фронтовая (часть II) объединяются сюжетом непростой работы – высокой обречённостью нести крест собственного труда. Кирилл Родионов – тот, кто честно делает свою работу: сначала в Петербурге, потом на Донбассе. Работа может быть разной – и в достаточно серьёзном спокойствии романа, посвящённого новейшей трагедии, присутствует это поучение: не предать свой достойный труд, если так надо – быть работниками самого последнего часа, не «уволиться» - себя ради. Как хочет уволиться Барин, приехавший хоронить Добряка – крепко напившийся, и где-то в душе взвывший о покупке демобилизации.
Книга Дмитрия Филиппова пытается решить важную задачу: взять тех, кто испуган, искажён презрением, отвращением и страхом, ненавистью к государству – и убедить, что сейчас время соборной работы. Чёртово колесо бесконечного фриланса должно хоть как-то замедлить свой бег! Вы скажете: так ведь нет у Филиппова никаких особых аргументов в пользу этой войны; отсутствует политика, пропаганда, плакатность спасительного милитаризма! Да, они отсутствуют. Здесь как-то иначе: бывает время иной работы, от которой не стоит бежать…
Апологеты священной войны часто выстраивают свои аргументы на эпических платформах Александра Проханова, Александра Дугина, священника Андрея Ткачева. В романе Филиппова видимых следов этих платформ нет. Мужики, поменявшие имя на позывной, не отличаются духовным пафосом; свободен от него и сам автор, наблюдающий за нормальностью героев, вынужденных делать свое дело в ненормальных условиях. В «Мародёрах» и «Лепестке», в «Змее Горыныче», «Промке», «Вулкане и Веде», «Марине» и других главах, которые складываются в картины смертельно опасной повседневности, при этом игры с парадоксами или выпячивание оксюморона не происходит. Модернизм не влечёт к себе Филиппова.
Портреты в брошенных квартирах привлекают, крысы пугают, кошек хочется гладить, хитрые артиллерийские установки могут разорваться в гуще своих, очень хочется оказаться в мирном городе (даже если хоронишь товарища), путаешь взрыв с громом, готов с дурацкой навязчивостью шутить о «донецком ухогрызе». В романе нет истерики, хотя для неё легко найти повод. «Мир таил угрозу на каждом шагу, и с этим приходилось считаться», но это – не истерика.
В романе много смертей. В верхней точке сюжета оказывается гибель 27-летнего Антохи с позывным Малой. Юный, весёлый, верный, уже отец – он не выходит из боя, да и тело не найдено. На его мгновенном исчезновении из жизни спотыкается сознание Кирилла-Вожака, падающего в запой, который сумели прервать забравшие карту товарищи. Двумя страницами ниже видение Малого в заминированном врагом подвале спасёт Кирилла Родионова от гибели, а флаг кончины Антохи должен развиваться и за пределами сюжета. Об этот глава «Тут не хитро» - для меня сильнейшая в романе.
Как уже было сказано, глубины тёмной здесь нет; не для интеллектуалов, не для экзистенциалистов написано. Если ещё проще, для хоть какого-то возвращения той самой знаменитой народности…
Скажу об одном знаке намеченной глубины, когда Кирилл между госслужбой и СВО на неделю уходит в тайгу, ловит большую Рыбу, отказывается от захвата и торжества охотника – целует и отпускает ее: «Борьба человека и Рыбы не должна заканчиваться никогда, и не должно в ней быть победителя». Хемингуэй, Мелвилл, Астафьев? Как хотите! У Филиппова сюжет в этом случае обозначен на высокой скорости прагматики несложного, читаемого символа, но все равно это не механический пустяк, а возможность начать истолкование заголовка. Действительно сильной позиции в этом тексте, на мой взгляд.
«Собиратели тишины» - о сапёрах, которые своей совершенной работой должны спасти от адского шума смерти; о поисковиках, идущих по полям былых сражений для спасения павших солдат от недопустимого гула забвения; о воинах, призванных за умных и глупых, за нас и других жертвовать собой – порою даже без ясного представления о самой жертве.
Ради собирания тишины написана первая часть романа. Тут двое павших при обороне Ленинграда: Николай Дмитриев и Федор Крючков. Оба – в свете, оба – в двойственности. Первый в день освобождения Ленинграда совершил самоубийство, не справившись с горем потери жены и (как ему казалось) дочери. Второй чудом избежал расстрела за самовольное и спасительное посещение умирающих родных – и после ряда удачных боев нашел смерть в окопе. Дело в Дмитриеве и Крючкове, которых текст Филиппова спасает от забвения и дурного слова. Или – создаёт: сложными, печальными, мертвыми и в памяти возвращенными.
Но сама проблема значительнее. Главная трагическая нота – и касается она обеих войн – в немилосердной судьбе солдата, погребенного в двусмысленности реакций современников и потомков, в слухах, формальных справках, в недоступных и неизвестных для почитания и телесной памяти местах. Удел солдата может быть исчезновением, об этом Филиппов по-разному рассуждает в I и II частях. Следовательно, ведущий собиратель тишины – не поисковик с лопатой и сопутствующими левыми задачами, а писатель, который молчанию или лжи небытия противопоставляет роман как риторическую форму независящего от завершения войны Дня Победы.
Именно так – «День Победы» - называется последний текст «романа в рассказах». В нём катарсис и информация складываются в цельное послание. Думаю, стоит отнестись к нему рационально, увидеть и услышать пять шагов. Во-первых, пришедший в отпуск Кирилл Родионов неожиданно радуется всеобщему невниманию к спецоперации: «Страна жила своей жизнью, не замечая войны. И это было здорово! Это как раз и было то, ради чего Родионов сражался. Чтобы дома не взрывались мины…». Во-вторых, никуда не денешь скорбь от утрат: «В том, что победа будет за нами, Родионов не сомневался. Его била под дых цена…». В-третьих, вообще никуда не деться от войны, и Родионов на митинге принимает коммерческий дрон журналистов за боевой. В-четвертых, слова главы администрации, поддержавшего ошибку Родионова: «Может быть, до кого-то дойдёт, что страна в состоянии войны». В-пятых, штурмовой выпад Кирилла-Вожака против циничного, готового к предательству чиновника Гнатюка: «Всё было не зря. Закрой свой поганый рот. Победа будет за нами!».
Из этих пяти посланий и создается дидактико-поэтическое поле простого филипповского романа. Чтобы Россия выиграла, внутренний чиновник, совсем не связанный с местом службы и атакующий каждую душу дикой суетой эгоцентризма, должен умереть. Иначе погибнем мы.
