В китайском городе Тяньцзинь, что почти в сотне километров от Пекина, в последний день лета открылся саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). О результатах четырёхдневного визита в Китай российского президента у нас будет рассказано в следующем номере, когда итогом его пребывания в Поднебесной станет присутствие на параде в честь 80-летия завершения Второй мировой. А сейчас обратим внимание на встречу двух тяжеловесов: Си и Моди. В начале августа у нас выходила статья, где позиции индийского премьера рассматривались с точки зрения актуальных тогда угроз вторичных санкций в адрес страны слонов и чая. Ставить в центр любых сюжетов американского эгоцентрика с седовато-рыжим хохолком значит лить воду на его мельницу, поэтому о нём мы поговорим в последнюю очередь. То, что интересует нас прежде всего, – отражение в тяньцзиньской встрече динамики отношений между двумя огромными странами, суммарно объединяющими почти треть населения планеты.
Почти вся большая западная пресса – то ли в силу глупости её средней аудитории, то ли из привычки сводить всё в сюжетные клише фильмов «Марвел» - обожает давить на то, что причиной конфликта Индии и Китая стала несовместимость их лидеров. Действительно, оба руководителя – харизматичные автократы. Но корни столкновения КНР и Республики Бхарат куда старше, чем отношения двух конкретных людей, не имеющих к тому же истории выражения взаимной неприязни. Вспоминаемый в связи с их современными разногласиями конфликт в Гималаях, где китайские и индийские пограничники, ограниченные в применении оружия, лупят друг друга палками и забрасывают снежками, является лишь одним из фронтов этого столкновения, в котором за почти две тысячи лет отношений накопилась масса взаимных претензий. Суверенитет над теми или иными территориями где-то в глубине Гималаев, равно как и двоякая, оставленная англичанами совершенно намеренно, как раз для провокации подобного в будущем, трактовка разнообразных соглашений Британской Индии с Тибетом – всё это давно уже стало просто принципиальной мелочью; не влияющей на отношения глобально, а лишь портящей настроение занозой в дипломатии.
Главной же из проблем в рамках современной расстановки индийско-китайских связей является соперничество евразийских торговых маршрутов, решающих древнейшую задачу любой империи на нашем континенте – связь Запада и Востока. Про Международный транспортный коридор (МТК) «Север – Юг», что, вопреки названию, связывает Запад и Восток — соединяет Индию с Европой посредством железной дороги и морских путей между Мумбаи и Петербургом — говорят последнее время очень много. То какие-то арабы якобы заинтересовались вложениями в коридор, то гражданин Алиев вдруг объявил, что подписанный им с Трампом меморандум может дополнить МТК, то наш министр транспорта Никитин скажет персидскому послу 28 августа, что надо бы нарастить перевозки. Вместе с этим всё это говорится с неслышной оглядкой на недавние тревожные события вокруг ключевой инфраструктуры транспортного коридора.
Первым событием стал произошедший 26 апреля мощный взрыв в иранском порту Бендер-Аббас, вторым же оказалась июньская схватка между Ираном и Израилем, в ходе которой силами иудейских ракетчиков была продемонстрирована уязвимость персидских портов и хранилищ. Обмен ударами, по результатам которого обе стороны объявили себя победителями, наводит нас на мысли о другом проекте связи Востока и Запада: китайском выходе к Индийскому океану. Делается это с помощью флагмана всех китайских торговых путей — Китайско-Пакистанского экономического коридора (КПЭК). За десять лет, с 2013-го по 2023 год, китайцы построили Пакистану хребет, прошедший сквозь всю страну с северо-востока и границы со Срединной империей до юго-запада, порта Гвадар, который сами же китайцы в нулевых построили, а в 2010-х – перестроили. В смысле значимости для Пекина связи с Европой через стоящий у входа в Персидский залив порт Гвадар становится ясно, что территориальные споры с Индией для китайцев не ограничиваются какой-то живописной глушью в горах, на которую претендует непосредственно Пекин: часть дорог, связывающих Синьцзян-Уйгурский район и побережье Индийского океана, проходит по территории Кашмира, являющегося предметом спора между Пакистаном и Индией. В силу глубокой заинтересованности в функционировании КПЭК Пекин занимает сторону Пакистана в любых спорах с Индией, а в недавнем апрельско-майском обострении между Исламабадом и Нью-Дели хорошо себя проявило поставленное Пакистану китайское оружие. По итогам того обострения обе стороны объявили себя победителями – потому-то мы и вспомнили КПЭК и китайский интерес в пакистанских амбициях.
Каждый из проектов связи Востока и Запада в значительной степени исключает другой: Индия в своём промышленном развитии значительно уступает Китаю, европейских денег на всех не хватит (особенно вследствие измельчания этих самых денег), а проекты переноса производств из Китая в Индию не оправдали возлагавшихся на них надежд. С такими вводными нахождение руководителей Китая и Индии в одном помещении видится либо чудом, либо плодом вычислений хитрой невросети, легко рисующей невозможные встречи. С 2019 года эти двое старательно друг друга не замечали, ограничившись краткой, почти случайной, встречей в том году в Казани, а уж о визитах кого-либо из них в гости к другому и речи не шло. Причиной этому, как мы выяснили выше, был не персональный антагонизм этих двух внешне симпатичных дедков, а фундаментальные и неразрешаемые противоречия между проектами торговой экспансии, за которой, как это неизбежно происходит на Востоке, следует политическое влияние. Но всё же они встретились, мило побеседовали, после чего Си объявил, что «дракон и слон должны объединиться», а Моди подтвердил желание строить отношения на почве взаимного доверия и уважения. Да, это лишь слова, но такие, что ещё недавно и представить было трудно. Что же случилось?
Почитать мировую прессу – так покажется, что случился Трамп. Одни говорят, что его идиотские пляски с тарифами показали двум евразийским гигантам, что Америка в качестве партнёра ненадёжна и что искать прибыль надо в объятиях соседа. Другие утверждают, что всему виной кампания Дональда по втягиванию Нью-Дели в антироссийский фронт: дескать, попытки навязать индийцам отказ от покупок российской нефти и введение дополнительных 25% пошлин за отказ от этого отказа подтолкнули Индию к восстановлению отношений с Китаем – точно так же, как критиковавшийся за это Трампом Байден затолкал в китайские объятия уже Россию. Самую смешную версию изложила газета «Нью-Йорк таймс»: там рассказали, что Дональд-Федул губы надул в ответ на нежелание Моди выдвигать оранжевого на Нобелевскую премию мира. Идиотский сюжет об одержимости американского президента почётной шоколадной медалью от престарелых скандинавских леваков призван здесь объяснить причину размолвки между Западом и страной, ещё недавно Западом обожаемой. На деле же – как и в отношениях между Си и Моди – личные качества, амбиции, страхи и честолюбие играют здесь не большую роль, чем прошлогодний снег.
Лично Трамп выступает в этой ситуации лишь амбассадором безликой неизбежности. В нашем материале от начала августа говорилось, что внешнее давление, результатом которого станет спайка трёх центров Евразии с сохранением между ними конфликтов и общих интересов – сознательная стратегия следования естественному ходу вещей от Дональда, который, смеем надеяться, всё же не такой болван, каким его рисует либеральная газета из Нью-Йорка. Такая спайка позволит Штатам со спокойной душой шаг за шагом уходить с континента, не оставляя свои активы на растерзание излишне амбициозным хищникам, но и не допуская радикального усиления одного из этих центров. В этом отношении саммит ШОС наметил неизбежную конфигурацию, а Трамп лишь её подсветил.
Да, главным сюжетом прошлой недели с американским президентом стало то, что он наконец-то исполнил мечту сотен тысяч политических обозревателей со всего мира: он промолчал аж три дня.
За три дня отсутствия похвальбы о том, как Трамп примирил кошек с собаками, вернул Америке величие и возненавидел Тейлор Свифт, воцарилась зловещая тишина, в которой жутким эхом раздались слова вице-президента Вэнса о готовности в случае чего сесть в кресло президента. Все подумали, что Дональд отправился мирить рай с адом и аннексировать город Дит, но нет – он просто помолчал, вероятно, понадеявшись на то, что фокус внимания мировой прессы хотя бы ненадолго сместится с его бесконечного трёпа на сюжет, который действительно важен. Получилось не очень, но тому виной не только повышенный интерес к президенту-телезвезде и не только отдающая фарсом история с исчезновением мистера Оранжевого, но и фундаментальная особенность, проявлявшаяся во всём, что происходило в Тяньцзине.
Среди гостей (а присутствовали в том числе и натовский президент Эрдоган, и нью-йоркский португалец Гуттереш) мощнее всего витал дух того, кого не пригласили – Глобального Запада. На антагонизме ему строились все взаимодействия на этом форуме, тысячи публицистов – в том числе и на российских каналах – самодовольно ухмылялись, строя свои суждения вокруг нулевой точки своей системы координат – позиции того самого Глобального Запада. Но на антагонизме внешней силе далеко не уедешь, а противодействие собственной точке отсчёта делает любые попытки вырваться из её поля притяжения бесполезной мишурой сиюминутной конъюнктуры. В этом смысле Шанхайская организация сотрудничества всё ещё не переросла свою детскую болезнь. Начавшись ещё в девяностых как локальный форум России и Китая со связывающими их среднеазиатскими странами, она разрослась, превратилась в нечто значительно большее и объединила в себе множество разнонаправленных могучих игроков, но пока не сумела вырваться из этой ловушки самовосприятия. Так и получается, что единственным, кто воспринимает ШОС как самостоятельную силу, а не как реакцию на западный беспредел, является Трамп.
