По весне в прошедшем году я прочитал в "Снобе " злую статью Александра Невзорова, в которой он приветствовал отвращение к книге у детей. И не утерпел — выписал: "… а что, собственно, детям читать? Классику? Почему надо употреблять продукт, у которого явно закончился срок годности… Богоискательская истерика Достоевского имеет к сегодняшнему дню такое же отношение, как шумерские глиняные таблички. Пафосное, мучительное многословное фэнтези Толстого о войне 1812 года тоже своё отжило ".
Я, было, разгневался и кинулся на защиту классики и "срока годности", но, раздумавшись, остановился. Может быть, жёсткий честный публицист был разочарован не самими "богоискательской истерикой Достоевского " и "многословными фэнтези Толстого ", якобы не имеющими к нынешнему дню отношения, а как раз тем, что они имеют слишком близкое отношение, и вот читаны-то читаны и как будто в свой час остро пережиты, а дальнего учительного следа этого чтения в народном сознании нет. Какова же тогда цена слова, если оно не выполнило своего назначения и не вразумило человека, если он "попереживал, попереживал ", а не переменился, и вот опять всё надо начинать сначала. Себя-то не хочется корить, нас тогда и на земле не было, но до современников-то должны были классики дозваться, отцы-то должны были услышать. Ну, а не услышали — значит, и "сроку годности" конец. А вот не конец! Откроем нарочно "Дневник писателя " Достоевского за сентябрь-декабрь 1877 года и поглядим — устарело ли писательское слово: "Не будет у России и никогда не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать освобождёнными. Начнут же они свою новую жизнь… с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, ручательство и покровительство их свободе… и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, — напротив, что от властолюбия России они едва спаслись… Может быть, целое столетие, или ещё более, они будут трепетать за свою свободу, заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на неё и интриговать против неё…"
Надо ли продолжать перед выпуском украинских новостей? Не вспомнить ли заодно и Болгарию, которой Россия отдала столько сил на Шипке, чтобы Болгария потом выступила во Второй мировой войне на стороне Германии, а в наши дни валила памятник Алёше?
Вот чем можно быть задетым — этой глухотой к писательскому слову. Да и разве только о них — Украине, Болгарии — тут речь? А про нас-то самих у того же Достоевского не горше ли, когда он воспроизводил рецепты реформаторов культуры 80-х годов XIX века: "Мы намерены образовать наш народ помаленьку, переделав его национальность в иную. Образование построим на отрицании всего прошлого, а чуть выучим народ грамоте, начнём обольщать его Европой, заставим его стыдиться своего прежнего лаптя и квасу, подействуем на слабые струны народа. И, когда он застыдится своего прошлого и проклянет его, тогда уж народ наш… ".
К чему это я всё веду-то? А вот к "Году литературы " и веду. Что не у неё, литературы, "срок годности" истёк, а у нас, у нашего духовного устройства. Когда же мы, правда, перестали слушать своих писателей, совесть свою, с какой поры отнесли их слово к "литературе "? А вот, кажется, с той поры, как сами сознали себя, так и стали. Писарев накричит на Пушкина, научит Базарова ставить "сапоги выше Шекспира", Маяковский вообще сбросит Пушкина с корабля современности (уж очень мешали его свет и свобода, которые, кажется, только по-русски и говорили в небесной полноте). Ну а теперь уж, естественно, ни Писарева (кто помнит сегодня его пламенные статьи?), ни Маяковского (этому досталось ещё больше, его вообще постарались в нарицательные перевести).
Эта "традиция" живуча. Давно ли нашей последней великой литературой, литературой "большого стиля " была "деревенская"? Скажешь: Астафьев—Белов—Распутин — и вы уже вместе, и вы уже народ и ваши сердца согласны, независимо от того, тонкий ли вы интеллектуал или деревенская старуха, которой эти книжки прочитает внук. А сегодня вон "герой нашего времени" Дмитрий Быков прямо нам в глаза пишет: "В русской литературе 70-х годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название "деревенщики", хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело… Их подмывало обличить в жидовстве и беспочвенности тот новый народ, который незаметно нарос у них под носом и в который их не пускали, потому что в массе своей они были злы, мстительны, бездарны и недружелюбны. Деревенщики отстаивали не мораль, а домостроевские представления о ней, с гениальным чутьём — вообще очень присущим низменной натуре — выбирая и нахваливая всё самое дикое, грубое, бездарное".
Вот так — не пускали деревенщиков в народ. Да они бы и сами в этот "народ", "наросший у них под носом", шагу не ступили. Ведь повернётся же язык сказать о "Последнем поклоне", "Последнем сроке" (ах, чувствовали "деревенщики" мёртвый шаг новизны), как о литературе "мстительной, злой и бездарной". Что это, как не "расчистка пространства" для нового забвения, для новых "украин", для нового вопроса Великого инквизитора ко Христу: "Зачем Ты пришёл нам мешать?" Что это, как не потрошение смыслов великих слов, чтобы набить их своим подменным содержанием на скорую продажу? И вот всё мелеет на глазах, текст легчает и становится "необязательным к исполнению", просто "текстом", чего вовек не бывало в русской литературе. Так исподволь, не замечая подмены, прощаемся мы со своим великим наследием, подольщаясь, как в недавней политике к "цивилизованному человечеству", "гражданскому обществу" и иным, непостигаемым, не содержащим плоти и смысла отвлечённостям.
Великую литературу становится страшно перечитывать. Она вся — укор в глухоте и слепоте. Её вечная сиюминутность уже не доблесть, а только доказательство нашей духовной уклончивости. Актуальность великой мысли становится тщетной и, в конце концов, делает невесомой и самую реальность, заставляет усомниться в её действительности, делает её только платьем, словом, лишённым плоти и правды. И самая горькая правда, повторённая в "подходящих обстоятельствах", становится призрачна, иначе как бы могли возникать эти "подходящие обстоятельства"? Они могли рождаться в молодые неграмотные времена. Сегодня им извинения нет. Всё написано и доступно. Вся великая мысль человечества в распоряжении любого ума. Пойми и прими.
Но откройте телевизионное окошко вечерних новостей: Украина эвакуирует своих граждан в Днепропетровск, Россия своих — в Ростов, Украина объявляет мобилизацию, Донецкая республика объявляет ответную мобилизацию. Там встаёт в строй сотня тысяч молодых людей, здесь — сотня тысяч молодых людей. А ведь эти сотни тысяч молодых людей с оружием — это закрытые шахты, мёртвые заводы, погибающая земля. Мачеха "свобода" отнимает сыновей у живых матерей, которые уже не встанут с обеих сторон, не отнимут у детей оружие и не скажут: "Иди на завод, сынок, садись за трактор — земля погибает", — потому что и матери тоже дети телевидения, и вот их детям предстоит стать "живой силой противника". И живой только до последней сводки о потерях противника в этой "живой силе". Словно та и другая сторона не читала Астафьева и Василя Быкова, Носова и Корнейчука, и не знает, что за "живой силой" стоят конкретные Мыколы и Николаи, Васыли и Василии, Грици и Григории, чьи отцы были братьями, как Петро Герасименко, вытаскивавший на себе с поля боя раненого на Днепре Виктора Астафьева. Словно и не было за ними великой литературы и им не надо опускать перед нею глаза…
Вот для чего Россия объявляет "Год литературы" как всеобщую духовную мобилизацию, как призыв к прозрению, к мужеству и свету. Оказывается, для труда и мира мужества потребно больше, чем для войны. Старая литература знала это всегда. Дай Бог, чтобы узнала и современная. Как там у "устаревшего" Толстого: "Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Как просто…"
