Если в помещении играет джазовая композиция с виброфоном и флейтой, почему-то всегда кажется, что ее, затаившись по углам, словно в клубных закутках, слушают, ритмично шевеля усами, серьезные тараканы.
Джазовые мероприятия разрешили и даже стали рекомендовать к внедрению в середине семидесятых, когда на Западе уже начинали торговать разрешенным панк-роком, игнорируя свастики на майках отдельных несознательных товарищей.
Панк требовал большого чувства юмора, а издеваться, глумиться и высмеивать в нашем обществе мог только отчаявшийся человек. Людям с дипломом, тем более, с диссертацией, катастрофически не хватало новых, санкционированных «святынь» вместо нигилизма незрелых панков.
Поэтому спросом пользовались классические вещи, те, что растут в цене, как на черном рынке, так и в статьях компетентных искусствоведов.
Номинальная стоимость могла не всегда соответствовать качеству материала. Прослушивание рублевых Армстронга и Фитцджеральд в уездном «салоне» обставлялось как выступление этих артистов, скажем, в Белом Доме, где сенаторы – наши, местечковые эстеты и вольнодумцы с лицами мушкетеров по версии Юнгвальд-Хилькевича.
Таких слов как «квартирник» или, тем более, «корпоратив» в ту пору еще не употребляли, но «сейшена» уже были.
Люди готовили себя к чему-то абстрактно-долгожданному, к чему-то большему, нежели мизерные поблажки властей, перемежаемые очередным завинчиванием гаек, и старались поддерживать достойную по их меркам интеллектуальную форму – как могли.
Недаром «аспирант» в переводе означает «уповающий», «возможный», «подающий надежды».
Итак, вместо причесанных под Поприщина, в куцых зауженных брючках первых панков, подражать которым у нас было совсем не трудно, самодеятельную сцену заполонили совершенно иного вида «джазмены».
Откуда их столько взялось, едва ли сумел бы объяснить самый информированный аналитик КГБ. Своим количеством они напоминали бардов и менестрелей шестидесятых годов.
Наметанный глаз опознал среди них недавних королей танцплощадок, которые осудили и отвергли «Битлз» и «Слэйд» как «примитивщину», полностью посвятив себя «импровизациям», которым их так и не научила «Джаз-панорама», дешевенький, но весьма репрезентативный сборник болгарского издания для начинающих.
В общем, пока мы ловили Pretty Vacant в программе Джона Пила, советская земля рождала газы, и это были ее очередные пузыри.
Пузырей оказалось много, как всегда больше, чем можно вообразить. Много, и все с усами – словно участники движения за сохранение городского национального стиля, что ли…
В дальнейшем эти адепты «настоящей музыки» будут всячески подчеркивать свой просвещенный конформизм, держась как можно дальше от сопливых провокаторов «со сбритыми височками», которых было раз-два и обчелся в каждом городе Н.
В городе должен быть ВУЗ, желательно технический. Допустим, машиностроительный, который в народе кличут, конечно же, «Машхлам».
В воскресный полдень нарядные и трезвые, словно сектанты, сравнительно молодые граждане собираются в актовом зале послушать «джэм». Слово цыганского звучания прижилось не сразу, на советской пластинке Азнавура его перевели как «Джан», чтобы у покупателя не возникало ассоциаций с вареньем… Но хватит хохмить! – как в интимной игре здесь важна серьезность и сосредоточенность, иначе торжественный «Ньюпорт» под эгидой ВЛКСМ превратится в балаган, в издевательство над нервными животными, которых обрядили в клеши, которым наклеили усы.
Судя по кадрам кинохроники – типажи, что в Москве, что в Прибалтике, везде выглядят одинаково, так, что совсем не важно, кто именно «поедет в Трускавец», посылай хоть всех, отправляй целым стройотрядом, кроме тех, кому посчастливилось вылететь в другом направлении – повезло с родней.
Усатых действительно много. Бдительно топорщатся усики-антенны стукачей и особистов, а на невысокой сцене важные «хохлы» (с вкраплением «подхохлившихся» евреев, отрицающих свое еврейство) тупо притворяются джазменами под ревнивым надзором зобастых и лупоглазых жен-истеричек.
Кафку можно не читать. Вот оно – превращение. Вся суть в одной фразе: «Грегор Замза обнаружил, что превратился в отвратительное насекомое…» (на заднем плане звучат полицейские сирены из пьесы Куинси Джонса).
Стоп! Усатого дяденьку за барабанами (так… щеточки достал) я, кажется, знаю. Он потешно рассказывал про то, как его с супругой «тягали до ментовки» в связи с кражей синтезатора у лидера группы «Скальды» Анджея Зелиньского, на том основании, что супруга перекинулась с музыкантом парой польских фраз. В рассказе ударника мне запомнилась пикантная деталь: «Мы бросим твою бабу в камеру к лесбиянкам!» Тогда еще далеко не каждый мог понять, о чем речь – возможно, что о хищных рыбах, типа пираний…
Прошло много лет, и я, на правах друга дома, напомнил чете джазистов про ту историю – может, еще какие подробности всплывут за давностью времени? Ударник не ответил ни «да» ни «нет». Видимо он так и не решил для себя, чьи интересы я представляю.
