1. Коронавирус: свобода или судьба?
Название. Судьба – это значит предопределенность, своеобразное бессилие. И, забегая вперед, можно сказать, что и человек, и все вокруг – животные, бактерии, планеты, динозавры – все пребывают в едином танце предопределенности. И дигитальное выступает не как угроза для человечества, а выполняет функцию постава[1], который способствует открытию потаенности, пульсирующей в ситуации пандемии. Техника (если расширять понятие техники на техническое вообще, то есть виртуальное в том числе) худо-бедно позволяет услышать зов бытия, длящегося в своей нераскрытости.
А если мы говорим о свободе – свобода от кого, если мы все оказались в едином котле: летучие мыши, вирусы, люди, химеры? Мы все обнаружились настолько близки и связаны, что тезис о том, что нечеловеческое и человеческое - полноправные акторы взаимодействия[2] стал очевиден. Эпоха Антропоцена[3] обнаружила свой пик после атомных взрывов. И звук снующих туда-сюда машин скорой помощи – это эпитафия и похоронный марш гуманизму.
2. «Мы растеряны, и это пребывание в недоумении вновь заставляет нас поставить вопрос: неужели культура – это просто привычка, общество – это бюрократия, а человек – принципиально асоциальное существо?».
Если бы человек был асоциальным, тогда социальность не была бы сакральной жертвой во имя спасения человечества. Можно относиться к пандемии как к реальной угрозе, или как к новому типу войны, или к тому и другому, но стало очевидно, что ни блага, ни свобода, ни деньги не являются настолько важными, как социальность. COVID-19 стал гимном социальности, причем социальности постгуманистического толка, что будет показано в 16-м, 17-м тезисах.
3. «Одно несомненно: общество – это всё-таки не организм. Если бы оно возникало на этом пересечении, то было бы непонятно, чем оно отличается от природы, ибо социальное непременно включало бы в себя и нечеловеческое».
Вирус бросил вызов государственному, социальному, личному, экономическому. Глобальный порядок видоизменился до неузнаваемости. Социальное стало под запретом, и все благодаря бактерии. Единственным инструментом, доступным в катастрофу, примеров которой человечество еще не знало, стало дигитальное. Только с помощью дигитального возможно хоть какое-то поддержание жизнедеятельности целых институций. Как возможно отрицать, что социальное не включает в себя нечеловеческое?
4. «Только своё тело мы чувствуем, а не своё - мы не чувствуем. В обществе то, что существует, должно соответствовать тому, что дано. Странных объектов нет в природе, но они есть в любом обществе».
В том-то и дело, что свое тело оказалось дальше, чем чужое. Свое мы не чувствует, не знаем – живет там вирус или нет, бессимптомно мы болеем или являемся просто переносчиками, или мы чисты. А чужое тело кристаллизовалось в своей опасности. Люди носят маски и прячутся не от своих тел, а от чужих. Чужое тело – это то, что может быть источником угрозы. Свое – это тайна, которую могут познать только жрецы нового времени – ученые.
В контексте странных объектов, необходимо вспомнить постколониальную литературу в целом, и Кона в частности. Странные объекты, или знаки-индексы[4] – это общее поле встречи людей, собак, ягуаров, богов. Это символический язык, которым владеют все, который обеспечивает гармоничное существование человеческого и нечеловеческого. Странные объекты – это место встречи, а не прерогатива людей.
5. «Человек не меняется, меняются галлюцинации, то есть институты».
В эпоху «раннего человека» главной институцией являлось жречество. Жрец объяснял мир, творил мир, уравновешивал человеческое и нечеловеческое: природу, планеты, божественное, химерическое. Сейчас функцию жрецов выполняет наука. Она предсказывает, объясняет необъяснимое, пугает и властвует. Институт жречества в своей сути не изменился, изменился тип знания, который зависит от инструментов, которые мы используем. Сейчас роль храма выполняет лаборатория. В ней зарождается правосудие. Лаборатория – это стык человеческого и нечеловеческого. Онкомышь, овечка Долли, COVID-19 – это первые постчеловеческие существа. Они сакрализируются и исправно служат капиталистическому строю. А человек меняется. В первую очередь, главным мерилом человека является его отношение к самому себе. В эпоху гуманизма таким мерилом являлся сам человек и его Эго. Но пришел Фрейд, и обнаружилось, что cogito ergo sum – это всего лишь виток развития человека, который был самозамкнут. Человек – это темное существо, равное в своей темноте «дикому миру» и небесным светилам, богам и эволюции. Сегодняшний темный человек открыт миру, и в этой открытости, в этом слиянии с zoe и кристаллизуется постчеловек, который становится в один ряд с прочими, ранее угнетенными.
6. «Но этот пик был пройден, и социальные науки ушли в прошлое. Теперь они никому не нужны. Что социальные науки – это не науки, а символ превосходства Запада над Востоком».
Единственная возможная философия сегодня – это социальная философия, которая объясняет, что нет никаких бинарностей – это искусственно созданные конструкты, костыли развития общества и науки. Нет противопоставлений Субъекта и Объекта; Природы и Культуры, Востока и Запада[5]. Эти противопоставления в свое время дали многое, но сегодня они себя изжили. Это не значит, что кончился мир. Это значит, что поменялась оптика. И она способна привести к новым и важным открытиям.
7. «Почему никто из интеллектуалов свободного мира не обеспокоен вопросом о том, что если изменение климата, или Великое внешнее, возвращается в нашу цивилизацию, то куда нам из неё бежать?»
Бежать не надо, надо открываться миру. Бежать – это признак слабости, и бежать можно только от самого себя. От мира убежать невозможно, потому что куда бы не убежал – ты окажешься в мире. Мы и есть мир, но кроме нас есть и все остальное. Бежать – значит хотеть уничтожить, значит затаить злобу. Химер не надо создавать, с химерами надо дружить.
8. «США стояли во главе мира, в основе которого лежит спекуляция и свобода. Китай возглавил мир, в основе которого лежит число и необходимость. В основе западного мира лежал миф о бытии, в основе нового числового мира лежит миф о судьбе».
Америка – это числовой мир. В США зародился трансгуманизм, когда человека описывают числа, количество нулей на счете и цена улыбки. Китай не знает числА, они уже давно запутались в числах, их – легион. Они не понимают, что значит один, они чувствуют, что такое много. У них нет институции «Я», испокон веков они живут в «Мы», поэтому они и побеждают. И это прямое указание отживающей гуманистической структуре «Я» модифицироваться в «МЫ». Главным пороком оказалась вера в «Я», которое культивировал капитализм. Там, где много «Я» – много иллюзий.
9. «Самая известная мнимость – это деньги. Зачем нам мнимости? Затем, чтобы расширять реальность».
Деньги, наоборот, сужают оптику. Они сужают человека до цифр, являются проводниками пороков. Расширяют человека не цифры, и даже не мнимости – а социальное. Когда «Я» превращается в «МЫ». И только в единстве этого «МЫ» может реализоваться философская одинокость, или единочество. Пространство социальной философии распространяет социальность на нечеловеческое, и пандемия тому иллюстрация. Бактерия стала полноправным участником социальных процессов. И это не мнимость, а исторически складывающийся на наших глазах факт.
10. «Человек есть единственное во вселенной существо, у которого есть чувство реальности и, следовательно, у которого есть то, что мы привычно называем просто реальностью».
В том-то и проблема западного общества, что оно отторглось от реального. В том, что провозгласило человека как меру всех вещей. И перед наступлением катастрофы некоторые философы, постгуманисты, одумались. Грета Тумберг – пророк управляемого хаоса.
11. «Запад стал торговать символами товаров. Китай товарами».
Капитализм виновен в не в том, что множит мнимости, а в том, что реализует властные притязание на всё. В этом мы опять оказались в одном положении с нечеловеческим. В эпоху капитализма все стало товаром. Животные, бактерии, нейросети, иллюзии, люди – все стало товаром и питает эту жуткую машину. А самое главное – помимо жизни, товаром стала смерть. И сегодня это стало особенно ясно. Самым дорогим товаром стал миф о смерти, и в этом мифотворчестве нет разделения на Запад и Восток.
12. «С чего начинается история человека? С взрыва галлюцинаций. Чем заканчивается цивилизованная история человека? Рассеиванием внутреннего, схлопыванием субъективного и объективного в числе».
Наоборот, внутреннего стало слишком много. Люди, скрипя душами, превращаются в философов. Более того, это мнимое рассеивание в технологическом обнажило бессмысленность страхов перед дигитальным. И человек, и бактерия уже не просто намекают на то, что существуют не в цифровом, а в символическом мире. Это стало настолько явно, что люди одновременно обрадовались, и испугались. Потому что реальность оказалась очень ценным товаром. Реальность, а не виртуальность – это самая большая роскошь. И никакие роботы, никакие цифры эту социальность не могут ухватить. Поэтому, единственная философия на данный момент – это социальная философия. Философская антропология выродилась вслед за смертью гуманизма. Сейчас наступила время МЫ, а не Я.
13. «Коронавирус – это судья».
Тем самым нивелируется предыдущий тезис о том, что нечеловеческое является иерархически низшим болотом, кишащем в своей неразличимости. Нечеловеческое – это такой же актор экономических, политических, биологических, социальных процессов.
14. «И этот судья сегодня на стороне Востока».
В современном мире нет разделения на Запад и Восток. А есть разделение на антропологов и социологов. Другими словами, на тех, кто исходит из «Я» и иерархии, и на тех, кто исходит из «МЫ» и ризоматичности. Так случилось, что приверженцы первого пути сгустились на Западе, второго – в постколониальном мире. И в этом ключе, например, русская философия с ее соборностью становится особенно актуальной.
15. «Но мы сегодня можем догадаться, что речь идет о способности воображения, которое никаким обществом ни под каким предлогом не может контролироваться».
Как раз воображение и оказалось самым уязвимым местом. Галлюцинации, поддерживаемые капиталистическим переделом мира, стали главным оружием против самих себя. Галлюцинации из красивости и романтичной сказке о том, что человек есть тот, кто грезит, обнаружили человека как того, кто бредит. Сознание, с помощью разобщенности, превратилось в полностью подконтрольный инструмент.
16. «Человека решили вписать в «систему социального доверия» (кредита). Можно его туда вписать? Можно. Ведь что такое профессионал? Это определенным образом выдрессированная сила природы».
История с ZOOM (и прочими площадками) и интерактивностью показала, что преподаватель, философ никогда не может быть заменен нейросетью. Любая коммуникация[6], и не важно, какие акторы в ней участвуют, это всегда информация и энергия. А энергия никогда не сможет быть оцифрована. Ее невозможно поймать, а можно производить и принимать. У Жижека был тезис о том, что цифровое давно стало пристанищем плебеев, а живое общение – место встречи элиты. Сейчас это стало более явно. Настоящее общение, обучение – это роскошь, а дигитальное – оказалось слишком преувеличенным в своей могущественности.
В контексте «социального кредита» как инструмента слежки, и как следствия «уничтожения субъективности», государственная машина всегда выполняла функцию власти и «выбраковки». Можно вспомнить евгенику и масштабные эксперименты над людьми в США в середине XX-го века, пики гуманистической идеологии – Холокост и ГУЛАГ, карательную психиатрию, формирование общества потребления и проч. Развитие технологий и этики не позволяют повторить подобные грубые инструменты подавления. Но это не означает возникновения принципиально нового способа явления власти.
17. «Зачем человеку навязывают прозрачность? Чтобы человек еще не успел подумать, а в точке наблюдения за ним его мысль была уже видна. Возможен еще один вариант. Сделать так, чтобы человек вообще перестал думать».
Только в социуме человек может уединиться. Без социума он может только впадать сумасшествие. И в этом Аристотель[7], безусловно, прав. И цивилизация не уничтожилась, не выбелилась, не опошлилась своей прозрачностью, а оказалась самой хрупкой, а, значит, сложной структурой. Но не та цивилизация, в которой на пьедестале «Я». А цивилизация[8] - как единый танец всех возможных существ и, более того, химерических явлений.
18. ««Социальное доверие» не желает преодолевать человека. Оно исходит из того, что люди по природе своей не равны».
Наоборот, социальность реализует делезианскую множественность. И постгуманизм как раз и есть пример философии медиации, где фигура Другого отмирает за ненадобностью. Постгуманистический контекст, безусловно, принимает «неравность», но неравность, явленной в своем разнообразии. Однако, право на равную субъектность в контексте бытийствование реализует в полной мере. Вирус окрасил очевидный факт существования различных социальных страт, дифференцированных в первую очередь экономическими различиями и различиями в элитарности потребления, производства, тиражирования и рефлексирования интеллектуальных благ. Однако, окрасил в проявлении равности всех перед нечеловеческим. Позиции инсекционального феминизма реализовались на практике: нет больше привилегий экономических, континентальных, гендерных, расовых, интеллектуальных. В этом контексте о каком преодолении человека может идти речь, если никакой сущности «человека» не обнаружилось. «Человек»=человек(и).
19. «Социальное доверие полагается не на воображение, а на культуру, на приведение всех к норме».
Социальность выступает против нормы, за разнообразие, как было показано выше. И ошибка понимания социальности как инструмента подавления заключается в том, что совершается подмена. Таким инструментом является государство, которое умело управляет галлюцинациями, и эти галлюцинации продает и навязывает.
20. «Китайской «системе социального доверия» ещё, видимо, предстоит решить, что ей делать с гениями».
В эпоху капитализма, и даже социализма в его китайском варианте, гении – это товар. Да, выпуск эксклюзивного товара можно контролировать в соответствии со спросом, но это не значит, что сама фигура гения нивелируется.
21. «Для чего нужно общество? Для того чтобы сохранить внутренний мир людей».
Этот тезис противоречит тезису о том, что социум – это система подавления.
22. «Не является ли общество вообще тюрьмой для человека?».
Сегодняшняя ситуация как раз обнаружила то, что социум – это то место, где человек может быть свободным. Потому что свобода – это выбор. Быть с собой, или быть с другими, быть с другими собой, или быть с другими другим. Оказалось, что главная тюрьма – это сам человек. И что ад – это не другие, а собственное непричесанное отражение в зеркале. Самым ужасным и чуждым оказалось самое близкое – это те, с кем нужно «мотать срок». А память о социальном греет большинство душ. Можно усмотреть в социальности «рассеивание», своего рода обезличивание. Нарастание распространения признанных фактов увеличения заболевания депрессией[9] вроде как бы иллюстрирует в потоке спешащих людей нахождение в одинокости. Но не является ли одинокость в ее непродуктивном варианте своеобразной «стадией зеркала». Стадией, а отнюдь не пристанищем человеческого. Более того, тюрьмой оказалось свое сознание, не знающее освобождения в социальности. Иначе говоря – тюрьмой оказались грезы (или их отсутствие), которые превратились в пшик, в бред. Весь интеллектуальный лоск потерялся за вынужденной разобщенностью.
23. «Власть – это всегда группа, сообщество».
Ситуация всеобщей истерии показала, что представителями власти оказались не институции, которые в большинстве своем стали «изнасилованными», а государство, средства массовой информации… и сознания людей. Грезящие люди нагрезили себе того, с чем не могут справиться. Реакция большинства гипертрофирована и истерична. Машины подавления – телевидение и интернет – вот где источник власти. Кульминация власти – в головах. В сознании. В грезах. Социум оказался главной ценностью, и первой жертвой всеобщих галлюцинаций. Охранять надо не галлюцинации, охранять надо социум[10].
24. «Люди живут внутренней жизнью. Относиться к себе – значит грезить».
Внутренняя жизнь в изоляции оказалась адом (и одновременно хранит в себе потенцию встречи с собой), тем, что невозможно вытерпеть, тем, что рвется наружу, чтобы ощутить свою самость. Грезить сейчас – значит бредить. Значит жить во сне, а не наяву. Мыслить – значит бытийствовать в материи, обнаруживая ее специфические свойства рефлексивности. Материя обнаружила отношение к самой себе – она компенсировала насилие утонувшего в своем Эго человека. Материя давно страдала от иллюзии человека насчет своего иерархического превосходства. В эпоху антропоцена бактерия оказалась вершителем судеб, но и инструментом, товаром, помощником капиталистического строя в переделе мира.
25. «При этом решающее слово при отборе студентов должно быть не у администрации, а у преподавателя».
Скорее, ученик стал инструментом отбора учителей. Институции, которые представлялись как машина угнетения, оказались под угрозой как вроде бы лишняя прослойка между учеником и учителем. И в такой ситуации уже ученик решает, чье знание брать или нет (даже банально – включаться в коммуникацию или нет), кого покупать или не покупать. Кого слушать, а кого пропускать. Другой вопрос, что подобная система невозможна как будущий порядок, потому что оказалась в большинстве своем неспособной производить знание[11].
26. Насчет критического положения в РФ.
Система социальной медицинской поддержки и ухода в странах старого капитализма, и даже Китая, строится по капиталистическому типу товар/услуга. И, живя в Европе, лучше не болеть, если ты не относишься к среднему классу. Ситуация возможности оказания медицинской помощи по принципу просто факта нахождения на территории РФ является исключительной.
Примечания:
1. Существо техники покоится в поставе. Другими словами, есть бытие и есть человек. Через человека осуществляется «зов бытия», так как человек – это «пастух бытия». Постав, который коренится в технике, является чем-то иным, отличным от человека и отличным от бытия, но позволяет раскрывать действительное из «потаенности».
2. Имеется ввиду концепция акторно-сетевой теории Б. Латура, которая нашла свое развитие в постгуманизме. Необходимо заметить, что постгуманизм и трансгуманизм – принципиально разные понятия. См. Криман А.И. Идея постчеловека: сравнительный анализ трансгуманизма и постгуманизма. Философские науки, издательство Гуманитарий, М., том 62, № 4, с. 132-147.
3. В 2013 году был высказан тезис о том, что мы вступили в новую геологическую эпоху, которая характеризуется катастрофическим влиянием человека на окружающую среду, непоправимое влияние. Несмотря на то, что данная концепция подвергается критике (что подтверждает ее притязания на научность по Попперу), но невозможно переоценить ее концептуальное влияние в гуманитаристике. Точкой бифуркации является взрыв атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки.
4. Кон нетривиально интерпретирует знаковую теорию Пирса. Пирс выделяет три ступени семиозиса и три типа знаков: знаки-индексы, знаки-иконы, знаки-символы. Кон развивает в постгуманистическом поле мысль о том, что знаки-индексы – не бытийствуют исключительно в пространстве ноосферы (семиотическом пространстве продуцированных человеком нарративов), а используются разными существами, которых можно отнести к нечеловеческим (постгуманистка Брайдотти использует аристотелевскую оппозицию zoe и
bios, где zoe выражается через химер, богов, женщин, детей, животных. Bios – пространство рационального, носителем которого является «Человек» (то есть мужчина).
5. Подробнее о деконструции дуальностей на русском языке: Ф. Дескола. По ту сторону природы и культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2012 / Ж-М. Шеффер. Конец человеческой исключительности. М.: Новое литературное обозрение, 2010
6. Традиционно коммуникация представляется венозной системой социума, который как бы говорит на языке. Сегодня происходит пересмотр понятия социум. Обращаясь к этимологии, socius – это буквально «компаньон». У Д. Харауэй одним из ярких тезисов является понимание связанности, например, с животными (хотя она подчеркивает, что животными связанность с человеческим не исчерпывается). Подобные взаимодействующие самости являются “companion species”, т.е. «видами-компаньонами». Языковое поле, которое можно понимать как поле знаковое, не исчерпывается тем, что со времен эпохи философии постмодерна называется «текстом». Взаимообмен, например, с животными –знаковая система, но не умещается в понятие «текст». Более того, существуют различные уровни «коммуникации». Плато телепатическое (К. Циолковский выделял этот способ коммуникации как ступень, предшествующей достижением всего живого «лучистой эры», где материальное теряет свою явленность и ткет пространство высшей коммуникации единой пульсирующей бестелесной субстанции), общение на расстоянии, духовные
откровения, мистический и предельные опыты – это принципиально иной способ обмена информацией с акторами, которых невозможно отнести к «традиционным» Субъектам. Таким образом, пространство социальности с необходимостью расширяется.
7. У Аристотеля был тезис («Никомахова этика»): «Человек вне общества – либо бог, либо зверь».
8. В контексте расширения понятия социального в поле нечеловеческого, что очень ярко проиллюстрировала пандемия, можно обратиться к этимологии слова «цивилизация». «Civilis» – значит «государственный». Вне всяких сомнений, вирус является полноправным участников государственных процессов. Подробнее о различных модусах «вируса» будет сказано во II части.
9. Нельзя исключить, что факты регистрации роста больных депрессивными расстройствами является в том числе следствием развития культуры «самонаблюдения» и увеличением обращений к специалистам.
10. «Разделяй и властвуй» трансформируется с помощью медиа в «разделяй, манипулируй, властвуй».
11. Если мы руководствуемся тем, что знание до сих пор является ценностью.
