Неподражаемой по красоте звучания, продуманной и выверенной по расстановке смысловых акцентов и, тем не менее, парадоксально непостижимой, неуловимо загадочной фразой начинается великое «Слово о полку Игореве». Цитирую по первому печатному изданию графа А. И. Мусина-Пушкина 1800 года, которое только и можно считать идентичным тексту древнего подлинника: «Не леполи ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича! начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню».
Выдающиеся ученые, профессиональные и непрофессиональные исследователи, разного рода любители и ревнители древнерусской словесности вот уже два с лишним века бьются, как вода о камень, о непреступную твердыню этого предложения, пытаясь понять его смысл, риторику, грамматическую слаженность хотя бы. И все впустую, безрезультатно. Не поддается. С давних времен и по сей день. Причин тому можно назвать несколько, но главные, фундаментального значения – две.
Прежде всего, и не иначе как под влиянием какого-то наваждения или затуманенного сознания, все дружно вдруг уверовали, что одаренный свыше несравненным талантом словотворчества автор мог начать произведение, которому не сыскать равных в мировой литературе, с противоречивой, неряшливо составленной, трудно читаемой и еще трудней воспринимаемой фразы. И вот, признав это явлением естественным, приняв его за непреложный факт и даже аксиому, многие воспламенились желанием помочь оплошавшему сочинителю. Считающие это предложение испорченным и запутанным принялись его исправлять и распутывать, по нерадивости или поспешности дурно построенным – перестраивать, доводить до уровня своего понимания. Причем каждый по-своему, за долгие годы к единому мнению так и не придя.
Вторая же причина в том, что всеми безоговорочно была принята предложенная Мусиным-Пушкиным сотоварищи ошибочная разбивка словосочетания «старыми словесы» и, следовательно, неверное его прочтение как «старыми словами». При таком осмыслении и понимании этой чрезвычайно важной для восприятия целого словесной связки предложение действительно выглядит более чем странно и непременно требует вмешательства во спасение.
Неминуемо, в силу этих двух причин должно было случиться и случилось то, что труд истинного исследования и проникновения в авторский замысел уступил место труду произвольного редактирования, с беззастенчивым навязыванием своего соавторства. Придирчиво разбирая в таком виде принятый ими текст, исследователи для начала обнаружили, что в предложении не назван объект, на который автор намеревается направить действие, то есть «начяти». А ведь должен же быть! Поискали и, не найдя, поступили на удивление просто – авторское «трудныхъ повестий» посчитали ошибочно написанным и, не обращая внимания на падежные окончания, решили принять за «трудные повести». Вроде бы вот их-то автор и хочет начать. Таким образом, объект был найден, вернее, создан из того, что было, и затем уже в многочисленных переводах представлен вариантами: «ратные повести», «богатырские сказания», «печальные сказания» и так далее до бесконечности. Иногда не поняв смысла авторского множественного числа, заменяли его своим единственным, и тогда появлялись: «печальную повесть», «горестную повесть», «скорбное повествование» и тому подобное.
Таким образом, что автор намерен «начати» – выяснили. Но затем недоумение вызвал восклицательный знак. С какой стати он здесь – понять оказалось затруднительно. Поэтому вместо него стали ставить вопросительный знак, обосновывая это присутствием частицы «ли», которая иногда придает предложению вопросительную интонацию, а то и просто точку. Порой оставляли и восклицательный знак на том месте, которое определил для него автор, но во всех случаях из одного предложения делали два. И не в переводах, а в авторском тексте. Удивительно, но почему-то никто не обратил внимания на то, что это малый восклицательный знак. В древнерусских рукописных текстах такие знаки, как малый восклицательный и малый вопросительный, нередко ставились в середине предложения, чтобы выделить особо важную его часть, сконцентрировать внимание на главной мысли. Из текстов XI – XII веков таких примеров можно привести немало. Но из уважения к читательскому вниманию, как и к пространству печатного изложения, принципиально ограничусь главным источником информации – текстом самого «Слова о полку Игореве», разумеется, придерживаясь этой позиции не только в данном, но и в последующих случаях цитирования. Итак, как можно было, читая «Слово», не обратить внимания на следующие предложения: «Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съморя стрелами на храбрыя плъкы Игоревы! земля тутнетъ, рекы мутно текуть; пороси поля прикрываютъ;…». Или: «… чему господине простре горячюю свою лучю на ладе вои? въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче.».
Таким образом, нет сомнения, что автор малым восклицательным знаком указывает на что-то важное и даже главное, содержащееся в начальной части первого предложения. Но на что именно? Вот тут надо еще раз присмотреться к «старыми словесы». Эта разбивка, предложенная Мусиным-Пушкиным, которую все приняли единодушно и безоговорочно, конечно же, ошибочна. Правильно будет: «стары ми словесы», то есть, «начать старому мне словесы». При таком прочтении и смысл становится ясен, и грамматическая согласованность частей речи не требует вмешательства. Если еще заменить разбивку «леполи» на «лепо ли», то вообще все приходит к полной гармонии. «Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти стары ми словесы трудныхъ повестий о пълку…» Рабочий перевод: «Не достойно ли нас, братья, начать старому мне осмысление сложных повестей о походе…» Вот о чем заявляет автор в самом начале своего произведения! Заявление, надо сказать, не только полемическое, но и программное. Не лучше ли послушать старших, мудрых, знающих, опытных, не исключено, что и непосредственных участников обсуждаемых событий – вот смысл его речи.
А почему так? Да потому, что другими, прочими уже наговорено столько разного и всякого, порой недостоверного и противоречивого об этом злосчастном походе Игоря, что это стало душевной болью для автора. И он в своей поэме намерен разобраться – кто есть кто и что есть что. Как говорится, расставить точки над и. И он это делает, называя суждения и мысли, высказанные Великим князем Святославом – «золотым словом». Ведь никто иной, а именно он – Великий князь Киевский, подвергнув беспощадному осуждению самонадеянность и жестокость основных организаторов похода, оценивает, тем не менее, само это событие как явление патриотическое и исторически оправданное. «Загородите полю ворота своими острыми стрелами…» – призывает он русских князей и добавляет уже несколько раз повторенное: «за землю Русскую, за раны Игоревы…».
А, вообще-то, так ли уж много было откликов на неудачный поход князя Игоря, чтобы задеть автора «Слова» за живое? Коротко можно ответить: предостаточно, причем далеко не однозначных. Прежде всего, летописные рассказы об этом трагическом событии: Ипатьевская, Лаврентьевская, а также находившаяся в распоряжении В. Н. Татищева Раскольничья летопись и другие. Б. А. Рыбаков в своей книге «Слово о полку Игореве» и его современники» называет пять разного достоинства летописных свидетельств, посвященных этому событию.
Но опять же, почему не обратиться к главному источнику информации по этому вопросу, почему с повышенным вниманием еще раз не вчитаться в текст самого «Слова о полку Игореве»? Ведь там все есть, обо всем сказано. Прежде всего, автор сообщает, что не избежало это трагическое событие и обыденно меркантильных о нём суждений, с практической, что называется, точки зрения: «Жены Руския въсплакашась аркучи: уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати». Нельзя не почувствовать некоторый авторский сарказм в этом сообщении и, безусловно, противопоставление плачу Ярославны.
Далее, разгадывая сон Святослава, оценку событию дают бояре и сразу же, предвзято или не предвзято, но ошибаются, называя целью похода поиски «града Тьмутороканя», хотя сам автор говорит, что князь Игорь «наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую». Затем Великий Святослав произносит свое «золотое слово», давая разностороннюю оценку случившемуся уже с государственной и исторической точек зрения. Ну, и поскольку кочевники представляли серьезную угрозу не только для Руси, то трагедия поражения Игорева войска стала событием широко резонансным, взволновала народы и других стран. Вот как об этом у автора: «Ту Немци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю, кають Князя Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы рекы Половецкия, Рускаго злата насыпаша». Сколько было этих каяний и порицаний, устных и письменных – можно только предполагать, а уж как ранили они сознание и душу основного виновника трагедии – не трудно представить. Таким образом, конечно же, не простой и не досужий был повод для автора взяться за перо и выстроить словесную защиту от всех этих «трудныхъ повестий». Трудных – то есть сложных, противоречивых, порой безосновательных, изобилующих домыслами и вымыслами.
Что касается «словесы», то в древнерусском языке это множественное число от «слово» и означает толкования, поучения, повествования, то есть некие умствования, облеченные в речевую форму как устную, так и письменную. Даже проповеди. Например, Киевский митрополит Климент Смолятич (XII век) послал пресвитеру Фоме шестнадцать текстов своих проповедей и поучений, сообщая при этом: «написалъ есмь 16 словесъ… яже не суть предана церковьному прочитанию» (цит. по Н. К. Никольскому). Кстати будет заметить, что современные ученые в некоторых случаях называют эти словесы Климента Смолятича рассказами, что вполне приемлемо и отнюдь не противоречит определениям, приведенным выше.
Резонный вопрос – почему же в таком случае в древнерусском тексте, скопированном с подлинника буква в букву и вошедшем в издание 1800 года, мы видим: «старыми», а не «старуми»? Объяснений этому может быть множество. Прежде всего, в «Слове о полку Игореве» немало ошибок и разнонаписаний одних и тех же слов. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на «начяти» и «начати» первого предложения, «пълку», в то время как в заглавии – «плъку». И далее в тексте подобное встречается во множестве случаев. Так что, возможно, это просто авторская ошибка, которую первые издатели добросовестно скопировали и перенесли в печатный текст. Но не исключено, что «стары ми» – это своеобразный, личный авторский речевой оборот. Конечно, непривычно, оригинально, но подобным оригинальностям удивляться не стоит – ими насыщена поэма. Могли возникнуть и непреодолимые трудности прочтения у первых издателей по причине, скажем, нечеткой прописи буквы «у», которая в древности имела разные написания. Или по причине помарок, потертостей, частичных утрат, ветшалости и прочих повреждений рукописи. Что и привело к неправильному прочтению этого словосочетания и сделало содержательную часть предложения попросту недоступной.
Особое, пристальное внимание надо обратить на глагол «бяшетъ». Как раз именно он подчеркивает и подтверждает главную мысль автора. Это вневременная форма глагола, к сожалению, давно и, видимо, навсегда исчезнувшая из русского языка. В древнерусском языке она активно применялась и, не имея аналогов, функционально была незаменима и востребована. Когда речь шла о Боге, жизни, свете или о чем-то вечном, постоянном, непреходящем, эпохально значительном с точки зрения автора, тогда употреблялся именно этот глагол. Его можно встретить во многих древнерусских рукописных текстах. Древнейшие русские Евангелия в данном случае не исключение: «Искони беаше слово…» (Саввина книга XI–XII в.). И опять же, встречается он и в «Слове о полку Игореве», причем в своем неизменном значении. Например, автор говорит о Святославе Великом Киевском: «Грозою бяшеть; притрепеталъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую…». Ярославна обращается к ветру-ветриле: «Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море?» Святослав дает историческую оценку ситуации: «Которое бо беше насилие отъ земли Половецкыи!».
Таким образом, в первой части этого предложения автор заявляет, что лучше ему – старому, умудренному опытом – взять слово и поведать о событиях прошлого, одновременно давая оценку многочисленным, сложным и противоречивым откликам на эти события. Глагол «бяшетъ» здесь как нельзя к месту. Он указывает на приоритет старшинства, констатируя вневременной его смысл и значение. В подавляющем большинстве переводов «старыми словами», «на старый лад», «старый стиль» и подобные определения в таком случае выглядят несерьезно и бессмысленно, так как ими приписывается автору склонность к стилизации, подражательству и декоративизму – чего у него нет и в помине. И, конечно же, они противоречат содержанию второй части предложения – на что постоянно указывают все специалисты по «Слову».
А вторая часть предложения намного проще. В ней автор говорит всего лишь о стилистике своего сочинения. О том, что с самого начала он намерен предложить читателю правдивый, современный взгляд на события прошлого, исключив всякие вымыслы и фантазии, свойственные его предшественнику в деле песнетворчества – вещему Бояну. Удивительно, что многие лингвисты и нелингвисты считают «ся» исключительно возвратной частицей, и поэтому пристраивают её к глаголу «начати», чтобы получилось «начатися». Но ведь это многофункциональная частица, употребляемая во множестве случаев с разными глаголами и в различных значениях (прочитать об этом можно у В. И. Даля в его словаре). В данном случае она представляет наречие «сейчас». Свойственно ей было когда-то и такое значение, в чем можно убедиться, читая древние тексты. Ну, и опять же, убедительные и красноречивые подтверждения этому в самом тексте «Слова»: «А чи диво ся братие стару помолодити?», «… на ниче ся годины обратиша», «Вежи ся Половецкии подвизашася…». Так что частица «ся» во второй части первого предложения «Слова о полку Игореве» находится на своем месте, и не надо её никуда переставлять. Используя её, автор подчеркивает свою мысль о том, что сейчас, сегодня надо судить о минувшем по правде и разумению сего времени, не прибегая к вымыслам.
В результате получается, что все беды и несчастья, приключившиеся с первым предложением, возникли всего лишь по причине невнимательного прочтения. На самом же деле, оно не нуждается ни в каких перестановках, добавлениях и изменениях, читается легко и просто, демонстрируя гениальную способность автора облекать сложнейшие рассуждения в словесную форму. Кроме того, недопустимы и неправомерны никакие его перестраивания и деформирования еще и потому, что именно с него, с первой его буквы начинается бесподобная тайнопись «Слова о полку Игореве», которая далее распространяется по всему тексту. Таким образом, отстаивание его целостности и неприкосновенности – это отнюдь не прихоть и не досужий взгляд на проблему.
