«ЗАВТРА». Наверное, в паре «Данилевский — Леонтьев» приоритет в разработке теории цивилизации принадлежит Николаю Яковлевичу Данилевскому (1822—1885)?
Валентин КАТАСОНОВ. Безусловно. Именно последний основные идеи о культурно-исторических типах (так он называл цивилизацию) изложил в своей знаменитой работе «Россия и Европа» (1871). Признавая человечество за пустую абстракцию, Данилевский видит в культурно-историческом типе (КИТ) высшее и окончательное выражение социального единства. Данилевский в рамках культурно-исторического типа выделяет четыре основных сферы, или вида деятельности: а) деятельность религиозная; б) собственно культурная (наука, искусство, промышленность); в) политическая и г) социально-экономическая. Важным скрепляющим культурно-исторический тип началом является язык. Следует учитывать, что Данилевский по своему образованию и опыту работы был биологом, поэтому в его теории КИТ повышенное внимание уделяется природно-географическим и этнографическим началам цивилизации. Представления Данилевского об обществе имеют признаки натуралистической социологии. Данилевский насчитывает десять типов, уже проявившихся в истории. Это:
1) египетский; 2) китайский; 3) ассиро-вавилоно-финикийский (или древнесемитический); 4) индийский; 5) иранский; 6) еврейский; 7) греческий; 8) римский; 9) новосемитический (или аравийский); 10) германо-романский (или европейский).
Данилевский не считает, что его список является исчерпывающим. В него не попали те типы, которые не успели развиться и достичь стадии зрелости. Он упоминает два таких типа (мексиканский и перуанский), «погибших насильственною смертью и не успевших совершить своего развития». Некоторые ещё только зарождаются, и их будущее неясно (скорее всего, они не сумеют развиться в нечто оригинальное, самобытное). К таковым он относит, в частности, Новый Свет (Северную Америку).
«ЗАВТРА». Леонтьев в разных своих публикациях неоднократно повторяет, что он — ученик и последователь Данилевского.
Валентин КАТАСОНОВ. Константин Николаевич не только хорошо усваивает мысли Данилевского, он дополняет учение своего предшественника, при этом даже высказывает некоторые критические замечания в адрес своего учителя. Леонтьев ещё больше усилил натуралистический характер социологии Данилевского. Константин Николаевич постоянно сравнивает общество с живым организмом. Натурализм Леонтьева причудливым образом сочетается с эстетическим подходом к оценке общества и истории. Красота — главный и универсальный критерий оценок, применимый в равной мере к физическому миру, миру органическому и миру социальному. Даже нравственные оценки (особенно в применении к обществу, государству, нации, человечеству) у Леонтьева занимают подчинённое место по отношению к оценкам эстетическим. Со временем он доводит свои рассуждения до полного отрицания возможности применения понятий «нравственный» и «безнравственный» к таким явлениям общественной жизни, как государство, политика, власть. Так, Леонтьев утверждал, что власть может быть сильной или слабой, но она не может быть нравственной или безнравственной.
При ярко выраженном эстетическом начале в Леонтьеве этот русский мыслитель был человеком религиозным и богобоязненным. Соответственно он не мог не признавать, что высшим критерием любых человеческих поступков являются религиозные нормы и догматы. Но эти нормы, опять-таки, применимы лишь к индивидуальной личности. А применение их к обществу, государству, разным социальным группам весьма сомнительно, если не ошибочно. Одним словом, Леонтьев как бы выносил Бога и религию за рамки своих умственных рассуждений. А любимый им византизм с его Восточным христианством и самодержавием Леонтьев воспринимал больше с эстетической и политической точек зрения. В Восточной Церкви ему нравится красота богослужений, а в царской (императорской) власти — сила.
«ЗАВТРА». Но тогда Леонтьева нельзя отнести к разряду «классических» русских религиозных философов?
Валентин КАТАСОНОВ. Да. И это несмотря на то, что Леонтьев вёл крайне напряжённую личную духовно-религиозную жизнь, искренне испытывал страх Божий, а в конце жизни был пострижен в монашество. Это противоречие между личной религиозностью Леонтьева и его социологией с ярко выраженным натуралистическим началом бросается в глаза любому, кто погружается в изучение творчества и жизни Леонтьева. Натуралистическая философия Леонтьева резко контрастирует с социологией славянофилов и русских религиозных философов (ставящей в центре общественной жизни Бога). Он был нестандартным мыслителем, который не примыкал ни к славянофилам, ни к позитивистам-материалистам, ни к религиозным философам, ни к каким другим школам и лагерям.
«ЗАВТРА». Тогда каково место Бога и религии в социологии К. Леонтьева?
Валентин КАТАСОНОВ. Вот здесь и констатируем, что Леонтьева всё-таки можно назвать религиозным мыслителем. Бог незримо присутствует во всех умственных построениях Леонтьева. Схема рассуждений Константина Николаевича такова. Без сильной государственной власти общество существовать не может, оно неизбежно входит в состояние хаоса, анархии. Условием же сильной власти является готовность людей подчиняться государству. Но не всякому, а лишь тому, которое является монархическим. Самодержавному царю (монарху) можно подчиняться и служить лишь в том случае, если люди признают его Помазанником Божиим. Но для того, чтобы признавать божественную природу власти царя и служить ему, люди должны верить в Бога. И не просто верить в Бога, но бояться Его. Леонтьев очень жёсток в своих выводах: если в народе нет страха Божия, то общество обречено на распад, революцию, хаос, энтропию. Либерализм — форма проявления, признак такого распада. Утрату страха Божьего лишь частично и ненадолго можно заместить, компенсировать страхом искусственным. Но создающая такой искусственный страх диктатура безбожного государства не может существовать сколь-нибудь долго. Либерализм и диктатура общество не спасают, наоборот, ещё более ускоряют его гибель. Утрата людьми страха Божьего неизбежно приближает конец человеческой истории. Собирательным образом такого безбожного человека у Леонтьева является «средний европеец», серая личность, законченный материалист, буржуа (если не по социальному статусу, то по состоянию духа). Такая серая личность описана Леонтьевым в одном из его главных произведений «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» (1872—1884). Апокалипсис, описанный Иоанном Богословом, для Леонтьева является вещью очевидной, не требующей никаких «научных» доказательств.
«ЗАВТРА». Расскажите теперь о трёх стадиях развития цивилизации по Леонтьеву.
Валентин КАТАСОНОВ. Действительно, главное дополнение Леонтьева к теории цивилизации Данилевского — теория трёх стадий развитияцивилизации.Это стадии юности, зрелости и старости. В терминологии Леонтьева — первичной простоты, цветущей сложности и угасания, ведущего к смерти. Последнюю стадию он ещё называл «вторичным смесительным упрощением». Любая цивилизация имеет временные пределы своего существования. По Леонтьеву, максимальный возраст цивилизации — 1000—1200 лет (об этом он, в частности, писал в своей работе «Византизм и славянство»).
Особый интерес для Леонтьева представляет германо-романская, илиевропейская цивилизация. Та самая цивилизация, на которую ориентировалась как на эталон для подражания российская элита (аристократия и интеллигенция). Леонтьев убедительно показал, что эта цивилизация, начиная с конца XVIIIвека (рубежом он определил французскую революцию 1789 года), вступила в стадию разложения, угасания, умирания, «вторичногосмесительного упрощения». Фактически речь идёт об окончательном переходе Европы на рельсы капиталистического развития. Вот фрагмент из работы «Византизм и славянство» (1875), где он разъясняет свою теорию трёх стадий: «Вся Европа с XVIII века уравнивается постепенно, смешивается вторично. Она была проста и смешана до IX века; она хочет быть опять смешана в XIX веке, она стремится посредством этого смешения к идеалу однообразной простоты и, не дойдя до него далеко, должна будет пасть и уступить место другим. Весьма сходные между собой вначале кельто-романские, кельто-германские зародыши стали давно разнообразными, развитыми организмами и мечтают теперь стать опять сходными скелетами. Дуб, сосна, яблоня и тополь недовольны теми отличиями, которые создались у них в период цветущего осложнения и которые придавали столько разнообразия общей картине западного пышного сада. Они сообща рыдают о том, что у них есть еще какая-то сдерживающая кора, какие-то остатки обременительных листьев и вредных цветов, они жаждут слиться в одно, в смешанное и в упрощённое среднепропорциональное дерево... Везде одни и те же более или менее демократизированные конституции. Везде германский рационализм, псевдобританская свобода, французское равенство, итальянская распущенность или испанский фанатизм, обращённый на службу той же распущенности... везде слепые надежды на земное полное равенство! Везде ослепление фаталистическое, непонятное! Везде реальная наука и ненаучная вера в уравнительный и гуманный прогресс...
Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияние газетного и книжного мира, сложность в приёмах самой науки — всё это не есть опровержение мне. Все это лишь орудия смешения — это исполинская толчея, всех и всё толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; всё это сложный алгебраический приём, стремящийся привести всех и всё к одному знаменателю. Приёмы эгалитарного прогресса — сложны, но цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию. Цель всего — средний человек, буржуа спокойный среди миллионов точно таких же людей, тоже спокойных».
«ЗАВТРА». А если сравнить такие фигуры, как К. Леонтьев и О. Шпенглер?
Валентин КАТАСОНОВ. Половина всего того, что написал Леонтьев в последние двадцать лет своей жизни, посвящено теме, которую условно можно назвать «Закат Европы». Кстати, именно под таким названием (Der Untergang des Abendlandes — нем.)вышла книга Освальда Шпенглера через полвека после того, как были опубликованы первые работы Леонтьева о кризисе европейской цивилизации. Первая часть работы Шпенглера была опубликована в 1918 году, вторая — в 1922 году. В то же время К. Леонтьев впервые свои взгляды на всемирную историю, Европу и Россию изложил в статье «Грамотность и народность», которая появилась на свет в 1870 году. Есть некоторые основания полагать, что свою знаменитую книгу Шпенглер писал, будучи знакомым с идеями Константина Николаевича. В период 1921—1926 гг. Николай Бердяев тесно общался со Шпенглером, при этом в сфере их общих интересов находилось творческое наследие Леонтьева.
«ЗАВТРА». А что писал Леонтьев о византизме как цивилизации?
Валентин КАТАСОНОВ. Критическому осмыслению со стороны Леонтьева подверглись некоторые моменты учения Данилевского. В частности, Леонтьев в отличие от Данилевского очень проникся идеями христианской эсхатологии (учение о конечности земной истории) и видит в мире множество признаков «последних дней» (Апокалипсис). Из этого он делает вывод, что новых цивилизаций уже нарождаться не будет. Надежды у человечества на то, что оно может пересесть с «тонущего корабля» европейской цивилизации на корабль какой-то новой, «молодой» цивилизации, нет.
Леонтьев восполняет такой «пробел» в работе «Россия и Европа», как неопределённость цивилизационного статуса России. «Вписать» Россию ни в одну из десяти перечисленных Данилевским цивилизаций не получается. Не вызывает сомнения, что Россия не входит в состав европейской (германо-романской) цивилизации. Леонтьев полагает, что Россия является преемницей той цивилизации, которую Данилевский выпустил из поля своего зрения и которую можно назвать «византийской цивилизацией». Таким образом список цивилизаций увеличивается с десяти до одиннадцати. Россия — наследница Византии как носительницы Восточного христианства (Православия) и особой формы монархии, называемой самодержавием.
Византизм, согласно общепринятому сегодня пониманию, — особый тип отношений между Церковью и государством, где Церковь и государство не противостоят друг другу, а, напротив, взаимно дополняют, помогают друг другу. Они находятся в состоянии согласия (гармонии) и сотрудничества (синергии). При этом свобода и самостоятельность каждого в его собственной области не отменяется. Некоторые авторы полагают, что византизм — лишь новое название того, что на протяжении многих веков называлось «симфонией» властей — церковной и светской. Отклонения от «симфонии» как в одну сторону (монарх доминирует над Церковью), так и в другую (доминирование Церкви над монархом) ведут к разрушению общества. Церковь же в согласии с государством направляет и ведёт общественную жизнь по путям, угодным Богу. В таком понимании Церковь и государство — это два различных проявления одного и того же органического целого. Сам Леонтьев отмечал, что идея «симфонии» государства и Церкви идёт от создателя Византийской империи Константина Великого (285—337).
Впрочем, некоторые историки, богословы и правоведы полагают, что принцип «симфонии» получил внятное воплощение в социально-политической доктрине императора Юстиниана I (482—565). Юстиниан считал, что государство должно опираться на добротные правовые основания. По его указанию правоведы проделали большую работу. Они упорядочили, систематизировали всё юридическое наследие древнеримской империи. В итоге появился Кодекс Юстиниана, который по сей день считается классическим памятником цивилизованного правотворчества. По нему современные студенты-юристы изучают римское право. С Юстинианом утвердилась особая система отношений между государством и Церковью. Её своеобразие заключалось в том, что она позволяла императору совмещать функции правителя и первосвященника. Это было персонифицированное объединение всей полноты светской и духовной власти. Как отмечает современный исследователь Византии и византизма Владислав Бачинин, оно получило название цезаропапизма. Цезаропапизм Юстиниана не был жёстким и всеобъемлющим. Император признавал за папой римским и константинопольским патриархом права на исполнение ими обязанностей по руководству церковной жизнью. Однако в тех случаях, когда этого требовали обстоятельства, Юстиниан решительно вмешивался в жизнь Церкви. Позднее принцип цезаропапизма трансформировался в принцип «симфонии». Это произошло в IX веке при патриархе Фотии.
Примерно в это же время императором Василием I Македонским эти идеи были воплощены в «Эпанагоге» — своеобразном кодексе, регулирующем отношения Церкви и государства. Этот кодекс действовал до конца существования Византийской империи. В церковных и философских трактатах Церковь и государство, существующие в симфонии, уподобляются единству человека, состоящего из души и тела; каждой природе соответствует управляющая его власть: императора — телом, патриарха — душой. Утверждается таинство и в то же время цельность и двухсоставная природа человека и единство Церкви и государства.
«ЗАВТРА». И после падения Византии Россия выступает как её восприемница?
Валентин КАТАСОНОВ. Да. Провозглашается лозунг: «Москва — третий Рим».Византийские идеи и чувства объединяли, сплачивали русских людей для борьбы с иноземцами, в разное время вторгавшимися на Русскую землю. Силу русских испытали на себе татары и монголы, поляки и шведы, турки и французы. Под знаменем византизма Россия «в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы» («Записки отшельника»). «Вещественная сила» византизма чувствовалась во всём: под его влиянием Россия крепла, «росла и умнела», при этом и жизнь её «разнообразилась и развивалась».
Однако опыт реализации симфонического единства Церкви и государства, по мнению большинства историков и богословов, кончился на Востоке в начале XVвека, а в России — в ходе реформ Петра Великого, которые привели к отмене патриаршества.
К. Леонтьев переживал по поводу того, что в России даже образованные слои имели весьма смутное представление о Византии: многим она представляется чем-то «сухим, скучным», «даже жалким и подлым». Константин Николаевич сожалел, что не нашлось ещё людей, которые, обладая художественным дарованием, посвятили бы свой талант описанию византизма, сумели бы развеять «вздорные», «самые превратные представления» о нём и донести до читателя, «сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии». О византизме в России в конце XIX — начале XX вв. любили поговорить либеральные интеллектуалы — но как о явлении прошлой истории. Леонтьев в своих работах говорил о византизмебудущего.Автор интересной статьи о Леонтьеве Н.М. Северикова пишет об этом византизме будущего: «…За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития — произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности. Идеи византизма в интерпретации К. Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской роли в объединении православнохристианских народов — именно их единство и должно стать залогом утверждения византистских идей завтра, или, как выражает свою мысль К. Н. Леонтьев, «византизма» будущего».
«ЗАВТРА». Говоря о наследии Леонтьева, нельзя обойти и такую тему, как Россия и панславизм.
Валентин КАТАСОНОВ. Панславизм — идеология, сформировавшаяся в странах, населённых славянскими народами, в основе которой лежат идеи о необходимости славянского национального политического объединения на основе этнической, культурной и языковой общности. Сформировалась в среде славянских народов в конце XVIII — первой половине XIX веков. Часто используемые символы панславистского движения — это панславянские цвета (синий, белый и красный) и панславянский гимн «Гей, славяне». Первым панславистом был Юрий Крижанич — хорватский католический миссионер, выступавший за единство славянских народов и пытавшийся создать для славянских народов единый славянский язык. Известен тем, что, находясь в ссылке в Тобольске, написал трактат «Политика», где предрёк освобождение всех славянских народов от иноземного ига и появление единого славянского государства.
Во времена Леонтьева резко активизировалась умственная и политическая деятельность в пользу «панславизма». Некоторые идеологи «панславизма» полагали, что славянские народы могут образовать свою цивилизацию. Константин Николаевич всячески доказывал, что «славянская цивилизация» — утопия, если не сказать авантюра. Она может нанести серьёзный ущерб России.
«ЗАВТРА». Но ведь в разных странах Европы (в Австро-Венгрии, на Балканах) и в России активно продвигались идеи объединения славянских народов и создания некоей славянской федерации с Россией в качестве ее ядра.
Валентин КАТАСОНОВ. Сторонники этой идеи даже находили нужные им аргументы у Данилевского, который, как мы выше отметили, несколько увлёкся этнографическим (племенным) фактором формирования цивилизаций. Панслависты пытались даже апеллировать к славянофилам. Распространялись искажённые представления о славянофилах, которые якобы ратовали за объединение всех славян. Но славянофилы на самом деле славянофилами не были, таковое название как некую кличку они получили от своих недругов или не очень грамотных наблюдателей. Правильнее русских мыслителей типа Ивана и Константина Аксаковых, Ивана Киреевского, Алексея Хомякова, Юрия Самарина можно назвать русофилами. Для них ключевыми ориентирами их мировоззрения была формула Уварова «Православие, самодержавие, народность». На первом месте в этой формуле была религия, причем именно Восточное христианство. Между славянами были принципиальные религиозные различия. Среди славян — православные (русские, сербы, болгары), католики (поляки и хорваты), протестанты (чехи), мусульмане (боснийцы).
А что касается последнего члена формулы — «народности», то, как справедливо указывал тот же Леонтьев, под народностью славянофилы понимали не только и не столько племенную общность, сколько общность социальную. Россия во времена славянофилов уже была многонациональным государством, где славяне были лишь одним из многих десятков народов и племён. Россию как единый народ скрепляла отнюдь не кровь, а прежде всего Православие, а также развившаяся на его основе культура.
Созданию чисто славянского союза препятствует ряд серьезных причин: разнообразные племена славян разделены разными религиями, географическим положением, различиями экономических интересов, сильной верой славянских народов в «гуманизм» западного прогресса. «Леонтьев не находит у славянства объединяющей идеи, кроме тяготения к американскому или европейскому эвдемоническому идеалу, но отнюдь не к византийскому. Предпосылкой борьбы с разрушительной силой «общелиберальной заразы» в России, по мысли Леонтьева, может стать византийское Православие, а также «великий восточнохристианский союз» с Россией во главе. Восточнохристианские народы ближе к русскому: они ещё «не пропитались европеизмом», пагубным для человека».
«ЗАВТРА». Леонтьев был реалистом. И он наверняка понимал, что хотя Россия не является частью европейской цивилизации, однако угроза поглощения её этой цивилизацией существует?
Валентин КАТАСОНОВ. Когда-то европейская цивилизация была «цветущей сложностью», и Леонтьев как эстет этой Европой восхищается (крестовые походы, рыцарство, аристократия, ярко выраженная сословность феодального общества). Однако Европа XIX века — уже умирающая цивилизация, которая может за собой в могилу утянуть и Россию. Россия как цивилизация также немолода. По оценкам Леонтьева, ей никак не меньше 1000 лет. Она также на пороге заката. По его мнению, предела «цветущей сложности» Россия достигла в эпоху Екатерины II. Леонтьев полагает, что жизнь России как византийской цивилизации можно продлить. Для этого её надо «подморозить», т. е. затормозить процесс умирания. Безусловно, самое главное в этом деле — сохранить «ядро» цивилизации в виде Восточного христианства. Следовательно, необходимо всячески препятствовать всякого рода посягательствам на это «ядро». А такие посягательства были постоянными. Прежде всего со стороны Римского престола. Леонтьев к концу жизни стал непримиримым противником Владимира Соловьёва, который носился с идеей объединения всех христианских церквей под эгидой Папы. Борясь за сохранение и укрепление «ядра», Леонтьев готов был пойти на определённые уступки и жертвы по части других элементов русской цивилизации.
На фоне того, что Леонтьев достаточно подробно говорит о европейской цивилизации и «закате» Европы, его замечания о другой части Запада — Америке — крайне редки. Леонтьев считал Североамериканские СоединённыеШтаты цивилизацией, которая ещё пребывала в зачаточном состоянии. Он её никак не отождествлял с цивилизаций европейской. Конечно, в 70—80-е гг. XIX века трудно было ещё определить вектор цивилизационного развития САСШ. Но на чисто субъективном, интуитивном уровне Леонтьев (в отличие от некоторых других русских интеллектуалов того времени) воспринимал Америку крайне негативно: «Я когда думаю о России будущей, то я как непременное условие ставлю появление именно таких мыслителей и вождей, которые сумеют к делу приложить тот род ненависти к этой все-Америке, которою я теперь почти одиноко и в глубине сердца моего бессильно пылаю! Чувство моё пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю. И вся Америка эта… к чёрту!» (письмо К.А. Губастову от 17 августа 1889 г.). Любопытно, что Леонтьев использует выражение «все-Америка»; вероятно этим он хотел подчеркнуть особо космополитический характер зародыша американской цивилизации. Сегодня, когда Вашингтон завершает свой проект Pax Americana, особенно понятным становится смысл выражения «все-Америка».
Беседу вёл Александр Владимиров
