-1-
Пространство русского языка занимает полнеба.
Детство - это туман над Ворсклой, молоко парное да кусок хлеба
Анна Долгарева
Мы живём долго, очень долго. Наша жизнь исчисляется от первого упоминания до полного забвения. Белгородец Федька Долгарев по прозвищу Брага весной 1627 года на съезжем дворе дважды был допрашиван сыщиком из Москвы Микитою Ивановичем Беклемишевым. Сыщики на самый беспокойный и опасный край царства по своей воле не приезжали, а Бел город был именно таким местом в начале ХVII века. Там, где речка Везелица впадает в Северский Донец на Белой горе в конце 90-х годов ХVI века была достроена крепость, вокруг которой быстро разросся город. Получается, что Белый город и Федька-Брага родились приблизительно в одно и то же время. И фамилия Фёдора вполне могла прикрепиться к роду примерно в одно время с постройкой Белгорода. Скорее всего, Федькины родители были одними из первых белгородцев. Когда крепость была достроена, в округе тут и там быстро стали появляться русские сёла и деревни, со всех сторон к крепости прилепились слободы. Этот факт легко объяснить – в случае приближения крымских воинских людей, теперь можно было укрыться за высокими стенами. Главное, чтобы сторожа вовремя предупредили о появлении врага.
Кто же прислал московского сыщика Беклемишева? Россией правил в те времена Михаил – не президент, не генеральный секретарь, а царь, не Сергеевич, а Филаретович, вернее, Фёдорович. Царь тогда у нас был очень хороший. Он ненавидел насилие и старался сделать так, чтобы на русской земле воцарился вечный мир. И вот царь придумал хитрый план, решил договориться с крымскими татарами, чтобы они не грабили русскую землю, не жгли и не разоряли деревни, не угоняли в рабство русских людей, не уводили скот. Крымским захватчикам план понравился. Но они сказали, что есть одна закавыка: какие-то воры русской национальности под видом донских казаков сами некрасиво себя ведут – разоряют крымские улусы под Азовом, ходят по морю на стругах на Крым и там грабят крымских людей, а ещё отнимают лошадей у крымчан, когда те мирно прогуливаются по Приазовью.
– Воры, – с досадой подумал царь о своих строптивых подданных. – Зачем же они всё портят? Из-за них невозможно договориться о мире ни с кем из соседей.
И царь решил запретить простых людей ходить с Руси на Дон «чтоб им вперед неповадно было воровать и ссоры б в том у государя с Мурат салтаном и крымским царем не было».
Чашу царского терпения переполнило нападение людей славянской наружности на татар, отправлявшихся к посольскому размену. В октябре 1627 года (год начинался 1 сентября, октябрь был вторым месяцем в году) в окрестности крепости Валуйки на размен на речку Ураеву пришли крымские «встрешники» князь Мустофа Сулешев со товарищи. Они известили окольничего Льва Ивановича Долматова-Карпова, что на них идут со степи воры – донские казаки, и что ведут они с собою «отгонных» (украденных) лошадей, ранее принадлежавших крымским татарам. И что эти лихие люди с ними, с татарами, в кровавой схватке биться хотят. И окольничий Лев Карпов посылал в степь про тех людей проведывать и велел им говорить, чтоб они с татарами не бились, а чтобы шли на Валуйку. И пришло к ним в стан донских казаков десять человек, а с ними тридцать четыре лошади. Да разных городов всякие люди пришли: воронежцы, ельчане, ряшане, калужане, белевцы и иных городов люди. А шли они в те поры с Дону. А гнали они крымских и ногайских больше ста двадцати лошадей. А на Дону они были с продажным запасом, и с вином, и с различными товарами.
Речка Ураева и сейчас несёт свои воды в реку Оскол, в которую впадает чуть южнее города Валуйки. Ураева за четыреста лет не пересохла и переименована не была. У-ра-е-ва – расположенная рядом с раем. Может так, а может, и нет. Кто ж их, наших старинных предков, разберёт, чем они руководствовались, когда давали названия своим рекам.
Позже один из русских «лихих людей» - участник тех событий, в расспросной речи рассказывал, как всё обстояло по его мнению: «А гоняли де мы з Дону лошеди. А покупали де мы те лошеди на Дону у козаков. И нашиблись де мы на посольских тотар под Волуйкою на речке на Ураевой. И стали де нас гонять. И мы де от них сели в кустах на степи. И сидели де мы от них в осаде часов с пять. И прислал де к нам окольничей Лев Иванович Карпов волуйскова козачья голову Юрья Чюфаровскова. И с тотары де нам битьца не велел. И взял де нас к себе в стан. И мы де у нево были в стану с утра да до вечера. А на вечер де у нас велел имать окольничей Лев Иванович половину наших лошедей. А другую половину поотдавал нам». Другой свидетель дополнил картину: «В нынешнем де в РЛS (1627) году как де был посол на розмене на Волуйке а мы де в ту пору шли снизу станицею с клячеми на Волуйку. И у нас де окольничей Лев Иванович Карпов лошеди все поимал. Иные имал себе а иные поотдал тотаром. А я де с Волуйки на Воронеж с товарыщи шол пеш».
Окольничему для размены потребовалось собрать некоторое количество лошадей, которые нужно было отдать татарам. Видимо, обмен был выгоден обеим сторонам, и русскому царю с правительством, и татарскому князю Сулешеву с теми, кто за ним стоял. Татары в том размене могли возвращать русских полоняников. Окольничий Карпов выполнил царское распоряжение и, судя по всему, не упустил возможности при этом поживиться.
Но беда, как казалось царю, была даже не в том, что на соседей-татар кто-то посмел напасть в данном конкретном случае, а в том, что этот случай не был единичным. На неконтролируемый русским правительством Дон с Руси принялось ходить слишком много непонятных, неизвестных, случайных, ни кем не уполномоченных русских людей. Делали они это без царского соизволения. Некоторые из них действительно участвовали в разбойничьих налётах на Азов и на Крымское побережье. Да что там, на Крымское, казаки-разбойники и до турецкого берега добирались. Это бросало тень на репутацию молодого правителя Михаила Фёдоровича. Инициатива снизу – оживлённое движение с Руси на Дон и обратно, царя Михаила с правительством заинтересовала и встревожила. Решили выяснить, кто ходит, куда, с какой целью и по чьему приказу. А ещё, не торгуют ли воеводы окраинных городов вином и прочими заповедными (запрещёнными) и самыми обычными товарами в донских станицах в обход казны и таможни, по-чёрному, исключительно для личной наживы.
И послал царь Микиту Беклемишева в Курск и в Белгород искать воров, и выяснять, кто из курчан и белгородцев под Азовом обозы вместе с донскими казаками грабил, и на крымские улусы, и на́ море ходил, и не посылают ли воеводы своих людей, чтобы те торговали на Дону воеводскими товарами, запасами и вином.
Когда сыщик Беклемишев только поселился в Беле городе на съезжем дворе, он искал троих белгородцев: Ваську Авдеева, Мишку Сычева, Ивашка Кузнеца, тех кто, по сведениям валуйского окольничего Долматова-Карпова, совершенно точно на размене был. Но нужных Ваську, Мишку и Ивашку найти не удалось – про таких людей в Беле городе никто никогда не слыхивал.
– Вот, шельмы, плуты, воры – обманули, назвались чужими именами!
24 мая 1627 года Беклемишеву пришло распоряжение с разъяснениями от царя, что нужно искать не только тех, кто был на посольском размене, но и «досальных», тех, кто в прошлые годы ездил на Дон. Одним из первых, а точнее – вторым, был допрашиван Федька Долгарев.
На Фёдора Долгарева указал первый же допрашиваемый сыщиком Микитою Беклемищевым человек – крестьянин Гришка Фёдоров.
«В КЕ (25) день пушкарь Федька Карпов привел на съезжей двор Киреива крестьянина Свищова Гришку Федорова. А ездил де он на Дон в прошлом в РЛЕ (1626-27)-м году. А з Дону приехол в нынешнем во РЛS (1627) году в осень.
И Гришка Федоров дапрашиван а в допросе скозал был де он на Дону в прошлом во РЛЕ (1626-27)-м году наймовался в гребцы к курченинам у Гофошки а кой словет и прозвища тово де он не упомнит. А была де у нево у Сафошки на бударе запасу муки арженой и пшеничной чети с пять в бологородскою меру. Да ево де Гришкина запасу муки орженой и пшена и сухорей с четверть. А иново запасу и товаров никаких с ними не было. А ехали де оне на Дон на другой недели по Велица дни. Да с ними ж де вместе на Дон ехали с продажным зопасом белогородцы Карпик Жилдиков да Федька Долгорев прозвище Брага да Янка Осипов брат рыболова да троецыкого попа Гура брат родной Олешка. (…) И был де он на Дону и выменя на свой зопасишка у донских козаков лошедь».
Получается, что торговцу из Курска понадобились помощники – гребцы, для того чтобы доставить на Дон на продажу несколько бочек съестных припасов. В большой вёсельной лодке – в бударе, груженной бочками с мукой и мешками сухарей, вниз по течению Северского Донца в данном конкретном случае сплавлялось шесть человек. Среди них, помимо курского торговца: Фёдор Долгарев, еще один белгородец, чей социальный статус не вполне ясен, как и у Фёдора, крепостной крестьянин, брат рыболова и брат попа. В путь отправилась компания товарищей вскоре после Пасхи.
Сыщик позже написал в кратком отчёте в Москву: «Федька Долгарев сказал ездил де он на Дон с продажною солью во РЛД (1625-26)-м году по отпуску Обросима Лодыженского. А вдругорядь ездил во РЛЕ (1626-27)-м году по отпуску князя Михаила Козловского. А запасу с ним было четверть и с полуосьминою. И на тот запас на Дону выменил лошедь и приехал в Бел город того ж лета». «Четверть и с полуосьминою» – это около восьмидесяти килограмм.
Сыщик – хищная птица с острыми, длинными, крючковатыми когтями и таким же убийственно острым клювом. Нет, у него не было цели растерзать добычу. Сыщику-птице нужно было уцепиться за конец нити в спутанном клубке и терпеливо тянуть нить, распутывая клубок. Если расспрашиваемый крестьянин или горожанин в начале беседы сболтнул лишнего, то на него тут же сыпались новые и новые вопросы:
– А откуда у тебя во дворе взялась лошадь ногайской породы? Сколько вас было в бударе – ты же один не мог грести? Назови имена своих товарищей? Опасно идти одной бударой, кто с вами шёл на других судах? Имена! Назови имена, пороли, явки, особые приметы! А не воевода ли посылал вас?
– В конце концов, в тюрьму же никого не посадят, ведь белгородцы поручатся за нас, ходивших на Дон. И всех допрашиваемых отпустят. А значит, ничего страшного не случится, если этот назойливый московский гость что-то узнает. Вон глазами как сверкает, ажно оторопь берёт. Как бы мне от него поскорее отделаться?
Вторым к беседе по душам сыщик Беклемищев пригласил на съезжий двор как раз Фёдора Долгарева.
«И Федька Долгарев прозвище Брага по Гришкиным роспросным речам дапрашиван а в допросе скозал в прошлом де во РЛЕ (1626-27) м году он Федька на Донну не бывал а ездил де он на Дон с продажною солью в прошлом в РЛД (1626) м году весною. А отпущал де иво на Дон воевода Обросим Ладыженской. А была де с ним соли три пуда. А вина и запасу и никаких товаров с ним не была. А ту де он соль … на Дону продал купил лошедь в козачье(м) в Черкаском горотке у тотарина. А дал за нее три рубли. А жил на Дону пять недель. И на той лошеди в Бел город ехол. А в Беле городе ту лошадь продал важу Офонасью Коновалову. Взял за нея пол четверта рубли. А у Фонасья де та лошедь умерла. А ехоли де с ним вместе на Дон с продажными запасы белогородцы Михайла Золотарь Осташака Дронов. А что с ними запасу было и иных каких товаров тово де он не ведает. А воеводы на Дон свое запасы и вина и товары продовать посылают ли и с кем именем посылают того он не ведоет. И за Донскими козаки на море хто ходили и под Озов бозы с козаки хто грабит ли и на крымские улусы и на Волгу з донскими козаки хто ходит ли тово де он всего не ведает».
Три пуда соли, это почти пятьдесят килограмм. Где же Брага взял эту соль? Соль варили тогда на реке Тор, скорее всего на нынешнем Казённом Торце – притоке Северского Донца, примерно там же, где её добывают и в настоящее время. Казённый Торец течёт через Краматорск и Славянск. В него впадают Кривой Торец и Сухой Торец. В ХХ веке огромные залежи соли разрабатывались в тридцати километрах восточнее Казённого Торца на реке Бахмутке. Там даже город построили под названием Соледар.
И пошла работать контора. Осташка Дронов в допросе ничего путного не сказал – отпёрся. Никита Иванович Беклемишев «ево Осташка дапрашивал по Федькиным допросным речем Долгорева что Федька на нево говорил в своих допросных речех как он ездил с солью на Дон в прошлом в РЛД (1625-26) -м году а он де Осташка с Михайлом Золотарем ехал с ними вместе с продажными запасы своими будароми. И Осташка Дронов скозал тем де меня Федька Долгорев поклепал. На Дон де с ним вместе не езживал». Троицкого соборного попа Гурия брат Алешка Харитонов тоже сказал, что Брага Долгарев его поклепал. Хотя, из других расспросов нам известно, что: «Троецкова соборнова попа Гурьи родной брат Васька был на Дону (…) а другой родной же ево брат Олешка наперед ево Васьки на Дон съехол за год. И на Дону зимовал две зимы да лета. А ходил з донскими козаки на море и под Озов». Янку Осипова брата рыболова не сыскали. Написали про него: «живёт избегая».
А Карпушка Жилдиков в допросе сказал: «в прошлом де в РЛЕ (1626-27) -м году на Дону не бывал ни с каким товаром ни з запасом. А ездил де он весною сам треий с курчены в коюке на Донец рыбы ловить. А хто курчене имены и прозвищи тово де он не упомнит. А ловили де они на Донце рыбу с Николена дни да Петрова дни». Сыщику показалось, что Карпунька темнит. Пришлось задать уточняющие вопросы.
«Да он жа Карпик скозал был де на Дону в прошлом во РЛЕ (1627) -м году весною в одной бударе з Брагою Долгоревым. А запасу де с ними было сухорей орженых по полуосьмины в белогородцкою меру да пшена по полу четверику. И едучи де на Дон наловя рыбы на Донцы нижа Святых гор и продали тою рыбы белогородцу Елисейку Таболину и на те деньги купили на Дону у донских козаков две лошади. А он Карпутка за лошедь дал два рубли. А Брага Долгорев что за свою лошедь денег дал тово он не ведает потому что не в одном месте купили. Он Карпунька купил в Хоненеве стонице а Брага купил в Ывановай стоницы Васильива. И та де лошедь и ныне у нево Корпуньки. А отпущал де их на Дон воевода князь Михайла Козловской и памети проезжаи на сторожи довал. И те де памети оне отдавали на сторожи детем боярским. А те дети боярские те памяти со сторожи приехов в городе отдают опять воеводам».
Карпунька сообщил Беклемишеву и нам новые подробности о жизни белгородцев начала ХVII века. Например, то, что четыреста лет назад на рыбалку по Северскому Донцу белгородцы и курчане ездили на каюках. В тех краях так называлась небольшая долбленая плоскодонная речная лодка-однодеревка. Хотя в других концах России так могли называть внушительных размеров суда. Николин день, это – конец мая, Петров – начало июля. Получается, что на рыбалку белгородцы могли уходить на полтора месяца, как поморы уходили в Белое море и в Ледовитый океан. Полуторамесячный улов позволял купить каждому рыбаку по лошади. Хранить рыбу, чья стоимость равнялась стоимости хорошего коня, без соли было невозможно. Новый улов укладывали в деревянные кадки слоями, присыпая солью. Также рыбаки могли просолившуюся рыбу вывешивать сушиться на солнце, предварительно защитив её от мух лёгкой, тонкой, полупрозрачной материей. Всё-таки повезло белгородцам, что у них под боком были реки изобилующие рыбой и залежи ископаемой соли. Если бы не вражеское соседство, вот бы тогда можно было бы зажить. Рыбачили Карпунька с Федькой приблизительно в районе нынешнего русского города Славянска. Упомянутые Святые горы в те годы были уже не одно столетие обитаемы – в тех горах в меловых кельях-пещерах жили монахи-скитники. В пятидесяти верстах от Святых гор, а если по водному маршруту считать, то, наверное, в ста верстах выше по течению Северского Донца недалеко от города Балаклеи и сегодня существует населённый пункт Довгалевка.
– Фёдор-Брага, ты или твои родители часом не из Довгалевки родом?
Что ещё интересное сообщил нам Карпушка Жилдиков? Название донских станиц сообщил. Только в устье Северского Донца теперь нет станиц Хоненевой и Ивана Васильева. Там есть города Семикаракорск и Константиновск. Выражение «сам третий», которое употребил Карпик, и сейчас распространено у любителей карточной игры. Пришли при раздаче игроку три карты одной масти, игрок знает, что пришёл ему «сам третий», что на «сам третьего» можно взять одну взятку. А не знает картёжник, что этому выражению больше четырёхсот лет. Информация о заставах, о постовых и об отпускных памятях является интересной, совсем не лишней подробностью, дополняющей картину.
Показания расспрашиваемых отличались. И Микита Беклемищев ещё раз послал за Фёдором Долгаревым, чтобы задать ему дополнительные вопросы. «Федька Долгорев прозвище Брага по Корпунькиным роспросным речем Жилдикова допрашиван в другой ряд. А в допросе скозал был де он на Дону в прошлом в РЛЕ (1626-27) -м году. А ходил в одной бударе с Корпунькою Жулдиковым. А запасу с ним было с четверть сухорей да пшана с полосьмины. А но Дону де он летовал. И в осень во спожины годеины преехол в Белгород. А тот де он свой запас сухори и пшено живучи на Дону сам ел а што осталось сухарей с осьмину и он де те сухари отдал в черкаском городке донскому козаку Ивану Васильеву. А Иван Васильев дал ему лошедь. И та де лошедь у нево в Беле городе умерла. А ехал де с ним вместе на Дон своими бударыми з зопасы белогородец Янка Осипов брат рыболова да Оношка Сухарука дети Сахлыстова зять да Олешка Троешков соборново попа Гур Летро.. да и иные де белогородцы и курченя с ними на Дон ехоли. А хто имены и прозвищи тово не упомнит. А отпущал де ево на Дон для рыбной ловли воевода князь Михайла Козловской. А и в прошлом де во РЛД (1625-26) -м году он Брага на Дону был же».
двойной клик - редактировать изображение
Слово «летовал» в наше время не используется, зато используется «зимовал». На Дону Фёдор провёл лето, питаясь сухарями и пшеном. В осеннюю пору «спожины годеины», это, скорее всего, время после жатвы.
-2-
Кто сукин сын, а кто там лучший сын,
рассудят позже, и вопросец зряшен.
Несёт меня лиса за синь
небесных городов и пашен,
туда, где, отрицая смерть и ад,
меж камышами – крыльев плеск утиных,
туда, где отразился Китеж-град
среди коряг и тины.
Анна Долгарева
Белгородского воеводу Михайлу Козловского живо интересовало, что там раскапывает этот нежданный московский гость. Князь Михаил Козловский не собирался безучастно наблюдать за бурной деятельностью москвитянина. Воевода принимал меры.
Между тем, Микита Беклемишев продолжал делать свою работу. Но допрашиваемые явно чего-то недоговаривали.
– Чего же вы молчите и мычите? – недоумевал Беклемишев.
– Блюдёмся мы, всего сказывать не смеем. А от кого блюдёмся, сказать не смеем же.
Вот и Карпунька Жилдиков товарищ Браги Долгарева сбивался и говорил невпопад, забывая сказанное ранее. Микита Иванович слушал его Карпунькины расспросные речи и удивлялся, отчего он разное сказывает. А Карпунька в ответ молвил: «Заказывавает де им сказывать воевода князь Михайла Козловской. А говорит Микита де Беклемишев в Беле городе, да поедет опять к Москве. А я де здесь останусь. И проведою про ково хто на себя говорил и про мои отпуски сказывал. И я тово велю до смерти кнутьем забить. И мы де потому ничево не сказываем ево блюдяся что при нем сыскивают».
Помните, что одной бударе с Брагой Долгаревым грёб вёслами Алёшка, родной брат соборного попа? Так вот, в конце мая пришел к сыщику Беклемишеву на съезжий двор Алешкин брат Троецкой соборной поп Гурей и начал откровенничать. А поведал он, Гурей, что де запираются белгородцы, что все они на Дон ездили, и что у всякого человека во дворе ногайских и крымских лошадей по две, и по три, а у иных и по пяти, и по шести, и по десяти стоит. «А все де лошади с Дону привожены, а не на Руси покупоны».
– Да не токмо де дети боярские, и атаманы, и казаки на Дон ездят, и наша братья попы на Дон сами ходят и детей, и братию, и племянников отпускают. Например, Троицкого протопопа сын и ныне на Дону уже больше года. Он и летовал и зимовал там. И старший протопопов сын бывал на Дону, а ныне он в соборе в попах. Вот он-то, старший протопопов сын Аксёнка, на Азове бывал и обозы грабливал. Об этом все знают, – продолжал Гурей.
Он, правда, забыл рассказать о своих двух братьях, которые и на Дон ходили, и под Азовом обозы грабливали.
И Микита Иванович Беклемишев те речи велел записывать. А про тех воров Гурия допрашивал, кто именно на Дон ездил и по чьему отпуску. А поп Гурий сказал: «Коли де придет к большому сыску тогды мы учнем про вся сказывать и никово не утоим. А нынече де говорить не смеем. А ково не смеет про то не сказал».
– Опять не смеют. Ишь ты, несмелые какие!
Как показали другие расспросы, Гурей был прав – поповские дети ходили до чину на Дон погулять. И жили у казаков и по три, и по пять лет. И это логично – в рясе ходить под Азов грабить обозы не пристало.
Мая в 30 день пушкари привели на съезжей двор белгородца Спасского церковного дьячка Пантелейку Степанова. Понтелейка был допрашиван, а в допросе сказал, кто именно из белгородцев с продажными запасами на Дон езживал и в котором году, и кто с казаками на море и под Азов ходил. А которые белгородцы с Дону в Бел город приехали, тем людям написал Пантелейка роспись своею рукой. В роспись было внесено человек пятьдесят представителей всех существующих на Руси сословий и страт. В общем, Пантелейка сдал всех, кого только мог. Хотя его никто под пыткой не вынуждал быть излишне откровенным. Он мог бы сказать о своих спутниках: «А имя им пропаметовал. Только их рожей лиша и знаю». Однако, он сказал и написал не это, а другое.
И подав роспись, Пантелейка говорил: «Чтоб де ту роспись послать к государю к Москве. И покамест государя указ по ней будет и до тех бы де мест воеводе и белогороцом про то не сказывать всем. Де у них меж собою позаказыно никому ни про ково не сказывать. И только де про то уведоют воевода и белогородцы и мне де от них живу не быть».
Напрашивается вывод: образованный человек Пантелейка (читать и писать умеет) по ходу допроса задумался о карьере в Москве. Судя по всему, ему не по душе оказались зловещие белгородские нравы. Чтобы вырваться из этого Мордора, он написал донос на несколько десятков своих земляков, которые, в общем-то, никаких преступлений не совершали – всего лишь ездили выращенный ими хлеб менять на лошадей, которых позже использовали для государевой службы.
8 июня, через две с небольшим недели после прибытия в Бел город, Беклемишев докладывал царю, что пушкарей, которые по государеву указу даны были сыщику в помощники, ходить «не учали», то есть, перестали. Они сообщили сыщику, что воевода не велел белгородцам Микиту Беклемишева впредь слушать. «А для чево не велел тово де оне не ведоют».
Беклемишев и Козловский встретились в съезжей избе и поговорили.
Микита Иванович посетовал на отказ в пушкарях и рассыльщиках. Говорил, что нельзя допустить, чтобы государеву делу поруха и мотчание (не исполнение и задержка) приключились. А будет задержка, и те воры, которые в Беле городе есть, с города могут куда-нибудь утечь. Однако князь Михаил Козловский не услышал доводов московского сыщика и отказал дать ему рассыльщиков. Потому что, дескать, в Беле городе их нету. А пушкарей не дал, потому что их «немного жи и те в росходе». А детей боярских, и стрельцов, и казаков давать государем не было указано. Их тоже не дал. Воевода напомнил сыщику, что тому было велено в Беле городе сыскать трех человек: Ваську Овдеева, Мишку Сычева, Ивашка Кузнецова, которые приехали в текущем году на Волуйку на посольскую размену. Коли тех людей в Беле городе нету, то и искать некого. Ведь до иных белгородцев, которые на Дон ходили, ему сыщику дела нет и не должно быть.
Князь Михайло Козловский тоже был хищной птицей, но с размахом крыльев больше, чем у Беклемишева, с когтями длиннее и с клювом мощнее. Таким если в темечко попасть, то разлетится голова, как, брошенный оземь спелый арбуз. Воевода будто бы намекал сыщику:
– Уймись, ты здесь на чужой территории. Здесь я власть: хан, султан, князь и даже царь-государь. А молодой московский царь Михаил далеко. Если что, он тебе ни чем не поможет. Уймись, говорю, а не то пожалеешь.
Но сыщик Беклемишев намёк понял не сразу. Он хотел продолжить своё расследование, бил в колокола, писал донесения. И продолжил бы, но к нему пришли.
Вот что он написал в Москву в очередной своей депеше: «И белогородцы государь тех воров которые на Дон ходили в Руси и заговорщики видя то что он князь Михайло мне сыскивать не дает и рияся тому что таварыщи их в донской в казачей торговле переиманы и на поруки подаваны пушкарь Денька Росторгуй с товарыщи не ведамо по чьему умыслу приходя ко дворишку моему где стою лаявся коею неподобною лаею и грозил убойством. А говорят государь хоть де тебя и до смерти убьем и мы в том деле не блюдемся. Нам белогородцы велят про то сыскати. И то де в нашей воле что хотим то скажем. А городу поверят. Бывали де у нас и наперед сего денные убыйства. Да и по ся мест не сыщут. Городом их укрываем. И я холоп твой слыша от них такие речи говорил воеводе князю Михайлу Козловскому чтобы про то велел сыскать и того пушкаря Деньку до твоего государева указу велел дать за пристава. И князь Михайло мне скозал не всех де тех врак слушать что пьяные бредят. И я холоп твой до твоего государева указу съехал в Куреск».
Как видно, Микита Беклемишев всё же поверил в серьёзность угроз и решил не испытывать судьбу. Воевода князь Михайла Козловской одержал победу. Победа оказалась временной – уже в следующем 1628 году, напомню, год начинался 1 сентября, белгородская воеводская служба Козловского завершилась. Но опалы за дерзость, самовольство и превышение полномочий не случилось. Князь Михайло Григорьевич Козловский побывал позже сургутским, мценским, курским воеводой, присутствовал на официальных мероприятиях с государем в Москве в Грановитой палате. Даже сидел с ним за одним столом. Стол почему-то назывался «государевым кривым столом».
Можно предположить, почему князь Михайла Козловский не попал в опалу. Все без исключения русские аристократы в ту пору пытались козырять свою родовитостью и претендовали на особые полномочия по праву рождения. Если уже наказывать кого-то из тех, кто зарвался, то одним заносчивым зазнайкой не получилось бы ограничиться. Значит, нужно было устраивать новую опричнину. Царь Михаил Фёдорович мог себе это позволить? Нет, конечно! Он, недавно избранный на Соборе царь, сидел пока что на краюшке трона и не был уверен, что сможет скипетр и корону передать своим потомкам. Поэтому самовольство зарвавшихся князей да бояр царь с правительством предпочитали не замечать. А если и замечали, то по-настоящему не наказывали воевод, бравших на себя полномочия государя.
Так что же, отправлял белгородский воевода свои товары на Дон? Нет, не отправлял. Ему это было без надобности. Потому что, белгородцы, куряне, жители Кром, Рыльска и других городов, отплывавшие на Дон из Бела города, «давали на Беле городе воеводе з будары по два рубли». Два рубля, как мы с вами помним, это стоимость лошади. А будар разом отправлялось то тридцать, то пятьдесят, то сто, а иногда и с двести. Вот и считайте, на сколько голов за лето пополнялся новый личный табун князя Козловского.
Гости Бела города, те же куряне-курчане, приехав на место на подводах, ждали, когда соберётся очередная экспедиция. Приехав, гости первым делом шли в кабак. Не пить, нет – платить кабацкому голове пошлины – алтына два-три или немного больше, в зависимости от того, сколько товара везли. Алтын, это – три копейки. Монеты такой в ходу не было. Алтынами тогда считали наличность. Торговые люди, пока ждали отправки, жили у детей боярских в близ лежащих от Бела города деревнях, платя за постой. Такое ожидание могло продолжаться две-три недели. Всё это известно из расспросных речей. Ещё известно, что караван, состоящий из нескольких десятков будар, выбирал промеж себя атамана и есаулов. Это понятно – начальник должен быть один единственный. Нужно, чтобы это был человек опытный, бывалый, разумный, уважаемый. Повсюду враги рыщут – нельзя мешкать и растягиваться. Есаулы нужны были для связи и для организации движения малого количества будар в составе каравана. Есаулы должны были быть проворными, авторитетными, толковыми. Донская торговля белгородцев является отличным примером общинной самоорганизации, присущей русским людям.
Ещё один штришок из расспросных речей показывает характер взаимоотношений между всевластным белгородским государем Михайлой Козловским и его подданными. Документ гласит: «Крымской полоненик Онисимко Колубитцкой привел собою в Бел город з Дону двое лошедей кобылу соврасу и конь гнед. И гнедово де коня отнял у нево князь Михайла Козловской. А оценил ево шестью рубли. И ту де цену велел ему заплатить ево Онисимковым товарищам крымским жа полонеником Ивашку Переверзеву да Афоньки Иванову по два рубля денег. А третьи два рубля зачол на нем Онисимке». В шесть рублей из сотни лошадей, упомянутых в источнике, ни одна другая лошадь оценена не была. С одной стороны, воевода отнял приглянувшегося коня, и в тоже время, щедро заплатил за него. И старый долг крымскому полоняннику вспомнил, не показал излишней мягкости и доброты – всё должно быть по справедливости, долг платежом красен, будь ты хоть трижды полонянник.
Обдумывая всё выше сказанное, приходишь к выводу, что не на одном страхе держалась власть белгородского воеводы. Он смог так организовать дело, что все, вплоть до самого бедного бобыля, были довольны, богатели и благодарили Господа, за то, что послал им такого толкового государя всея Бела города. Вот ещё пример в копилку: «Белогородец гулящей человек Петрушка Губарь был на Дону годы с три. (…) А вывил с собою в Бел город семеро лошедей. И женился приехов у ездока у Фомы Логутина на дочери. И по ся места живет с тестем своим вместе».
– Одна беда – враг рядом, а так – у рая живём.
-3-
Кто ты, наша мама, чьи мы дети,
Дети Стикса, Ворсклы ли, Оби.
Ходят дурачки на белом свете,
Ищут дурачки, кого любить.
Анна Долгарева
Эх, не те вопросы задавал Беклемишев Долгареву. Нет бы, спросил: «Откуда твои родители родом, Федя, как зовут твоих маму и папу, как вам удалось пережить лихолетье Смутного времени? Тебе же, Федя, приходилось уходить от татарской погони? А ну-ка, расскажи обо всём об этом поподробнее». Вообще-то нас обрадовали бы самые разные вопросы Беклемишева. Например: «Как, по твоему мнению, устроен мир, какие народы, кроме русских, его населяют, каких зверей и птиц тебе приходилось встречать на своём жизненном пути, как устроено твоё жилище, как зовут твою жену и детей?» Но сыщика из Москвы всё больше интересовало, возят ли воеводы на Дон свои товары, и кто нападал на обозы под Азовом. Поэтому сыщик долбил одно и то же. Радостно то, что допрошено было больше сотни человек. Речи каждого были похожи на другие, как все люди похожи друг на друга, но они, эти речи, у каждого немного отличались от других, как люди отличаются друг от друга, если приглядеться. Когда всё важное из показаний сопоставляешь, то складывается картина, описывающая жизнь одного отдельно взятого человека того времени и большущая панорама, описывающая общественные процессы.
Итак, только из одного документа мы узнаём, что на Дон ходили жители Белгорода, Курска, Воронежа, Ельца, елецких станов Бруслановского и Воргольского, Москвы, Зарайска, Калуги, Ряжска, Скопина, Белёва, Серебряных Прудов, Тулы, Лебедяни, Лебедянского уезда Доброго городища, Данкова, Ржева, Орла, Валуек, Михайлова, Ливен, Комаринской волости, Козельска, Кром. Воронежцев ходило так много, что сыщику Ивану Тургеневу пришлось отдельные операции проводить в различных районах Воронежа – в Чижовской поляне, в Выползовой, в Напрасной, в Затинной, в Пушкарской и в Оброчной слободах. А в стрелецкие и казачьи слободы его попросту не пустили.
А ходили русские люди на Дон, как в верхние городки, а именно, они бывали: «в первом городке в Мигулине», в «верхнем городке Распопине», у устья Хопра в острожке, «а в том острожке живут донские воры которые ходят воровать на Волгу», так и на низ. Из нижних населённых пунктов на Дону упомянуты: Яр, Съезжий Яр, на Яру Мацкая станица, Черкасский городок, Бабий городок, станица Косова, станица Ивана Васильева, станица Хоненева, станица Уколова, Нижний острожек. Тут в пору речь вести об обнаружении первых упоминаний некоторых населённых пунктов (того же городка Мигулина). Но не буду много внимания уделять этому вопросу, потому что он требует всестороннего изучения источников, в которых имеются самые ранние упоминания донских селений. Я всё-таки речь веду о масштабе контактов Руси и Дона в начале ХVII века и о впечатляющем количестве упомянутых донских селений. К сожалению, место нахождения многих, из перечисленных выше городков, станиц и острожков, учёные вряд ли смогут локализовать.
Тут уже были упомянуты экспедиции торговых судов из Белгорода по Северскому Донцу до устья этой реки и далее до различных низовых донских городков. Сообщалось, что русским людям, в ожидании отплытия, приходилось снимать угол в деревнях под Белгородом. В деле есть упоминания двух деревень, в которых останавливались донские торговцы, едущие с Руси. Постой у торговцев был в Белогородском уезде в деревне Нижней «на речке на Корени» и на той же речке в деревне Боровской. Село Боровское Щебекинского района Белгородской области живо и в наше время. Из источников в интернете можно выяснить, что оно есть в Переписной книге 1646 года. Возможно, в рассматриваемом деле, найдено самое раннее упоминание этого населённого пункта, относящееся к 1627 году. Из контекста следует, что деревня Боровская до 1627 года существовала уже не один год.
Однако путь на Дон через Белгород был вторым по значимости. Более важным был путь из верховий Дона, из тех мест, где река становится судоходной, мимо Воронежа и далее вниз по течению. В этом маршруте ключевыми точками были города Елец, Лебедянь и Воронеж. Из Ливен, Мценска, Черни и даже Орла удобнее всего было отправляться на Дон судами из Ельца по реке Сосне, предварительно добравшись до Ельца сухопутным маршрутом. У путешественников с севера путь лежал до Лебедяни. У елецкого и лебедянского воевод русским людям обязательно нужно было получать грамоту, разрешающую посещение Воронежа. «Приехав на Елец и роспродав лошеди купя запасу пошли судном на Воронаж», – сообщают русские торговые люди. «А накладовали запас в струг на Лебедяни», – дают показания другие. Получается, что в Елец или в Лебедянь купцы добирались на подводах, здесь продавали «простых» (не ногайских) лошадей и телеги, закупали муку, сухари, вино и шли на судах вниз по течению. Затем заходили в Воронеж и получали у воевод проезжую память в казачьи земли. Проезжую память забирали заставщики на заставе в Борщёвском монастыре, который находился в тридцати пяти верстах южнее Воронежа. Это был своеобразный пограничный пункт. Говорить, что граница была на замке, не приходилось. Торговцы, идя на Дон, «не заимав Воронажа» проходили «Донам мимо Борщов монастырь слышучи твой государь сыск про тех воров на Воронежи», обходя Воронеж и заставу стороной. Сыщик Иван Тургенев, который вёл расследование в Ельце и в Воронеже, сообщает государю и нам: «А прежде сево была в том Борщове монастыре блаженый памети при царе Федоре Ивановиче и при царе Борисе с Москвы крепкая застава для всяких воровских людей. А нонеча государь в Борщове монастыре заставы нет. И воры всякии проходят мимо Борщов монастырь. А посылают государь с Воронежа воеводы детишек боярских воронежцов. Они на заставе и не стоят. (…) А без заставы государь в Борщове монастыре быть не уметь потому што всякому воровскому человеку пристанища тут с Волги выйдет вор или з Дону или откудова нибудь. Причал всем тут». Царь Фёдор Иванович, это ещё ХVI век. Борщёв монастырь функционировал ещё при нём. И с порядком при царе Фёдоре Ивановича обстояло лучше, чем при царе Михаиле Фёдоровиче. Вот новый царь и взялся наводить порядок.
В большинстве случаев целью поездки на Дон было вызволение родственников из полона или встреча родственников, накануне вышедших на Дон из Азова. Торговые люди Руси писали в своих объяснительных записках, что дошёл до них слух, что, дескать, их дядя или тётя или брат вышел из полону из Азова на Дон. Как мог дойти слух в Тулу, Зарайск, Калугу или Москву? Только ножками. То есть его другие торговые люди, только что вернувшиеся с Дону, принесли. В Белгороде разоткровенничавшиеся Гурей и Пантелейка говорили сыщику, что, мол, у нас тут все без исключения на Дон ходят. Судя по всему, из городов, расположенных значительно севернее Белгорода, на Дон ходили все, кому было не лень. Примечательно, что многие русские люди в расспросных речах сетовали: «а заповеди государевы о том мы не слыхали». То есть запрета донской торговли царём до 1627 года не существовало. Вот они и шли.
Шли за братьями, за сёстрами, за матерями, отцами, тётями и дядями. В большинстве случаев путешественникам свою родню сыскать на Дону не удавалось. Хотя, один-два примера в деле есть, что счастливая встреча произошла, и что семью удалось воссоединить. Не исключено, что поиск родни для многих был лишь предлогом. Впрочем, многие допрашиваемые честно сообщали, что отправлялись в путь для конской покупки из бедности. Чаще всего с Руси путешественники уходили весной, а на Русь возвращались осенью.
На Дон ходили представители всех существующих на Руси сословий и обладатели очень многих профессий. Попы ходили, в том числе вдовые, их дети и племянники, дьяконы, церковные дьячки, протопоповы дети, монастырские крестьяне, монастырские бобыли, в том числе, новоприхожий бобыль (не успел к монастырю прибиться и уже куда-то подался), «монастырские детёныши» (что за птица такая, только можно догадываться), протопоповы бобыли, попа крестьяне, попа бобыли, монастыря часовник. И посадские люди – чернослободцы, на Дон ходили. А также, ямщики, дворники, крестьяне барские, по приказу помещика, и черносошные, по своей воле, бобыли и их дети, гулящие люди их дети и родственники, приказчики бояр бывали там. В особенности любили походы на Дон люди боярина Ивана Никитича Романова, то есть, родного дяди царя. А боярина князя Ивана Борисовича Черкаского приказной человек Андрей Раков сказал торговым людям из Зарайска, решившимся отправиться в долгий путь, что у него сын на Дону Иван. И послал с ними к нему грамотку, чтобы тот шёл к Руси. А ещё нам известно, что москвитин гостиной сотни торговый человек, то есть богатый купец, ходил на Дон.
Различные мастеровые и ремесленники есть в списках: сапожники, портные, овчинники, кузнецы, казённый ложечный мастер, «селитренова мастера детина», «серебреной мастер». Один деклассированный сын боярский, то есть бывший дворянин, рассказывал: «а взят де он был в полон в Литву двунатцати лет и был в полону в Литве петнатцать лет и вышед ис полону жил два года в наймех у селитреника», а потом отправился к донским берегам. Селитренник – это пороховых дел мастер.
Среди служилого сословия было много охотников до донской торговли и разбоя: и стрельцы, и пушкари, и воротники, и дети станичных ездоков, и станичные атаманы с казаками, и вольные казаки, и полковые казаки, и донские казаки, поступившие на царскую службу, и беломестные казаки, и днепровский казак из Тулы, и дети боярские, и неслужилые дети боярские, и всех их братья, зятья, племянники, свояки и другие сродственники отправлялись к донским берегам.
О беломестных жителях городов и селений нужно сказать, что это те, кто не платил налогов в государеву казну, в отличие от чернослободцев. На Руси во времена царя Михаила Фёдоровича существовали тут и там своеобразные офшоры. Чернослободцам, разумеется, эти офшоры очень сильно не нравились и они добивались их упразднения, чтобы не платить налоги и сборы за себя и за того парня, у которого, благодаря офшорам, имелись ощутимые конкурентные преимущества в торговле. Добивались и добились: следующий русский царь Алексей Михайлович Романов отменил беломестные слободы и указал, что всем торговцам и ремесленникам нужно платить налоги.
Один молодой парень, упомянутый в документе, уже не помню, из какой он был страты, «ходил де он на Дон бегоючи от отца своего».
Сыщик Иван Тургенев писал царю, что «у ельчан у детей боярских и у козаков служилых и у крестьян топеря воруют на поле дети и братьи и племянники», причём, «воруют» годами, а семьи путешественников мирно живут в домах отцов и братьев, пока добытчики находятся на вахте. У одного сына боярского брат ненадолго приходил, а потом «укрался опять на низ». И так без конца, массово, повсюду.
Из других архивных дел узнаём, что не только рядовые дворяне, в данном случае, дети боярские, ходили или переселялись насовсем на Дон, но порой это случалось даже со стольниками, то есть, с представителями титулованной части дворянства.
А что везли на Дон торговые люди и чем там промышляли помимо разбоя? Везли муку арженую, пшеничную и гречишную, крупы, толокно, пшено, сухари, просо. Всё это измерялось четвериками или четями, осьминами, полуосьминами, кулями, мехами, которые были побольше, и мешками, те, что поменьше. Осьмина, оказывается, была больше четверти в четыре раза. По некоторым сведениям, в осьмине было более ста литров. В Белгороде и в Курске были свои единицы измерения сыпучих тел, немного отличавшиеся друг от друга. Кто-то вёз всего лишь четверть, а кто-то целиком загружал будару товаром и всё своё добро от любопытных глаз прикрывал лубьём. Загрузить муку в будару и отправиться в путь было ещё полдела. Нужно было суметь добраться до места. Один допрашиваемый сообщает, что «ту де он муку Доном идучи в роздорах помочил всю».
Чернослободцы из Зарайска везли с собой на Дон «маскатинной товаришко», то есть бытовую химию – масла, лаки с красками и с клеями в придачу. Бочками и бочонками везли на продажу вино и мёд. Бочки с вином были двадцативедерными. Не на продажу, а для себя, покупали в кабаке у целовальников по несколько вёдер вина в дорогу. От Лебедяни до Черкасского городка путь долог. Хорошо тихой летней ясной ночью зачерпнуть из ведра ковшиком, выпив крякнуть, лечь на спину, запрокинуть голову и долго-долго смотреть на звёзды. Главное, чтобы рулевой и вёсельные не баловались и знали своё дело – когда сменятся, тогда и они тоже отдохнут.
Мастеровые везли свои запасы и снасть. Сапожник сообщает, что у него запасу было: «две юхти яловичьих красных кож да сто подошев», «шилы да токмоки» (такмаки – всё голову сломал, весь интернет перерыл, не знаю, что это), «сапожное деревьё» (это, видимо, изделия из дерева, повторяющее форму стопы). Портные, овчинники, серебряные мастера везли свою снасть. Сапожники и портные зарабатывали до пяти рублей за сезон на человека. Простые люди из бедности шли и за другой работой: хлебы на торгах печь, сено для казаков косить, вино разливать. Поповские дети по часовенкам «свечи восковые скали», то есть катали. Интересно как получается: глагол «скать» от старости умер, а существительное «скалка» всё ещё живо. Самой важной работой, была работа гребца. Каждый из охотников добраться до донских острожков, если не был купцом, был гребцом. Плату за такую работу не давали. Платой была возможность попасть на Дон со своим «товаришком». У кого-то не получалось ничего заработать. Очевидец сообщает: «Ивашка Рыжай пропився наперед ево з Дону в Куреск поехол». Дело житейское.
Не все путешественники готовы были праведным трудом добывать себе имущество. Кто-то получил коня, промышляя зернью, то есть, азартными играми, кто-то, как известно, шёл под Азов грабить обозы, кто-то «хаживал з болдырями в нагайские улусы коней красть». Болдыри, это – дети разноплемённых папы и мамы, например – казака и татарки. Кто-то плавал к крымским берегам и там «грабливал» улусы. Самые отчаянные добирались до южного побережья Чёрного моря и там совершали налёты на прибрежные города, расположенные на северо-востоке Турции. Так, один богатый московский купец вёз по Дону в сторону Воронежа на своём струге «туркеню Марьицу Алексееву дочь», а если по-простому, «жонку турку Маньку». Так вот, эту «туркеню» Маньку неизвестный казак захватил в городе Трепизоне и продал казаку Федьке Грановитому. Тот перепродал её московскому купцу Алёшке Михайлову, а позже, не упустил возможность продать её во второй раз царскому послу Ефиму Самарину. У представителя властных структур с торговцем возник конфликт. Самарин «иво Олешку за невежество побил батоги слехка» и пообещал посадить в воду, то есть утопить. Алексей Михайлов, «покиня» свой собственный струг со всеми своими животы, утёк в острожек у устья Хопра к воровским казакам. А Ефим Самарин произвёл опись богатства купца гостиной сотни. Среди прочего, в списке изъятой собственности торговца, значатся ясыри. Ясыри, это пленённые мужчины турецкой, крымско-татарской или другой южной национальности. То ли крестьянин, то ли чернослободец из Зарайска Якушка Можжелин привёз с Дону малого турчанина «Мануилика Алеева сына города Ризы». У Можжелина даже имелась купчая на Мануйлика. Ныне турецкие города Ризе и Трабзон находятся относительно недалеко от грузинского города Батуми. Судя по всему, казаки-разбойники держались восточного побережья Чёрного моря. От устья Дона до Трабезунда им приходилось преодолевать более тысячи вёрст в один конец. С учётом того, что турки охраняли свои берега, и что на обратном пути казаков неизбежно ожидала погоня, такие одиссеи (мимо Колхиды) были похожи на полное безумие.
С каких же пор начались эти хождения русских людей, превратившихся в казаков, по бескрайним просторам Евразии? Это очень сложный и большой вопрос, но в рассматриваемом документе имеется реплика на эту тему: «А почели де мы на Дон ходить после Московскова розоренья. А до Московскова де мы розоренья на Дон не хаживали». Московское разорение, это, скорее всего, – Польско-литовская оккупация Москвы 1610-1612 гг. или поход на русские земли Сагайдачного и поляков в 1618 году или же вся Смута целиком. Десятки, если не сотни тысяч, простых русских людей в одночасье лишились дома, крова и хлеба и пошли, куда глаза глядят. И, к удивлению своему, узнали, что есть на юге пустынные земли на берегах реки, в которой рыба кишмя кишит. И зверь по её берегам водится в изобилии. Пахать там нет возможности, но есть другие виды деятельности, которыми там можно успешно заниматься. А кони там какие за холмом и за долом пасутся, залюбуешься. В общем, не буди лихо, пока оно тихо. Согнали русских людей с насиженных мест, они и до Трабзона дошли. Можно ли сказать, что эта реплика из документа всё объясняет в истории возникновения донского казачества? Нет, она лишь штрих. Таких свидетельств нужно много собрать, чтобы сделать обобщение. Но всё же, слова из документа, как и из песни, не выкинешь.
Так, какой же товар везли с Дону на Русь торговые люди? В первую очередь, кобыл и жеребцов пегих, каурых, рыжих, в рыже чалых, чубарых, сиво-железых, бурых в беле, карих, гнедых, в гнеде чалых, просто чалых, серых, вороных, саврасых, игрень, в каре пегих. Вторым по популярности товаром был медный лом. Кто-то вывез с Дону «меди ломаной пять пуд», а кто-то пудов с пятьдесят меди. В пуде чуть больше шестнадцати килограмм. Упоминается покупка «меди горелой ломаной». Уместно вспомнить «потускневшие пластиковые бутылки» из романа «Лавр» Евгения Водолазкина. Эти бутылки считаются постмодерновыми. Между тем, в реальной жизни реальные люди четыреста лет назад разживались у реки обожженным ломом меди и потом его везли в Москву в пункт приёмки: «и тою де медь продал я на Москве у важни торговым людем». Важня или важница – это весовая. Всё как положено.
А стоил пуд меди один рубль. Мы это знаем из описи богатств московского купца гостиной сотни Алексея Михайлова. Чернослободцы и торговые люди – пушкари на стругах вверх по течению Дона на Русь такие сокровища, как у Алёшки Михайлова, не имели возможности доставлять. Но другие богатые купцы в другой раз могли везти нечто подобное. Поэтому список добра Алексея Михайлова достоин внимания, хотя бы его фрагмент. Тем более что это добро оценено независимыми экспертами.
Итак: «Роспись товару
меди КА (21) пуд цена пуд рубль, сто дватцать семь лисиц цена ѯД (64) рубли , дватцать семь бобров да выдра цена МЕ (45) рублев, (…), И ушак шолковой везеной цена Д (4) рубли, кофтан черлен Г (3) рубли, дороги полосатые В (2) рубли , (…), фунт без асьминатцати золотников серебра S (6) рублев, шеснатцать фунтов серебра ломаного цена П (80) рублев, (…) , пять кож яловичних Г (3) рубли, коробья мыла резанова полтора рубля, (…), две пищали Д (4) рубли, две сабли булатные S (6) рублев, нашивки шапочной золотной и серебряной на S (6) рублев, два котла меденых цена З (7) рублев , две попоны В (2) рубли, шесть звен пуху бобрового шапочного цена пол В (2) рубли, камень алай цена Г (3) рубли, сукно белое рубль, сережка жемчужная рубль, семь ясырей РК (120) рублев».
Вот так: живые люди оказались в одном ряду с полосатыми дорогами, то есть, с ковровыми дорожками. Видно, что оружие совсем не дорого стоило. Яловичная кожа — это вид натуральной кожи взрослых коров или быков. Камень алый, это, наверное, рубин. Интересный обмен: с Руси везли краски и клеи, а на Русь мыло, резанное на куски.
С богатым московским купцом Алёшкой Михайловым на одном струге возвращались на Русь трое добренцев монастырских бобылей. У них «в борошнишке» (в барахлишке) следователь нашёл «две книжки волшебные». Звучит красиво, но, на самом деле, бобылям могло грозить серьёзное наказание. Волшебные книги, это – книги колдовских заклинаний. А колдовство на Руси во все времена искоренялось очень жестоко. Ведомых ведьм и колдунов могли и казнить. Добренские бобыли отпёрлись, сказали, что книжки не их, что они их в первый раз видят. Этих добренцев могли серьёзно наказать и без волшебных книг. Документ сообщает: «тот Оверка с товарыщи жили на Дону немалое время и с казаки во всякие добычи хаживали. А большую де половину тот Оверка с товарыщи жил у вольских воров в верхних городках».
Кстати, о наказаниях. Знаете, как царь-государь с боярами повелели наказать воров, которые на Дон ходили? А вот как: «приговорили самых пущих воров бити кнутом а иных бити батоги смотря по вине. И подовать тех всех людей на крепкие поруки з записьми что они б вперед на Дон без государева указу самовольством не ездить и никаким воровством не воровать».
Исполнялся ли царский наказ? В общем, да, но были исключения. Кто-то уходил в другой город, кто-то умирал – не успели наказать, кто-то заболевал – больных прощали – и так людей мало в державе, кто-то в монастырь постригался – божьего человека наказывать нельзя, кто-то был взят «к денежному збору в целовальники» – мелких чиновников тоже нельзя обижать, а ни то, они казну обчистят. Кто-то был взят к государеву делу: делать «прорву у острога». Ещё один «вор» был взят в головы, то есть, на государеву службу на невысокую должность в другой город – чудеса, да и только. Один хитрец нашёл тех, кто за него поручится и сошёл в соседний город и там «откупил кобак», то есть взял у государства в аренду питейное заведение. Хитреца теперь не накажут, чего нельзя сказать о поручиках. За тех «воров», кто сошел в неизвестном направлении, а не в государевы чиновники, в тюрьму сажали жён, отцов и братьев, то есть брали заложников до возвращения беглеца.
Заканчивая о наказаниях, нужно отметить, что многие ельчане и воронежцы жаловались на сыщика Ивана Тургенева – издевался, мол, бил, в тюрьме по полгода держал, взятки вымогал. В то же время, в несколько воронежских слобод Тургенев даже зайти не смог – стрельцы и казаки «учинились сильны» и сказали, что у них на Дон никто «не хаживал». Сказали, как отрезали.
-4-
Только будет, будет святая Русь
из костей Бориса да крови моей.
А иначе не будет - смотри, не трусь,
кровь всему голова, так будет верней.
Анна Долгарева
Заигрывание с руководством Крымского ханства и попытка с ним договориться, найдя правильные велеречивые формулировки и, в то же время, выполнив крымские хотелки, для царя, а главное, для Руси, закончилось очень плохо. В начале 30-х годов ХVII века юго-восточные соседи провели серию массовых опустошительных, разрушительных и губительных походов на Русь. Счёт погибшим и порабощённым русским людям шёл на тысячи. После этого царь Михаил Фёдорович сменил политику по отношению к Крымскому ханству. Одним из проявлений новой политики царя стало начало строительства Белгородской черты – грандиозного оборонительного сооружения, которое сыграло в истории России важнейшую роль. Прошли десятилетия. Черта была достроена. Вампирское высасывание русской крови южными соседями прекратилось. После этого соседское государство умерло от голода, потому что свой рацион без русской крови уже себе не представляло. Михаил Фёдорович Романов положил начало голодной смерти Крымского ханства, отдадим ему должное.
К другому глобальному политическому процессу – к объединению братских Московской и Малой – хохлятской, черкаской Руси царь Михаил не имел отношения. Решающую роль в запуске процесса объединения сыграл сын Михаила Алексей. А при Михаиле черкасы были злейшими врагами Москвы. Таковой была объективная реальность. Вот свидетельства из нашего документа: «и на речке де на Бохмутове нашли на них запоруские черкасы и трех человек товарыщей ево побили черкасы до смерти», «и тово Гришку на Дону черкасы убили», «лошеди у нево (…) на дороге черкасы отграмили», «возле Дону по степям ходят черкасы для погрому», «голова Борис Каменное Ожерелье а шол позади всех ратных людей для обереганья приходу черкасково», «посыланы (…) на ваши ж государеву службу на Дон на перевоз для поиску воинских людей татар и черкас». И вот ещё одно: «Летовала у них на Тору запорожских черкас семсот человек. А живучи де они на Тору ете черкасы руских ж всяких людей побиваю станичников и вотчинников. Козачьева головы Григорья Софонова в проезжей станице людей побили дву человек». Последняя цитата касается вопиющего предательства России елецкими пушкарями, которые, ради шкурного интереса, на реку Торец возили продавать черкасам, то есть врагам, в больших количествах ворованный у государства, выданный им на службе, порох и свинец. Плюс ещё, пушкари везли на продажу вино. Параллельно запорожские черкасы вели торговлю с торецкими соловарами. Помимо соли, покупали у них хлеб. Царёвы чиновники сетуют, что по елецких пушкарей «воровскому приуку што они приучили к себе запорожских черкас для своей торговли в твоих государевых украинных городех от тех воров запорожских черкас чинилися нонеча сполохи великия». Елецких пушкарей даже в тюрьму за такие дела не посадили – двоих отдали на поруку, один утёк с вином на Торец.
В описанной выше истории много всего удивительного и даже фантасмагоричного, но стоит обратить внимание на то, что царь, его правительство и его представители на местах боялись «приуки» запорожских черкас, то есть, боялись каких либо контактов русских людей с черкасами. Нам нельзя быть прямолинейными и мерять события четырёхсотлетней давности нынешней меркой, но создаётся впечатление, что царь Михаил Фёдорович был слегка близорук. Его сын Алексей Михайлович нашёл убедительные аргументы именно для «приуки» запорожских черкас на государственном уровне и тем самым исключил или значительно снизил уровень убийств и грабежа черкасами русских людей. Возможно, историческая синусоида при царе Михаиле проходила нижний экстремум, а при царе Алексее – стремилась к верхнему, и сами личности здесь не причём, но всё же складывается впечатление, что именно личности вершили историю, а не она диктовала царям их поступки. Тут, конечно, нужно учитывать ресурсные, в том числе и по человеческим ресурсам, внешнеполитические и иные возможности каждого правителя, но стоит обратить внимание на личные качества царей. Михаил Фёдорович был очень хорошим. Есть пример, как он эффективно боролся с моровым поветрием – со смертельной эпидемией на Рязанщине и на Суздальщине. Однако он позволял себе питать иллюзии, что серьёзные политические вопросы можно решать малой кровью – договорнячком, или что какие-то проблемы могут сами собой рассосаться. Приходится признать, что он не был сторонником решительных действий и прибегал к ним, когда его к тому вынуждали обстоятельства, когда иного выбора уже не было. И когда уже было упущено время для решения проблемы. Алексей Михайлович же не боялся обагрить руки кровью. Сейчас, через триста пятьдесят лет, нам трудно объективно оценивать, были ли всегда его действия соразмерны необходимости. Но мы можем видеть, что Алексей Михайлович был стратегом. Он не реагировал на уже произошедшие события, а моделировал возможные развития событий, пытался брать инициативу в свои руки и решительно вершил историю, определяя будущее государства на десятилетия и на столетия вперёд.
Мы пишем здесь о Михаиле Фёдоровиче потому, что он герой нашего рассказа и потому, что мы, подводя итоги, сообщаем, что с кем приключилось после 1627 года. Про князя Михайлу Козловского мы всё сообщили ранее. Микита Иванович Беклемишев исторической личностью не стал. При Иване Грозном род Беклемишевых занимал видное положение в обществе и в государстве. К ХIХ веку представители этого рода уже звёзд с неба не хватали, однако они оставались дворянами. Сейчас в России Беклемишевых, в наше время они прозываются Беклемищевыми, проживает более тысячи, возможно, несколько тысяч человек. Фамилия у них редкая, необычная. Скорее всего, они все происходят от одного предка.
Сыщик Иван Юрьевич Тургенев тоже ничем особенно потомкам не запомнился. Он и классик русской литературы Иван Сергеевич Тургенев приходятся друг другу кровной роднёй. Прадед Ивана Юрьевича Тургенева Пётр Дмитриевич и пращур Ивана Сергеевича Тургенева Василий Дмитриевич были родными братьями. Писатель Тургенев в нескольких произведениях отрефлексировал произвол кровно родного писателю дворянского сословия по отношению к униженным и обездоленным. Самые яркие тургеневские рассказы о дворянском произволе, на мой взгляд, это – «Му-му» и «Касьян с Красивой Мечи». На самом деле, у Ивана Сергеевича подобных рассказов больше десятка. Иван Сергеевич писал о тех, кого хорошо знал, но получилось не только о них, но и о другом Иване Тургеневе.
Чтобы подвести итоги касательно некоторых личностей, упомянутых в деле, нужно вывести их на авансцену. В Туле следствие, подобное беклемишевскому и тургеневскому, вёл Иван Иванович Пушкин. Это известная историческая личность. Иван Пушкин в разные годы был воеводой в Михайлове, в Верхотурье, в большом полку в Туле, занимал другие важные государственные должности. Прадед Ивана Ивановича Фёдор Иванович и пращур гения Александра Сергеевича Пушкина Михаил Иванович были родными братьями. Иван Иванович на творчество Александра Сергеевича никак не повлиял. Хотя, нет. На самом деле, повлиял. Он со своими двоюродными и троюродными братьями и их детьми и внуками поспособствовал, физическому выживанию младшей, относительно других, пушкинской родовой ветки Александра Сергеевича тем, что не оставил мужского потомства. С миру по нитке пращуры классика собирали поместья бездетных двоюродных и троюродных опочивших родственников. Без унаследованных многочисленных поместий бездетных родственников прапрадедом поэта Пётром Петровичем и другими предками Александра Сергеевича эта мужская линия Пушкиных вполне могла бы деклассироваться. И не факт, что Александр Сергеевич в таком случае добился бы того, чего он добился. И не факт, что он оставил бы то интеллектуальное и духовное наследие, которое он оставил.
Любопытно, что воеводе Пушкину в 1627 году не подчинился Куприн. В первых строках на одном из листов текста начала ХVII века мне встретилось слово «тулене». И это не «тюлени», а «туляне», то есть «туляки». На том же листе документа в той же челобитной воевода Иван Иванович Пушкин сообщает государю Михаилу Фёдоровичу всея Руси, что «козеной ложный мастер Никитка Куприн к роспросу к нам холопем твоим в съезжею избу не пошол и у приставов отрезался ножем». «Ложный», думаю, что «ложечный». «Отрезался ножем» – скорее всего: «угрожал ножом». Чем вырезал ложку, тем и отрезался, стряхнув с фартука стружку. Интересно, ложный мастер Никитка Куприн, не роднёй ли приходится писателю Александру Куприну? Вероятность этого очень мала. Имя Купря – Куприян четыреста лет назад на Руси новорожденным давали часто. А вдруг это тот самый Куприн?
В нашем документе ещё есть Терехов, Конюхов, Шестов, Руднев, Булгаков, Вавилов, Лихачёв, Суворов, Репин. Ох, собралась компания, всё наши люди! Но чьи они предки или родственники точно никто не скажет. Упомянут здесь и некий белёвский помещик Иван Бунин. Без отчества трудно судить, кто это. Но, вполне возможно, что это Иван Тимофеевич Бунин – прапрапрадед Василия Андреевича Жуковского. По годам жизни подходит именно он. Был в Белёве ещё один помещик Иван Бунин, тоже близкий родственник Жуковского. Но он младше и вряд ли по возрасту подходит. Других подходящих Иванов тогда там не было. Так что, скорее всего, в документе упомянут именно прапрапрадед большого русского поэта, друга Пушкина, литературного крёстного Гоголя. Всё это в одном лице. Белёвцу Ивану Бунину досталось. Его «саблею плазом били и грабили. Из лука дети Титовы сын Моксим по Иване Бунине стрелял». Всё из-за того, что белёвец Бунин вознамерился вернуть своего беглого крестьянина. Новый помещик отправил беглеца на Дон отсидеться, пока старый хозяин не успокоится, а заодно и заработать денег для себя и для нового хозяина. Бунин нагрянул к обидчикам. Те дали отпор.
Белёвцы Бунины к предкам писателя Ивана Алексеевича Бунина, жителям Мценска, не имеют никакого отношения. Но для меня предки писателя Ивана Бунина в этом деле тоже незримо присутствуют, хоть и нигде ни разу не упомянуты. В середине ХVII они были самыми богатыми купцами Мценска, одного из десяти самых больших городов на Руси в то время. А как они смогли заработать своё состояние? Без походов на Дон тут не обошлось. Почти уверен в этом, хотя и утверждать ничего не могу. В деле упомянуты крупные торжища в Ельце и в Брянске. Там-то мценские Бунины совершенно точно были завсегдатаями.
Очень трудно себе представить ту Россию. Я многое о ней знаю, но представить мне её трудно. Она, как вселенная после взрыва, которая только начала расширяться. Белгород и Воронеж населяют несколько тысяч жителей. Все они знают друг друга в лицо, поимённо, через рукопожатие. Нынешние два с лишним миллиона жителей воронежского региона и полтора миллиона белгородского – это они же, только в уже расширившейся вселенной. Одного из стрелецких пятидесятников в Воронеже в 1627 году звали Иваном Иловлинским. Лавлинская/Иловлинская - такую девичью фамилию носила бабушка Захара Прилепина Елена Степановна. Она – воронежская, как и пятидесятник Иван Иловлинский. В переписной книге Воронежского уезда 1646 года упомянут один единственный Иловлинский, правда, с другим именем – Фёдор Никитич. Возможно, брат Ивана. Их там было немного – один-два человека, не больше. И все они происходили от одного корня. В этом не может быть сомнений. Стрелецкий пятидесятник Иван Иловлинский учинился силён государевому указу: «да стрелецкия и полковых козаков петидесятники Степан Дураков Яков Веретинников Иван Иловлинской Микифор Кевцов полковых козаков петидесятники Олфер Борыков Семен Сеченев Семен Черенков Устин Черенков Исай Беспорточной сыску промеж себя не дали учинились сильны и принесли за своими и за отцов духовных руками скаски во всех товарыщей своих места и тех воров стрельцов и козаков которыя были на Волуйке на посольской розмене потоили». И далее сообщается отдельно про Ивана Иловлинского: «Тово же числа стрелецкой же петедесятник Иван Иловлинской сказал про сваю петену про стрельцов про все пятьдесят человек стрельцов. В петене де моей стрельцы и их братья и племянники и бобыли на Дон з запасы и с торгом не хаживали и у торговых людей ни у кого не наимывались». А случилось эта, документом зафиксированная, вспышка, осветившая четырёхсотлетней давности потёмки, 8 августа 1627 года.
двойной клик - редактировать изображение
Что интересно, сам за себя своею рукою из всех пятидесятников расписался только Степан Дураков – сказочный Иван Дурак. За остальных пятидесятников расписались попы – духовные отцы. Получить автограф Ивана Иловлинского, это – было бы уже невероятное везение. Но, по-моему, и без автографа поиск удался. Тем более, что целенаправленного поиска не было. Интерес к пятисотлистовому делу у меня возник от того, что в нём были упомянуты жители Зарайска. Это известно из описи дела. Зарайск – родина предков классика русской и советской литературы Михаила Александровича Шолохова. Мне хотелось, и всё ещё хочется, отыскать интересный материал о предках Шолохова и написать о них книгу. В данном деле нашлись те, кто нашлись. Но о предке Михаила Шолохова по мужской линии, который первым поселился в Зарайске, я, кажется, тоже кое-что нарыл.
Итак, зарайчане в деле, это – те самые чернослободцы – двое Проскурниных, двое Крашенинниковых, один Можжелин, которые купили в Лебедяни три ведра вина, отчерпывали ковшиком, пока плыли, смотрели на звёзды. На обратном пути они везли в Зарайск обожжённую медь. Один из них, Якушко Можжелин, не в этот, а в другой, предыдущий раз, привёз с Дона на Русь турчёнка Мануйлика Алеева. Якушко Мануйлика купил. У него и купчая была.
Несколько лет назад внук Михаила Александровича Шолохова депутат Государственной думы Александр Михайлович Шолохов прошёл Y-хромосомное тестирование и получил результат, которого до него не было ни у одного этнического русского, прошедшего ДНК-тестирование. Результат А.М. Шолохова указал на то, что его предки, а значит и предки его деда Михаила Шолохова, пришли на Русь либо с Восточного Кавказа, либо с Закавказья, либо с юго-восточного побережья Чёрного моря. Как и когда один из предков мог преодолеть две тысячи вёрст, что его заставило это сделать, всё это было загадкой. В Переписной книге 1646 года, в которую записаны все жители Зарайска, один Шолохов присутствует. Звали его Гаврила Дорофеев сын Шолохов. Своего двора у него не было, он записан соседом у посадского человека. В столь же подробном списке 1625 года, этот документ называется Писцовая книга, Шолоховых нет. История с Можжелиным и Мануйликом многое объясняет. Нет достаточный оснований, чтобы утверждать, что именно Мануйлик, это и есть первый Шолохов. Но то, что первый зарайский Шолохов проделал путь Мануйлика и повторил его судьбу, предполагать можно. По крайней мере, других правдоподобных версий того, каким образом человек с Кавказа или с юго-восточного побережья Чёрного моря оказался на Рязанщине просто не существует. С другой стороны, изучив несколько десятков документов по Зарайску первой половины ХVII века, других таких Мануйликов я в тех документах не обнаружил. Так что, турчонок из города Ризы вполне мог стать основателем рода Шолоховых. Скептики могут с недоверием отнестись к результату ДНК-тестирования и к самой методе. Они, безусловно, могут это сделать, но только сразу после того, как по всему миру из тюрем выпустят множество маньяков и насильников, чью вину в тяжком преступлении удалось доказать именно благодаря Y-хромосомному ДНК-тестированию.
двойной клик - редактировать изображение
Ещё один человек незримо присутствовал где-то там, на берегах Дона и Воронежа, на протяжении всего времени, пока я изучал дело. Его имя – Степан Тимофеевич Разин. Царь Алексей Михайлович и его сын Пётр Алексеевич определили вектор политического развития России более чем на два столетия. Степан Разин в общественном сознании закрепил тягу к справедливости и к равноправию, утвердил идею, что справедливое общественное устройство без бояр-кровопийцов возможно. Он на века стал мечтой и знаменем. Есть убедительные доказательства того, что семья Разина вышла из Воронежа. После поимки Степана Разина, когда шло следствие, государевыми слугами была сделана следующая запись: «Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович ... указал воронежца Микитки Чертка, который ныне в-ызмене на Дону, мать и жену и детей, всех с Воронежа взять к Москве». И ещё одна: «По допросу атамана Родиона Колуженина Микифорка де Чорток Стеньке Разину дядя по отце, о родом воронежец, мать и жена ево на Воронеже, а на Дону жил он з год в бурлаках, а на Воронеже в городе ль или в уезде он жил, того но ведает». Согласно подсчётам современных историков, Степан Разин родился в 1630 году. А его брат Иван на сколько лет был старше Степана, кто знает? В крохотном Воронеже в начале ХVII века проживало несколько тысяч человек. Сообщество с такой численностью было четыреста лет назад устроено совсем не так, как сейчас: чтобы печь положить, шли к печнику, за сапогами к сапожнику, за портами к портному, за котлом к котельнику и так далее. Все друг другу были нужны. Пушкари, стрельцы и казаки все до единого занимались торговлей. Когда враг подступал к городу, со слобод и ближайших деревень народ бежал не поодиночке, а скопом и отбивался от врага, наступавшего на пятки. Мужчины не раз и не два спасали жён и детей своих соседей при эвакуации за городскую стену. Незамеченным в этом коллективе остаться было невозможно. Незамеченными же не проходили в городе никакие события. Конечно, воронежцы ещё долгое время после 1627 года помнили, что пятидесятники Дураков, Веретенников, Иловлинский, Кевцов, Борыков, Сеченев, Черенков, другой Черенков, Беспорточной учинились сильны царскому указу. Думаю, что эти люди и другие воронежцы ещё не раз учинились сильны царскому указу в те годы. Если Степан Разин родился в Воронеже или где-то рядом, на него такие демарши воронежцев не могли не оказать влияния. Возможно, воронежские пятидесятники, ругаясь с сыщиком Тургеневым, тужась, потея и вопя, совершили метафорическое рождение разинского духа.
О Белгороде то же самое можно было сказать о пушкаре Деньке Расторгуе, который угрожал убийством царскому посланнику, касательно зарождения Булавинского духа, если бы Кондратий Булавин не был представителем следующего поколения революционеров. А что можно сказать, подытоживая, о Фёдоре Долгареве по прозвищу Брага? Всё что доподлинно известно, здесь о нём уже сказано. Стоит добавить, что в ХVII веке белгородские Долгаревы служили и казаками, и солдатами, и рейтарами. Потом они были однодворцами, потом – государственными крестьянами, потом – советскими людьми. Ещё наверняка можно сказать о Фёдоре Долгареве то, что он переместился в Русский космос. А куда ещё?
Краткий список литературы:
РГАДА, ф.210, оп.13, д.31
И.В. Рыльщиков, Н.В. Межова, «Предки Бунина. Тайны и открытия», Москва, Издательство «Концептуал», 2023.
Гусев В.А. «Материалы по истории и генеалогии казачества», 1-18 том.
РГАДА, Разрядный приказ. Белгородский стол. Стб. № 671, лл. 536, 537.
