В русской культуре термин «подвиг» играет особенную роль. Само слово уникально и не имеет точного эквивалента в других языках. Это указывает на то, что и сам смысл такого слова сугубо русский. Когда мы переводим его на другие языки, даже на глубинно родной для нас и нашей традиции греческий, требуется уточнять контекст и подыскивать в зависимости от него близкое по значению понятие.
Этимология слова «подвиг» прозрачна. Оно образовано предлогом по- и корнем «двиг-», то есть «двигать», «движение» – греческое κινώ. Отсюда же устаревшее церковно-славянское слово «подвизаться». Смысловой основой является именно движение, а предлог «по-» указывает чаще всего на начало движения, на его первый момент. По-двиг – это когда нечто сдвигается с места, приходит в движение (подразумевается, что этому предшествует неподвижность, покой). Подвиг, таким образом, это переход от покоя к движению, вступление в действие.
Подчёркивание первого импульса движения сближает значение слова «подвиг» с боем, войной. Отсюда синонимы – «ратовать», «воевать», «биться», «состязаться» – греческое ἀγών.
Сочетание обоих смыслов – начала движения и ведения боя – даёт нам представление об особой практике, смысл которой состоит в выходе из пассивности, неподвижности и вступлении в напряжённую, длительную, активную борьбу.
Посидев сиднем, подвигнулся Илия
Подвиг начинается с того, что человек выходит из равновесия и из множества дорог, кажущихся открытыми и равно доступными тому, кто не идёт ни по одной из них, делает решительный выбор в пользу какой-то одной – выбор, пересмотреть который в дальнейшем уже невозможно.
Начало подвига впечатляюще описано в русской былине об Илье Муромце. Она начинается многозначительно:
В славном городе во Муроме,
Во селе было Карачарове,
Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын,
Сиднем сидел цело тридцать лет.
Илья Муромец тридцать лет пребывает в полном равновесии. Это объясняется тем, что у него не было ни рук, ни ног, и он был круглый как шар. Все эти подробности призваны подчеркнуть тотальное равновесие человеческого бытия до начала подвига.
Когда к нему приходят калики перехожие и просят пустить в дом и принести попить, Илья Муромец им отвечает:
Ай же вы, калики перехожие!
Не могу отворить ворот широкиих,
Сиднем сижу цело тридцать лет,
Не владаю ни руками, ни ногами.
Но волшебные калики подталкивают – по-двигают – его.
Выставай-ка, Илья, на резвы ноги,
Отворяй-ка ворота широкие,
Пускай-то калик к себе в дом.
Этого магического приказа оказывается достаточно, чтобы Илья Муромец встал. С этого и начинаются его подвиги. В нём просыпается сила, и уже ничто больше не может его остановить, отныне его подвигам не будет конца.
Решимость сдвинуться с места
Прежде чем вступить на стезю подвига, надо решиться. Подвиг – это проверка – смогу / не смогу, выиграю / проиграю, справлюсь / потерплю поражение, дойду / упаду по дороге. Пока не начнёшь, не узнаешь. И вот это начало и заложено в предлоге «по-».
Прежде чем вступить в стихию движения, надо решиться, надо отважиться, посягнуть. Слово «отважиться» отлично подходит к контексту. Оно образовано предлогом «от-» и старо-славянским «вага», что означает «вес», «тяжесть». Отсюда прилагательное «важный», то есть «весомый», «тяжёлый» – и даже «толстый», «упитанный». От-вага – это преодоление тяготения, рывок, стремительный взлёт, утрата веса. По-двиг требует от-ваги, это отвага в действии.
Монахи и воины: подвижники и герои
Слово «подвиг» устойчиво закрепилось за двумя контекстами: религиозным и воинским. Это две высшие касты (или функции) любого индоевропейского (в том числе и славянского) общества – жрецы и воины. В религиозной сфере устойчивым выражением является «монашеский подвиг», отсюда «подвижничество», «подвижник». Здесь «подвиг» означает «аскезу» (греческое – ἄσκησις), упорное повторение духовных упражнений, направленных на полное подчинение тела духу. Подвижник – это монах, который, преодолев инерцию (это важно!), начал упражняться в покорении собственной плоти, и, вступив в борьбу, продолжил её до самого конца. Монах подвизается, то есть, вступив в битву с падшими духами, ведёт её до упора. Это и есть подвижничество.
Если в случае монаха битва ведётся на духовном уровне (точнее, на уровне духа и души), то в случае воина – на уровне психофизическом, на уровне души и тела. Ведь никогда в бою не участвует только плоть, тело движется душой, её волей, её силой, её мужеством, её огнём. Поэтому война – дело души. В ней испытываются души людей. Душа же – главное поле битвы и в аскезе. Но в аскезе есть и тело, за власть над которым ведётся борьба с падшими духами.
Так два пути подвига – монашеский и воинский – сближаются. Французский поэт Артюр Рембо писал в "Сезонах в аду": Le combat spirituel est aussi brutal que la bataille d’hommes. Духовная брань так же жестока, как битва людей. И ещё надо понять, что из них более жестоко: подвиг духа в монашеской келье или подвиг героя на поле боя?
Найди свою войну, герой
Подвиг на поле боя – это удел героя. И снова в истоках лежит изначальное намерение, первый импульс. Чтобы участвовать в бою, надо до него добраться, его достичь. Подвиг начинается с самого первого едва заметного желания сдвинуться с мёртвой точки, отправиться куда-то вдаль, выйти из равновесия.
Подвиг требует зазора, несовпадения, дифференциала. В его глубине лежит резкое ощущение недостаточности того, что есть. На подвиг человека влечёт неудовлетворение существующим положением дел. Поэтому человек срывается с места и ищет поля битвы. Он не просто идёт на войну, он превращает в войну всё, к чему прикасается, любое место, где бы он ни находился, становится театром боевых действий. Воин всегда идёт на войну, куда бы он ни шёл. Он уже подвигнулся и продолжает подвизаться – до конца.
Сочетание подвиг и герой, «героический подвиг» устойчиво. У древних греков «героями» (греческое ἥρως) считались особые существа – в каком-то смысле полубоги, которые были несравнимо выше людей, но одновременно несравнимо ниже богов. Когда человек преодолевал себя, он ещё не становился богом, но, перестав быть человеком, превзойдя человека, превращался в героя. И отныне у него была отдельная от людей судьба. Часто весьма трагичная.
Герой не создаётся поступками, он создаётся актом самопреодоления. Его первым подвигом является преодоление самого себя, и все остальные подвиги следуют из этого. Человек поднимается над собой и движется по траектории, всегда превышающей верхний горизонт человеческого.
Героями становятся благодаря этому первому подвигу.
Человеческое бытие пассивно и бесформенно, оно никуда не ведёт, человека влекут слепые силы судьбы. Герой бросает этим силам вызов, выходит на бой с ними. И с кем бы он ни сражался, он ведёт только одну-единственную войну – войну с роком. Рок смотрит на него из глаз любого из врагов. И герой атакует рок, тем самым подвизаясь за достижение бессмертия, вечной славы.
Аскет бьётся с дьяволом. Куда бы ни бросил взгляд, он видит только его – врага. И не может оставаться неподвижным и придавленным его претендующей на абсолют властью. Монах восстаёт, поднимается на брань. Это и есть подвижничество.
Они очень близки другу к другу: монах и воин, ставшие на путь нескончаемой брани.
Русские любят равновесие
Это о подвиге. Теперь о русском подвиге. Само слово «подвиг» русское и русским же является его значение. Русские всегда осознавали серьёзность подвига. Ведь он состоит в нарушении равновесия. А русские любят равновесие, мы очень мирный и спокойный народ.
Когда мы представляем себе, как «сиднем сидел» тридцать лет Илья Муромец, мы думаем: хорошо же, наверное, он сидел, никому не мешал, не вредил, ничего не портил. И если бы не волшебные калики, он так и просидел бы до самой смерти. И то ладно. Может, оно и к лучшему.
У русского поиск подвига не в крови, не на поверхности. И вообще лучше, когда его нет и потребности в нём нет.
Русские любят неподвижность, в этом они распознают голос самой Земли – влажной и важной, тяжёлой и милой Матери-Земли. И отрываются от неё русские только по очень большой необходимости. Когда дальше уже «хорошо сидеть» не получается. Правда, русские пытаются посидеть ещё и тогда, когда уже явно пора идти. Отсюда обычай «посидеть на дорожку». Не насиделись, мол, надо бы ещё посидеть, хоть немного.
Русские не любят подвигаться, не рвутся на подвиги, не ищут брани. Поэтому на подвиги других народов, не русских, они большого внимания не обращают: им кажется, что это суета и напрасное что-то. Без чего можно было бы обойтись. Русские весьма спокойны.
Поэтому, если дело доходит до настоящего русского подвига, значит, всё совсем серьёзно. Очевидно, что для этого возникли очень весомые основания, и по-другому просто нельзя. Русский подвиг труден на подъём, принятие решения о нём – этот первоначальный импульс к движению – никак не хочет достичь критической силы, норовит рассеяться, растечься. Но если русский начнёт бой с бесами или с врагами Отечества, то тут держитесь, враги. Русский не остановится, пока не опустеет ад.
Подвигнемся же, братие!
Глубоко проникает в значение слова «подвиг» Мусоргский, который выводит в пятом действии "Хованщины" сцену самосожжения старообрядцев в скиту, окружённом царёвыми войсками. Староверы имеют дело не с царскими посланниками, а со свитой самого Антихриста. Брань духовная превращается в столкновение с врагами Старой Веры.
РАСКОЛЬНИКИ
Враг человеков, князь мира сего восста!
РАСКОЛЬНИЦЫ
Страшны ковы антихриста!
РАСКОЛЬНИКИ
Беспредельна злоба его!
РАСКОЛЬНИЦЫ (в бору, за сценой)
Смерть идёт, спасайтеся!
РАСКОЛЬНИКИ
Близко враг, мужайтеся!
И на это раскольница Марфа провозглашает:
Подвиглись.
И несколько дальше в конце акта, завершающегося самосожжением, предводитель староверов Досифей восклицает:
ДОСИФЕЙ
Братия! Подвигнемся,
во Господе правды и любви да узрим свет!
ДОСИФЕЙ И РАСКОЛЬНИКИ
Да сгинут плотские козни ада
от лица светла правды и любви!
(Марфа зажигает свечою костёр.)
Огонь переходит в свет, жизнь в смерть. «Подвиглись».
Вот он русский подвиг: дух и война, любовь и смерть, языки пламени и режущий холод железа. Святая Русь и дыхание Антихриста. Когда больше нельзя «сидеть сиднем», то приходится вставать, подвига́ться, принимать мир и его вопросы как разверзшуюся перед глазами и телами бездну.
Русский, вставай!
Не хотелось погружать такое прекрасное сочетание «русский подвиг», где оба слова нагружены абсолютным смыслом, в банальность. И даже, напротив, хотелось бы спасти, вырвать их из обыденного контекста.
Подвиг хорош не целью и не результатом, а сам собой. Своим напряжением, своей решительностью, своим предельным и запредельным рывком. Именно потому, что русский покой столь силён и тяжёл, ведь это бытие Земли, русский подвиг так труден и вместе с тем так бесконечен.
Если русский человек отрывается от завораживающей неподвижности, он попадает не куда-то, а в самую сердцевину священной истории и сталкивается в ней лицом к лицу ни больше, ни меньше как с самим Антихристом.
Не будь ситуация столь острой и критической в глобальном масштабе, он, наверное, так бы и сидел. Но только самый страшный враг – враг человеческий – и способен его пробудить. И тогда русский человек – нехотя, отмахиваясь, норовя снова рухнуть в родные объятия святой Земли – пробуждается, встаёт, подвизается. И этот подвиг уже не мерится никакой мерой, он безмерен, не соизмерим ни с чем.
Его очень трудно начать, но вообще невозможно закончить.
Илл. Иван Билибин. Добрыня Никитич освобождает от Змея Горыныча Забаву Путятичну (1941 г.)
