115 лет назад, 19 декабря 1906 года, родился Леонид Ильич Брежнев. Рассказывать о нём и о его времени можно бесконечно, и любой очерк покажется куцым.
Брежневскую эпоху — 18 лет, которые казались современникам вечностью, — часто называют “золотым веком” Советского Союза. А порой — и застоем, потерянным временем. Некоторые считают, что именно в брежневские годы начался распад страны. Другие убеждены, что, напротив, отказ от принципов “дорогого Леонида Ильича” завёл СССР в политический тупик. Так много противоположных точек зрений, что трудно усомниться: Леонид Ильич — явление незаурядное и забвению он не подлежит. К тому же он был владыкой полумира, а таких в истории совсем немного. Все наперечёт.
Четыре республики и один Союз
Судьба фантастическая. Вдумаемся. В разные годы Брежнев возглавлял две ключевые промышленные области Радяньской (Советской — укр.) Украины — Днепропетровскую и Запорожскую. Сейчас даже городов таких нет — вместо Днепропетровска нелепый Днепр, Днепродзержинск переименован в Каменское, но историю не переписать: Брежнев там родился, учился и работал. И если бы сплоховал — получил бы вовсе не почётную отставку. Всякое могло случиться. Но опалы он избежал. Случались в его карьере томительные паузы, но не падения, хотя гарантий и охранных грамот в то время в политике не существовало. А потом он возглавил тихую союзную республику — Молдавскую ССР. В некотором смысле — шаг назад. Но всё-таки это была одна из “республик свободных”. Прошло время, и Брежнев занял пост секретаря Компартии Казахстана. А позже, кроме должности генерального секретаря ЦК КПСС, некоторое время возглавлял бюро ЦК КПСС по РСФСР. Невероятный послужной список! Но ещё и опыт, который в конце концов сработал. Три союзные республики, две ключевые области в четвёртой — и весь Союз в придачу.
В этом смысле Брежнева не с кем сравнить. Таких “универсальных солдат” в нашем руководстве не было и, наверное, уже не будет, если, например, Россия и Казахстан снова не станут единым пространством не в однодневных прожектах (за ними-то дело не станет), а в политической реальности.
А он был не идеальным, а всего лишь оптимальным. Вот что интересно: когда Брежнев серьёзно заболел, некоторые его соратники сразу стали гораздо влиятельнее. Каждый из них, казалось бы, превосходил Леонида Ильича по интеллектуальной мерке, да и в политике разбирался никак не хуже. И энергии у каждого было хоть отбавляй — в отличие от полусонного Брежнева образца 1975+. Но… Почему-то брежневским начинаниям сопутствовала удача, а без него дела пошли ощутимо хуже, рискованнее, тусклее. Видимо, он знал таинственную “науку побеждать”. Иногда ее постигают опытные охотники и хорошие политруки. Брежнев был и тем, и другим. И Афганистан, и Польша, и обострение товарного дефицита — всё это пришлось уже на годы болезни “дорогого Леонида Ильича”. Да, он ответствен за всё, что происходило в партии и в стране с осени 1964 года до осени 1982-го. Но история показала, что этот “простачок” не только хитрее умников, но и эффективнее для политической системы. Действовал он в последние годы в лучшем случае вполсилы. Но, между прочим, неизменно стоял на трибуне Мавзолея 1 мая и 7 ноября и никогда не пропускал торжественных приёмов 9 мая. Как бы не буксовало здоровье.
Политический артист, нутром прочувствовавший диалектику и не изменявший ей в своих нехитрых приёмах. Как он удерживал власть, как выбирал подходящих людей, многие из которых в своих городах и отраслях до сих пор считаются образцовыми? Например, Леонид Ильич регулярно обзванивал своих секретарей обкомов — держал руку на пульсе, демонстрировал, что центр работает и не забывает своих “тиунов”. И это лишь одна из многих его полезных “замашек”.
“Не вали на предшественника”
Его личность до сих пор интересует многих. Суперстар! И так будет продолжаться ещё долго. А тех, кто плохо об этом подумает, просто жаль. Потому что есть у Леонида Ильича одно качество, которое проявилось после его смерти. Как только кому-то покажется, что он “держит бога за бороду” и давно перерос Брежнева — жизнь ему мстит. Кризисом, пожарами, коронавирусом… Так было, например, летом 2008 года (нефть по 130 долларов за баррель!). Больше “тучных лет” в России не случалось. Давно прослеживается такая закономерность: как только возникает впечатление, что Брежнев устарел, что произошла переоценка ценностей — и он теперь лишь “мелкий политический деятель эпохи…” — мы получаем такого тумака, что хоть лети со Старой площади до переименованного Днепродзержинска. И это никакая не алхимия. Просто так бывает с профессионалами, с людьми на своём месте. Их опасно недооценивать. А он был первоклассным политиком — ни больше, но и никак ни меньше. Критикуя Брежнева, перечёркивая его эпоху, его феномен, мы сами себя обкрадываем. Причём это касается всех — независимо от воззрений. Хитрый ребус!
Уверен, что и горбачёвская перестройка не обернулась бы крахом — и для страны, и лично для Михаила Сергеевича — если бы он не принялся критиковать человека, который открыл ему парадные двери в большую политику. Это было несолидно, мелко. В точности по анекдоту — “вали всё на предшественника, выступай с инициативой”. Взяли на вооружение понятие “застой”, в котором высокомерия ещё больше, чем нелепых натяжек. Куда плодотворнее вышла бы идея преемственности: если бы Брежневу, Косыгину, Устинову возводили памятники, а не превращали их в осмеянные “реликты эпохи застоя”. Но побеждать умеют не все.
Самому Леониду Ильичу хватило аналитической оснастки, чтобы не спекулировать на критике Хрущёва. О “волюнтаризме” поговорили несколько недель — и Брежнев сам пресёк эти разговоры. Между прочим, Ельцину и Шеварднадзе хватило вкуса, чтобы в своих мемуарах, написанных на закате перестройки, рассказать о Брежневе не без теплоты. Да и в воспоминаниях Горбачёва Леонид Ильич вовсе не выглядит монстром. Но почему-то перестройку они заварили, превратив Брежнева в посмешище, а его эпоху — в аттракцион ошибок, а то и преступлений, которые уже в 1989-м выглядели невинно по сравнению с кооперативной гангстерской реальностью. А дальше — больше.
Разрядка
Одно из главных слов в тогдашнем политическом обиходе — “разрядка”. Это стиль существования, идеология, которая повлияла на повседневную жизнь каждого из нас. Шаг в сторону от большой войны, активная дипломатия. Конечно, Брежнев был не единственным “рыцарем разрядки”. Мастером внешнеполитических переговоров слыл Алексей Косыгин, архитектором брежневской стратегии в международной политике был Андрей Громыко. Секретарь ЦК Борис Пономарёв да и вечный идеолог Михаил Суслов держали на карандаше социалистические страны. Все они работали с Брежневым десятилетиями. “Помогайте мне, помогайте!”, — призывал генеральный секретарь. И — по-дружески встречался не только с Фиделем, Гусаком и другими союзниками, но и с Вилли Брандтом — канцлером ФРГ, который в Ялте даже залез в бассейн в брежневских плавках. И с американцами, с которыми до 1979 года удавалось сохранить сносные взаимоотношения, несмотря на войну во Вьетнаме. Советский Союз готовился выйти на международные рынки как мощная держава, независимая от международных монополий. Этого тогда в мире опасались многие.
Отец мещанства?
В чём сегодня упрекают систему Брежнева? Леонида Ильича объявляют чуть ли не отцом советского мещанства. Именно при нём началось массовое увлечение хрусталём, коврами, джинсами — сегодня это, конечно, выглядит карикатурно, как любое устаревшее поветрие. Всё это трудно совместить с “чистотой социалистической идеи”, о которой говорил Леонид Ильич, следуя “ленинским курсом”.
Но разве брежневское “мещанство” чем-то отличается от нэпманского? А это — ленинское и раннесталинское время. Наконец, расцвет 1930-х, гедонистический лозунг “Жить стало лучше, жить стало веселее”. Прославление “зажиточной жизни” (именно так говорили с высоких трибун) — во многом иллюзорной. Вместо “Битлз” была “Кукарача”, вместо Делона с Софи Лорен — Тарзан и Марика Рёкк. Но были — и тогда, и при Брежневе — и свои герои массовой культуры! А послевоенное стремление к стрелочкам на брюках, к шляпам и плащам на американский манер — это чем-то принципиально отличается от брежневских “модников на Калининском проспекте”? “И так весь мир вертится”. Так какую “чистоту” мы будем противопоставлять брежневскому “мещанству”? Да и не звала советская власть в монастырь — никого и никогда. К материальному благополучию относились с уважением — особенно после многолетней коммунальной тесноты. И “мещанские перекосы” были неизбежны, как неизбежны они и сегодня, в совсем иной системе.
Ситуацию с превращением Советского Союза в энергетическую сверхдержаву иногда представляют чуть ли не как “паразитирование” на продаже горючего. Как правило, эти мысли излагают люди, которым пока не удалось ни разведать, ни добыть, ни доставить ни одного барреля. А Брежнев гораздо больше вкладывал в будущее нефтегазового комплекса, чем почивал на экспортных лаврах. Последний великий проект советского времени — строительство БАМа — тоже косвенно связан с этим преображением страны, рассчитанным как минимум на 40 лет.
Великий лицемер?
Ещё говорят о нестерпимом лицемерии тех лет, о двойной морали. Как пели — кстати, при Горбачёве, но с намёком на брежневское время, “одни слова для кухонь, другие для улиц”. Конечно, такое бывало. При Брежневе инженерная профессия стала массовой, соответственно, больше, чем прежде, появилось думающих и мятущихся людей, больше стало полутонов в жизни, что не могло не проявиться и на киноэкранах, и в литературе. А интеллигенция — это всегда сомнения, скепсис, минимум прямолинейности. И — во многих случаях — двойная бухгалтерия, двойной кофе, двойная мораль.
А впрочем, когда не в ходу оказывалась лицемерная этика? При Сталине, когда слово “двурушник” было одним из позывных эпохи? Или до 1917 года, когда в стране действовало подполье, которому симпатизировала значительная часть горожан? Или в 90-е, когда недавние многие комсомольские вожди — самые пылкие из них — становились сторонниками бескомпромиссного капитализма в африканском стиле? Или сегодня мы все, как один человек, кристально честны, а лицемерие стало мешать карьере? Нет, такого анекдота даже при Брежневе не рассказывали.
Грозных и ретивых в нашей истории хватало. А Брежнев доказал, что можно быть одновременно и мягкотелым, и сильным. Что можно плакать навзрыд на похоронах боевых друзей — и быть цепким политиком, даже интриганом. Что можно не проводить чисток, тихонько провожать опальных оппонентов на пенсию или в посольский кабинет — и укреплять армию до такой степени, что мы, читая о событиях 1941 года, о ленинградской блокаде, просто удивлялись — как же наша могучая страна попала в столь отчаянное положение? У Брежнева оставался единственный соперник — Штаты. И он — до болезни — умел (не без виртуозности!) сохранять с Вашингтоном отношения равных по силе партнёров. Есть китайская пословица: “Почему обезьяна такая жёсткая? Потому что она такая мягкая”.
Страна ракет
Когда страна готовилась к Олимпийским играм, которые так любил Брежнев, в одной из песен прозвучало самоназвание эпохи: “Время скоростей, время стрессов и страстей”. Скорости — это ракеты, к созданию которых Брежнев был причастен как минимум с хрущевских времен.
Он всегда с искоркой восхищения поглядывал на больших учёных. В особенности — на Мстислава Келдыша, человека утончённого, совершенно непохожего на привычный круг общения генерального секретаря. С ним — по настоянию Брежнева — члены Политбюро здоровались как со старшим по званию. Кстати, Брежнев недурно разбирался в военной промышленности — по крайней мере, для непрофессионала. Даже постоянный оппонент Брежнева в 1970-е годы академик Андрей Сахаров в своих воспоминаниях, возвращаясь в пятидесятые, показал Леонида Ильича вполне обаятельным куратором оборонной программы. “А, бомбовики пришли!”, — так он приветствовал учёных в те времена.
“Космический октябрь” – так называется один из малоизвестных (издан уже после смерти Л. И.), но примечательных мемуарных очерков Брежнева. Написал его, разумеется, не он сам, а один талантливый журналист, мастер научно-популярного жанра. Сколько там уважения к творчеству учёных, инженеров, к задачам исследования космоса! Брежнев был инженером по образованию и духу, хотя и не по избранной профессии. “Моя сильная сторона — это организация и психология”, — говорил он и стал партийным управленцем. Но честь Келдышу отдавал.
Есть в брежневском наследии недурное высказывание: “Только факелом знания народ, добывший свою свободу, может осветить себе путь к счастливому будущему. Знания, человеческий гений становятся в наше время важнейшим источником прогресса и могущества каждой страны”. Неважно, кто сформулировал эту мысль — главное, что Брежнев действительно так думал.
“Я не был сторонником “волевого” метода руководства”
В последние годы жизни и правления сложилось нечто вроде “культа личности Брежнева” — несмотря на то, что Леонид Ильич постоянно твердил о “коллективном руководстве”, о мудром партийном курсе, в разработке которого участвуют миллионы коммунистов. Но — ордена, маршальские погоны, здравицы, воспоминания, за которые стареющий генеральный секретарь получил Ленинскую премию по литературе… Всё это воспринималось скептически. Во многом в этом вина соратников (некоторые из которых позже открещивались от “застоя”), но, несомненно, чувство меры Брежневу в те годы изменило. И всё-таки брежневская “бессмертная трилогия”, вызвавшая к жизни столько анекдотов, заслуживает внимания. Конечно, он не писал ни “Малой земли”, ни “Возрождения”, ни “Жизни по заводскому гудку”. И даже не надиктовывал их. Хотя в основе этих воспоминаний — устные рассказы Брежнева, которые пересказывали журналистам Константин Черненко и генеральный директор ТАСС Леонид Замятин. Но специфика литературной “негритянской” работы такова, что авторы приноравливаются и к стилю заказчика, и к его системе ценностей. Эти книги не могли выйти под фамилиями Горбачёва или Хрущёва. За тех “негры” написали бы иначе. Разве можно было бы от имени другого руководителя написать, например, такое: “Я вообще никогда не был сторонником грубого, крикливого или, как его ещё называют, “волевого”, метода руководства. Если человек напуган, он ответственности на себя не возьмёт. А нам надо было не сковывать, а, напротив, поддерживать самую широкую инициативу”. Кстати, Брежнев не повышал голос на подчинённых и прибегал к матерщине только в шутливом разговоре. Есть в “Возрождении” и мягкое утверждение своего, брежневского, управленческого стиля, который отличался и от сталинского, и от хрущёвского. Брежнев и его соавторы рассказывали, как в послевоенные годы они в Днепропетровске восстанавливали не только заводы и темпы производства, но и клубы, фонари, дороги, даже детскую железную дорогу. Наконец, больницы и столовые. Тут в область прибыл Иван Тевосян: “Ты кто, Рокфеллер? Для этого тебе деньги дали?”, — попытался он отчитать Николая Тихонова, директора трубного завода, который больше других в области заботился о быте рабочих, строил дороги, клубы… Так столкнулось два подхода к советской экономике: жёстко мобилизационный и мирный. Брежнев защитил Тихонова — своего будущего премьера: “Не было бы дорог и клубов — не пошли бы рабочие на вторую смену”. Аскетический социализм с презрением к быту Брежнева не привлекал.
Болезни роста
Апологеты брежневской эпохи непременно говорят: “Тогда мы спокойно смотрели в завтрашний день”. Появилась даже некоторая избалованность. Молодые привыкли к скромному, но достатку, иногда получая упрёки от старших: “Мы воевали. А вы… На всё готовенькое пришли”.
Горячая вода в кранах. Сейчас это само собой разумеющаяся деталь нашего быта, но для большинства наших сограждан это открылось именно при Брежневе. Дачные участки — пресловутые “шесть соток”, отдых у моря, расцвет гражданской авиации и речного транспорта — это тоже Брежнев. И семейные альбомы здесь красноречивее статистики экономического роста. Да и пресловутый дефицит был, прежде всего, болезнью роста. Кормить “не числом, а уменьем” у нас тогда ещё не научились. Но до Брежнева из Москвы вывозили в электричках сушки да бублики, потому что на другое просто денег не было. А в конце его правления — колбасу и шоколадные конфеты. А это пусть и уродливый, но прогресс. Прогресс, честно говоря, не часто блещет гармонией пропорций. “Умение выявить те конкретные звенья, где ценой минимальных затрат можно получить наибольший и быстрый эффект, умение подойти к решению любой задачи с точки зрения конечных результатов — именно в этом состоит искусство планирования, да и вообще хозяйственного руководства”, — писал Брежнев. Всегда ли это у него получалось? По крайней мере, он знал, за какие ниточки дёргать. Ускоренное развитие газовой промышленности, попытка подъёма вечно нищего Нечерноземья, разработка торговой экспансии на Запад — как раз из этой оперы.
“Нормализация” отношений с Китаем — последний проект Брежнева. Возможно, с помощью Пекина удалось бы выправить ситуацию с “товарами народного потребления”. Всё равно товарное изобилие последних десятилетий, уже постсоветской России, в значительной степени — из Краснозвёздной Поднебесной.
Брежнев и его поколение создали фундамент для рывка. Построили космодром. С таким вооружением, с мощным политическим влиянием, с длинным списком экспортных товаров следующий руководитель страны должен был стать ещё прагматичнее. Мешала напряжённость, связанная с Афганистаном? Её предстояло снять без политических потерь. Это — тот пассив, который оставил Брежнев наследникам. Но он оставил и вторую в мире экономику, и хорошо образованное (а потому скептически настроенное) поколение. И — пренебрежимо малые долги. Это всё-таки была экономная, а не расточительная экономика. Дедушка умер, а ностальгия осталась: при Брежневе и воровали бережнее. Выиграть у ностальгии ещё не удавалось ни одному доминошнику.
Специально для Fitzroy Magazine
