Есть такие темы, которые существуют, но о них не говорят. По разным причинам. Например, потому что еще маленькие, не выросли: тогда не говорят, откуда берутся дети. Или есть совсем другие ответы на эти вопросы, и содержание этих ответов зависит как раз от возраста. Да, именно тогда возникают разногласия в понимании происхождения новых детей между сторонниками нахождения детей в капусте или принесения их аистами. Сторонники активного личного участия в этом процессе для появления братиков и сестричек высаживают «капусту» или просят сделать это родителей. А те, кто верит в высокие и светлые силы, ждут «аиста». Может быть, именно так и тогда возникает различие в будущем между теми, кто предпочитает «синицу в руках» или «журавля в небе»? Но уже давно появились и будущие сторонники жизненного прагматизма – это те, кто знает, что детей покупают в магазинах. Так готовят будущих жителей «лондона».
Но есть и другой подход к таким вопросам, когда детей начинают заставлять насильно изучать взрослые представления о происхождении детей. Хорошо ли это и кому хорошо? Скорее, по сути – это духовная педофилия. Да, да, да, духовная педофилия как нравственная толерантность.
Когда-то в детском саду на Западной Украине меня назвал мальчик москалем. Что это? Кто? Почему? А из другого детского сада в другой части страны я знал, что я русский. А про русских я знал, что они всегда защищают слабых. Всегда. Собственно, и наша Победа для меня – это продолжение той национальной миссии, о которой я узнал в детском саду на Волге.
Как быть в такой ситуации, когда мир обращается вдруг к тебе той частью, которая скрыта от тебя? И ты вдруг оказываешься перед тайной, какой-то страшной тайной нашего мира, про которую никто тебе не может сказать просто и ясно. Это как в детских страшных рассказах про «чёрную руку» и другие ужасные истории дошкольного детства. Это как про детей и их появление. Никакая правда не может быть настолько ясной и технологичной, чтобы лишить тайну остатков духовной глубины и неизведанности. Неважно, о чем мы при этом говорим, о Деде Морозе, или появлении ребенка, или… Неважно и сколько вам лет. В жизни всегда есть место тайне.
А мой сосед по общежитию в аспирантуре МГУ, активно общавшийся с профессурой в США и готовивший себя к отъезду под каким-нибудь предлогом в эту страну, активно интересовался особенностями жизни Там. И в частности, он с интересом выяснил, что есть целый ряд тем, на которые в США нельзя говорить. Проблемы есть, но говорить о них нельзя. Все знают про эти проблемы, но делают вид, что они не существуют, хотя постоянно с ними сталкиваются, сосуществуют. И касается это не только негров и лесбиянок. Например, один американский полковник, хорошо выпив русской водки, сказал ему, что он антисемит, но зависит это от количества выпитого. И что в Америке многие – антисемиты, но публично сдерживают себя.
– Ты знаешь, Николай, после войны [Второй мировой] евреи захватили власть в США, – говорил этот американский полковник.
Профессор из Гнесинки в 1990-е годы рассказывал по радио о своем преподавании в США и об американских студентах. Поехал он преподавать историю музыки в американском университете. Читал себе и читал, но через некоторое время его начала напрягать студентка за первым столом. Она поднимала ноги на парту, раздвигала их и демонстрировала ему нижнее белье. Он сделал ей замечание, это вызвало скандал. Американские профессора говорили ему на ушко, что таким студентам нельзя делать замечание, они определяют регламент поведения в университете. Оказалось, что эта студентка одна из самых влиятельных фигур университета. Она была негритянкой, возглавляла общество лесбиянок университета, которое было чуть ли не самым влиятельным в учебном заведении. Кроме того, нашему профессору поставили в вину, что в его истории музыки среди композиторов нет негров и нет женщин. – Они должны быть там! – Нашего профессора вызвали на суд в университете. Американские профессора боялись за него и советовали ему покаяться. Мы сейчас очень хорошо представляем все эти формы публичного унижения и принуждения, видим их в новостях из США. Скажу коротко, наш профессор выиграл суд. Американские профессора были в шоке и в восторге. Профессора американские за другое, чем студенты, но они боятся быть теми, кто они, и за то, что они разделяют. А нашему профессору после этого стало неинтересно в той системе образования и жизни. А теперь скажите мне, спряталась ли в той системе отношений и обучения где-то какая-то «эффективность», которая обходит нас на повороте и кого мы должны догонять? Мы должны идти в другом направлении!
Дама, с которой я какое-то время работал в «Стройтрансгазе», рассказывала о том, как в 1990-е годы она открывала какой-то новогодний бал у мэра Нью-Йорка Джулиани. Тогда русские в мире были ещё в моде. Все считали, что нас освободили, поздравляли и не слышали попыток им объяснить, что мы ни о чем их не просили и живем совсем для другого. В общем, этой девушке, которая жила тогда в США, предложили открыть новогодний бал. Но в рамках политики толерантности, она должна была не просто открыть бал, а сделать это вместе с неврологическим больным человеком в коляске. Она не смогла этого сделать и запустила коляску от себя. Не буду обсуждать здесь саму идею этой толерантности и ее искренность. Просто констатация. Потом уже пьяные участники бала говорили девушке, что они тоже не любят таких людей, но не могут об этом открыто сказать, или показать.
США. Очень многие люди – лицемеры. Люди без лица, они просто формально улыбаются. Но эти улыбки такие, что ты хочешь, чтобы на них появилось хоть что-то человеческое, выражающее настоящие чувства и переживания. И эти переживания касались бы не только примитивных потребностей, но и затрагивали какие-то важные вопросы смысла жизни человека и его ценностей. Там права заменяют душу.
Во второй половине 1980-х годов, в период перестройки, у нас в СССР стало постепенно сознательно формироваться напряженное и осторожное отношение к слову «русский». Можно даже вспомнить, что был целый проект по вытеснению слова «русский» как изначально лингвистически формирующему противоположную индивидуализму ценность – коллективизм. При употреблении этого слова до сих пор произносящий его человек должен (как бы) произнести, что он не националист, но хочет сказать именно это слово «русский». Появилась необходимость каждый раз добавлять такое объяснение, так же как, упоминая ИГИЛ, мы обязательно добавляем, что это террористическая организация, запрещенная в России.
А вот в период «застоя» была совсем другая история, которая заставила меня опять же в детстве задуматься о том, что есть что. Тогда я обратил внимание на то, что очень часто в песнях Россия выступает синонимом Советского Союза. Вот и возник вопрос – почему? Это пример другой, прямо противоположной, проблемы – о которой не говорят. Но о ней не говорят не потому что нельзя, а потому что все и так знают, хотя объяснить не могут. Это было приблизительно на уровне того, что «Волга впадает в Каспийское море». Люди все это нормально воспринимали и понимали. И такое понимание было не на уровне формулировок, а на уровне естественного состояния мира. А меня-то волновало именно это «естество», ведь оно должно было быть еще до Союза? И осталось ведь и после него?
Когда я с родителями попал в Германию, там я встретился в полку с представителями всех национальностей нашей большой страны. Увидел всех и сразу. Увидел, чем и как они отличаются. Взаимодействие проявляет состав системы и качества элементов – говорит философия. Так и «дружба народов» проявила и общее, и отличия, и отношение друг к другу. Все вдруг стало наполняться содержанием и быть видимым.
Представители одних национальностей, например, всегда были поварами в столовой. Это передавалось от призыва к призыву. Другие были каптерами и распоряжались вещами. Украинцы очень любили руководить и, как правило, были командирами, сержантами и даже старшинами. Чеченцы почти полностью составляли состав разведвзвода. Русские составляли около трети численности полка. Тогда же я узнал, что именно опыт Великой Отечественной войны, опыт 1941 года показал (тогда были и национальные части), что воинская часть сохраняет свою боеспособность при минимальной 30% численности в ней русских.
Ещё обращали внимание на себя национальные землячества. Очень многие дружили, держались постоянно вместе и даже ходили в кино и рассаживались совместно именно по национальным сообществам. Русские же, как и когда-то в битве при Калке в далекой истории, были сами по себе. Меня даже заинтересовало, есть ли что-то у русских, что тоже передается от одного к другому именно по национальному признаку, а не по каким-то другим человеческим или воинским качествам и достоинствам. Какое же было у меня удивление, когда я узнал, что есть такое у русских, и что именно есть. Оказалось, что русскими передается от человека к человеку только одна социальная роль, одна должность в воинской части – место почтальона. Это один из самых уважаемых людей в полку, искренне уважаемый всеми.
Надо ли после этого объяснять и разъяснять особенности национальной психологии, ценностей, смыслов и цивилизации? Нет. После этого читателю должно самостоятельно все становится ясным, как на белом снегу зимой все вдруг становится видимым, очевидно различимым, черно-белым. Единственное, что можно сказать после этого, что «русский» можно говорить открыто, не оправдываясь в национализме. Русский оказался таким же, как учили меня в детском саду (русские – это те, кто всех защищает): он открыт, смел, справедлив, он нужен всем. И он защитник и хранитель главного для всех. Почему и за что? – Просто так.
