В пустыню NN въехала бричка. Нет. Стоп-стоп.
Во-первых, кто-то уже так писал.
Во-вторых, не бывает пустыни NN.
Всякая, даже маленькая, пустыня имеет или должна иметь свое название. А то «NN»!
Ладно, не так начал. Бывает. Праздники же!
Как-то в одну из пустынь, не далеко и не очень близко от наших мест, въехал автомобиль. Автомобиль как автомобиль. Обычно машины (не брички) здесь или меняли колеса, или заливали куда-то воду. Так повелось с давних времен.
Ой, кажется, опять не туда пошел. Какие автомобили в давнюю пору?
Ну, скажем так, с тех пор как здесь провели дорогу. А давно это было или нет - решать вам. Итак, въехал автомобиль. Дама, вышедшая из авто, была не очень торопливой (неужели жара ее не достает?). А знает ли она, что в пустыне водятся страшные змеи и пауки? Припугнуть ее, что ли? А то тут расселась. Она и впрямь не торопилась, долго оглядывала вокруг, что-то фотографировала на телефон. И затем, позвонив, громко сказала: «Да, именно здесь и будем снимать».
Ну, щаззззз! А нас-то спросили? Нет, чувствуем: здесь одними пауками не обойдешься, придется опять обращаться вниз, в самый низ. К змеям! Будут вам и съемки, будут вам и кадры. А может, нам еще в массовку к вам записаться?! Так, для вашего успеха. А ничего, прикольненько, черепахи бы спортсменов изображали, гадюки влюбленных, кроты стойких воинов. А там и пошло-поехало. Короче, танцуют все. Ой, извините, снимаются все! Ураааа! Мы на главном шоу года, и это шоу у нас в пустыне.
Вот так с шутками и прибаутками мы по вечерам развлекались. И доразвлекались. Это было какое-то нашествие. И вскоре нашу тихую и сухую обитель было не узнать. Машин, опять же повторю - не бричек, понаехало как на знаменитое ралли Париж-Дакар (это нам мигранты рассказали - беженцы с тех краев). Установили сотню ламп, прожекторы и, главное, галдели целый день. Будто никто ничего не слышит. Уже и черепахи все слышать начали, летучие мыши путали день с ночью. Кроты заказывали себе солнечные очки. Старые змеи отощали, ибо не знали, когда выходить на охоту. Как-то неприлично охотиться у всех на виду. А где же романтика?
Но некоторые (не особливо разборчивые) весьма неплохо приспособились объедки празднеств таскать к себе в родные пенаты. При всех это есть гордость (вернее, ее остатки) не позволяла. А так в целом и ничего. Вкуснее, чем зазевавшаяся старая лягушка. И ползти никуда не надо, и шипеть. За авангардом, как часто бывает, потянулись другие. Началась даже борьба за объедки. Кричали все: «Даешь всем поровну!» Черепахи требовали уважить их возраст, слепыши просили квоты для своих. Хомяки требовали делить сию благородную (ее уже так называли) еду по принципу: «Сколько в щеки влезет». «Даешь полные щеки из закромов!»
Змеи кричали (не то чтобы кричали, а так громко шипели), что для них это потеря статуса и надо это как-то компенсировать. Ежи утверждали, что люди благодаря им стали так мило обращаться со всеми. Ведь их неповторимая колючесть придает всему окружающему некую милоту. Гадюка все шипела, что лучшие объедки, как всегда, понаехавшим. Потом подумала, как бы кто-нибудь так о представителях культуры не подумал. Они-то благодетели. Столько нам всего дают! А этих, ну не таких, как мы, надо называть «понапОлзавшие». Было сложно. Но кто-то сказал, что в некоторых развитых пустынях их называли гастокопатели. Решили, что полный паек они не получат, лишь по остаточному принципу. И вечером под хорошие огрызки и утвердили.
Кроты утверждали, что все эти лабиринты вообще-то прорыты благодаря непосильному труду их предков. И зрение там потеряно. Вот так. И жизнь кротов тоже имеет значение…
Хоть и количество людей, а, следовательно, и объедков увеличивалось, споры не утихали. Принципиальные же. Ничего не скажешь. Уже по ночам никто не охотился. Некогда. Политика влекла всех.
Женская часть тоже активно вовлеклась в принципиальную борьбу за свою долю. Некоторые из них стали как-то необычно наряжаться, мех свой демонстрировали, постоянно кучковались и шушукались о своем - девичьем. В конце концов был вывешен лозунг: «Мы не инструмент для продолжения рода». Что тут началось! Мужская часть привыкла все-таки, что после любого самого жаркого (во всех смыслах) спора они находили ласку и покой дома. Конечно, устали ведь. Целую ночь покричи, мало не покажется. Правды ради надо сказать, что к политике своих некогда прекрасных половин приучили они сами. То ли им голоса нужны были, то ли оправдание - где я ночью был. А одна старая мышь (она когда-то в городе в каком-то институте работала и знала много разных умных слов) произнесла: «Это сублимация у них». Все были в шоке. Слов таких не знают. В институтах не все работают! Конкурс и отбор там.
А одна сурчиха (жена Сурка) воскликнула: «Я ему лучшие годы отдала. А он черте с кем связался. Но если он там… - она замешкалась: уж больно слово необычное, - тогда и я свободна. И пойду в этот, как его, cублиматоторий. Вот. И пусть сам выводит новых сурков. Не для этого я подрядилась. Он, понимаете ли, где-то там, а я зерна натаскай, конуру обустрой, детей всему обучи. Ну нет».
С некоторого времени сурчихи взяли себе манеру колоть губы и кое-что пониже обычными колючками. Те, кто попроще, пользовались обычными ежами. Удобно, рядом, никуда ходить не надо. И ходили все похожие на бобрих. Правда, маленьких. Это было в тренде. Иные целыми днями глядели в донышки консервных банок. И что-то себе постоянно выщипывали на мордочках. Пустыню стало не узнать. Вот он, ветер перемен. Наконец-то. Все преобразилось, расцвело. Прошлое и не вспоминали.
Короче, постановили этот день Х считать днем освобождения. Поддержали почти все. Да и лозунги были притягательные: «Лучшие объедки нам!» Возник, правда, вопрос с хамелеонами. Они то «за» голосовали, то «против». И цвет часто меняли. А некоторые, наиболее продвинутые, что ошивались вечно у прожекторов, попали под голубое освещение. Моментально переняли цвет. Хамелеоны же. Но им так понравилось, что решили остаться в нем и сберечь сей цвет на себе. Начали учиться пению. Ну, что ж, каждому свое.
Короче, жизнь в пустыне бурлила, в основном, правда, политическая. А что запасов делать не надо, так деток уже нет. Зачем? Ограничивают же свободу. Все поменялось. Стали упитаннее, без шрамов и перебитых лап. Сильная половина (ну, скажем так - некогда сильная) по вечерам не вспоминала свои ристалища. И даже не привирали. И даже никто не обсуждал проходящих «барышень». Попробуй скажи что-то или посвисти, засудят. Да и лень. «Жарко же», - оправдывались умудренные политикой мужи.
Какие-то группировки, вечные форумы и дебаты. Каждую норку (это не шуба!!!) по вечерам обходили агитаторы. «Добились этого!» - восклицали с умилением все. Но в очередном весьма интересном (кажется, 3-ем) Чтении вдруг все услышали рев машин. Причем настолько оглушительный, что выбежали все.
Ну, выбежали - громко сказано. При их весе и лежачем образе жизни. Это не раньше, когда за полудохлой мухой километры наматывали. Нынче-то иные времена. Но… картина маслом: кругом пустота. Оказывается, все машины уехали. Все!
Приплыли.
Как же так? С нами так поступать нельзя. Мы же особенные, не родня всяким иным пустыням. Мы же вас к себе пустили. А вы? А скоро ведь зима. А как же столоваться прикажете нам теперь? Хоть бы предупредили. Типа: мы на два месяца. А мы-то верили вам. Вот народ. Раньше даже охотники что- то оставляли. И тогда был пир. А эти даже подмели за собой и увезли все в пакетах.
Первая неделя прошла вроде бы неплохо. Наиболее продвинутые ораторы восклицали: «Свято место пусто не бывает! Не эти, так другие! На них свет клином не сошелся».
Но во вторую неделю тоже никто не приехал… И даже в третью. Политические баталии перешли в реальные. Уже за пищу. Вернее, ее остатки. Ухоженные дамские шубки пообтрепались, даже тщетные порывы что-то поймать заканчивались лишь очередной брешью в некогда красивой шубке. Губы поотвисали. Ой, не до колючек. Некогда сильная половина, как всегда, впала в депрессию, отощала, ибо политика уже никого не кормила.
Странно, правда? У людей как раз все наоборот.
Не было и молодых, чтоб им что-то подкидывали. И по привычке в этом укоряли иную половину. Кто-то приспособился нюхать какие-то травы. Говорят, так и умирали с протянутой рукой. Зато в пустыню вместо кино прилетели… орлы. И всех толстеньких и неуклюжих зверят потихонечку и подъели.
Грустная сказка. А?
Но так всегда складывается для тех, кто питается объедками!
