Русская мечта — это неслиянное единство культурно-исторических и личностных кодов русского человека в их идеальнопроективном и насущно-бытийном измерениях. Эти коды были сформулированы Александром Андреевичем Прохановым в его романе "Таблица Агеева". В моём понимании можно выделить четыре основных блока кодов, каждый из которых выходит на центральный блок, который строится на кодах «Победа — Чудо — Космос».
1‑й блок — Непокорность. С ним кровно связаны такие коды, как Волга и Сталинград.
2‑й блок — земной рай, справедливость, бессмертие, всечеловечность.
3‑й блок — кенозис, служение, богопознание, оборонное сознание, простота.
4‑й блок я называю кодами святоотечески новой традиции: они начинаются с кода Херсонеса, выражаются в кодах русского лидерства и так же как в 3‑м блоке связаны с богопознанием и простотой.
Теперь рассмотрим ключевые русские коды подробно.
Сталинградское чудо — апофеоз Волги
Начнём с первого, куда надо включить Волгу и Сталинград, — с выходом на Победу и на Космос. И сразу необходимо подчеркнуть, что в заявленных четырёх блоках Победа и Космос оказываются ключевыми и заключительными. В данном случае код Волги и код Сталинграда действительно «рифмуются». Причём если Сталинград связан с советским периодом, то Волга, с её бунтарским духом, с её Стенькой Разиным и просто даже с русскими народными (в том числе и разбойничьими) песнями — это выход на своеобразную и глубокую бунтарскую традицию русского человека.
Учитывая сквозной антиномизм, который (через неслиянное единство) пронизывает всю Русскую мечту, необходимо подчеркнуть, что «государствообразующий» характер нашей великой реки тем не менее оказывается таким же органичным, как и бунтарский смысл Волги. На Волге, в бывшем Симбирске находились ключевые наделы русской аристократии — и Карамзина, и многих его современников. То есть даже в плане выхода на русско-аристократический характер Волга занимает исключительное место — в виде Симбирска. И не случайно то, что Ленин с Керенским тоже оттуда.
Сталинград — некий апофеоз кода Волги, его сконцентрированное воплощение. Известная формула «русские не сдаются» — соотносится со Сталинградом. В неслиянном единстве с Победой и Сталинградом идёт код Чуда, Русского чуда. Его можно почувствовать через мем «ничего себе». Он выражает некое состояние русского восторга-изумления в духе Суворова — ничего себе получилось!
Победа под Сталинградом фактически никем не ожидалась, кроме нас самих. Союзники уже приникли, притихли, считая, что Сталинград однозначно будет захвачен. И Гитлер несколько раз парады заказывал. В плане военно-стратегическом мы победили вопреки всему. Код Сталинграда связан с некоей изначальной обречённостью. И одновременно здесь — неслиянное единство с Чудом — потому что русских побед не бывает без чуда. Их не бывает без этакого суворовского дива-«удивления» как принципа: удивил — значит, победил.
Мы знаем о возможности внезапного чудесного изменения. Нам известно о том, что сама победа связана с чудом в неслиянном единстве. И можно дать ретроспективу не только Сталинграда, но и всех остальных наших великих побед. Даже и в плане Ледового побоища, и Куликова поля, где тоже в общем‑то, согласно каким‑то обстоятельствам, мы не должны были победить — и тем не менее победили.
Русская космическая запредельность
В плане выхода в Космос чрезвычайно важна цепочка «Победа–Чудо– Космос». Данный код — прежде всего, символ закрайности, максимализма русского творчества, русской исторической устремлённости. Закрайность — это вообще выход за пределы того, что дано сегодня и сейчас.
Она непосредственно связана с Королёвым — Гагариным, но здесь нельзя обойтись без наших великих учёных, которые тоже мыслили закрайними категориями. Можно выделить Лобачевского и Васильева, которые просто сломали всю предыдущую систему — один евклидовую геометрию, другой даже не только формальную, но и диалектическую логику. И в данном случае Космос находится в неслиянном единстве, что также подразумевает и авангард, особенно в лице Велимира Хлебникова. Это тоже органическая часть русского космизма с его выходом за пределы, в данном случае — в «заумный» язык, когда, собственно, «просто» русского языка, при всем его богатстве, оказывается, не хватает
Но применительно к первому блоку кодов, насчет несгибаемости русского человека, хотелось бы подчеркнуть, что Космос как раз это и показал. Если брать гагаринские дела — для мира всё было тоже очень неожиданно. И, по большому счёту, опять тут всё происходит в неслиянном единстве — не только с Победой, но и с Чудом. Здесь тоже имеет место непредсказуемый фактор, но уже в плане закрайности.
В данном плане надо вспомнить про запредельность и указать на "Россию вечную" Юрия Витальевича Мамлеева. Русский человек именно тогда себя раскрывает, когда выходит за горизонт.
Итак, первый блок действительно характеризует непокорность — до последнего, вопреки всем обстоятельствам, вопреки какому‑то здравому смыслу, вопреки каким‑то стратегическим соображениям. Это характер творчества, которое оказывается непредсказуемым, диким, непонятным (как минимум) для современников.
Рай русской правды
Второй блок можно назвать Русской мечтой в узком смысле, включая туда Земной Рай, Справедливость (с выходом на бессмертие) и Всечеловечность. И опять «концовка» — Победа, Чудо и Космос. В конечном счёте, всё в наших кодах выходит на эту триаду. Касательно Земного Рая можно вспомнить не только Царство Божие на Земле. Вспоминается и образ Левина из "Анны Карениной", и откровение, которое ему пришло в конце этого романа: жить по Богу, жить по Правде, жить по Совести. Жить по Душе — такой синоним тоже прозвучал в романе.
Жизнь по Правде — это главный антропоцентрический аспект Земного Рая для русского человека, достижимый здесь и сейчас. И с ним в неслиянном единстве находится реальность, которую называют Беловодьем, и градом Китежем, и даже в, какой‑то степени, Тридевятым царством из русских народных сказок. Главное, что для русского человека это духовное понятие. Оно в душе, оно постоянно присутствует. И всегда можно куда‑то отправиться — в царство справедливости, в Царство Божье. Во всех этих мифах данное внутреннее состояние является определяющим. Для того чтобы попасть в тот северный (земной) рай, куда Моислав Новгородец плавал, нужно быть праведным. Живя по Богу, живя по Правде.
То же самое Беловодье открывается только тем, кто зрит через сердце. Остальные могут бродить по Евразии тысячелетиями и ничего не найти. Так вечно и жить там. Те же монголы, как известно, тоже пытались найти град Китеж.
И очень важно, что наши враги именно в эти коды русского человека бьют наиболее прицельно. И в данном случае можно выделить антикод хилиазма. Некогда действительно произошел чудовищный соблазн русского человека — не просто социализмом. Потому что мы понимаем — русский человек Маркса ни при какой погоде не читал, как сказал Сергей Есенин. Главное — большевики купили русского человека именно этой имманентной Инонией, если опять выражаться языком Есенина, этим Царством Божьим «здесь и сейчас». И не только русского мужика купили, но, мы знаем, что и Белый, и Блок в общем‑то на это тоже «купились».
В данном случае надо подчеркнуть тонкий момент — в 1991 году также случился соблазн земным раем здесь и сейчас, но уже в виде капиталистического будущего, которое наступит, как говорится, на следующий день, с приходом к власти Ельцина.
Именно этот блок — Русской мечты в узком смысле — был наиболее подвержен искажениям, особенно в XX веке. Советская идеология обобществила Земной Рай. В собственной русской традиции он располагался в личностном плане прежде всего, не в общинном, а именно в личностном. А здесь произошло своеобразное обобществление. Казалось бы, это органический процесс, но тем страшнее оказались последствия. Обобществление произошло как некая объективация, как доступность каждому. Может быть, и сейчас тоже действует этот соблазн, даже в наши дни, когда нас пытаются прельщать потребительcким раем. И критика правительства тоже идёт по той линии, что русский человек недостаточно обеспечен материально. Данный соблазн уже два раза угробил Русскую империю — в 1917 и 1991 годах. Поэтому разбираемый блок кодов, с одной стороны, наиболее укоренён в русской традиции. А с другой стороны — по принципу «с высокого корабля глубже падать» — он оказался и наиболее уязвимым.
Сакральный правёж
Здесь остро встаёт тема Справедливости. Она насквозь пронизана антикодовостью. В каком смысле? Безусловно, справедливость в русском классическом варианте была зафиксирована в эпоху Ивана Грозного с его «правёжной» властью, принципы которой он сформулировал в своих письмах к Курбскому. Но за этим не стоит ветхозаветный принцип справедливости, который, в свою очередь, был и у язычников (например, Горация). Это знаменитые — «ты — мне, я — тебе» и «око за око, зуб за зуб». За этим ветхозаветным языческим принципом справедливости стоит сегодняшний антикод — дескать, вот она, справедливость, которая должна быть.
А суть «правёжности» Ивана Грозного была в том, что он отчасти берёт на себя функцию Божьего промысла — но именно как помазанник. Здесь прямая связь с его венчанием на царство и титулом царя. Это как функция Божьего промысла. Царь и оказался, в оптике Ивана Грозного, исключительной Личностью — благодаря венчанию на царство. Благодаря титулу царя он имел право стать соучастником Божьего промысла. Справедливость, по Грозному, подразумевала именно принцип высшего наказания, принцип сакральной кары, принцип правёжного суда здесь и сейчас. Царь выступал как предтеча Божьего Суда, как некая эсхатологическая и промыслительная составляющая одновременно. Без всякого ветхозаветного и языческого принципа «ты — мне, я — тебе».
Зло, повергаемое каре, не есть какая‑то абсолютная категория, оно есть категория этическая, хотя ей здесь и придаётся провиденциальный, эсхатологический смысл. Здесь тоже могли быть ошибки, и, в принципе, вся история русской государственности начиная с Ивана Грозного оказалась насквозь антиномичной. С одной стороны — Божий промысел, Божья кара. А с другой стороны — порой было и самодурство, и даже элементарные срывы в какую‑то дичь. Например, у Петра Алексеевича были эти заскоки, когда он собственноручно мог пытать и казнить стрельцов. Но и в данном случае не было никакого скатывания к принципу «ты — мне, я — тебе»
Справедливость получалась неким «отрицательным» принципом. Земной рай шёл со знаком плюс — вот это жизнь по Богу, жизнь по Правде. А соблюдение принципа Справедливости (или Праведности) становилось уже прерогативой государства. И в данном случае опять наблюдается неслиянное единство царя и народа, второй как бы отдавал полномочия справедливости первому. Даже Ленин подчёркивал, что отношение русского мужика к Царю-батюшке не есть какая‑то «рабская психология». Для мужика Царь — отчасти Бог в настоящем, а не просто какой‑то батюшка, который подарки раздаёт. Это действительно по‑своему наместник Бога на земле.
Русское бессмертие
И тут надо затронуть тему Бессмертия. Оно тоже неслиянно соединяется с Земным Раем, с жизнью по Правде и с той же Справедливостью. Потому что царь, осуществляя правёжный суд, по‑своему обновляется, по‑своему воскрешается. Он как бы приобретает статус бессмертия, становясь проявлением высшего начала.
Второй, очень важный аспект данной темы. В лице советского человека мы наблюдаем особый вариант Бессмертия. Тут можно вспомнить эпизод из вроде бы «лёгкого» фильма "Девчата". Там идёт бригада героя Рыбникова и ведут разговоры: «Сколько голодать можно? Сколько человек без еды может обойтись?» Кто‑то говорит: «Ну сколько там? Несколько дней». — «А потом что?» — «А потом — типа — ха-ха-ха!» И вот этот хохот, совершенно искренний у советского человека, нам наглядно демонстрирует, что у него нет острого ощущения своей смертности. Не было экзистенциального ужаса перед личным концом. И отсюда наши победы — люди не умирали. Они психологически себя не настраивали на «я умру».
Это, конечно, противоречит канонам Добротолюбия с его памятованием о смерти. Но советский человек Добротолюбия не читал. Вопрос «помни о смерти» ниже будет рассмотрен — в связи с другим кодом. Здесь просто необходимо подчеркнуть, что советский человек не памятовал о смерти как таковой. Александр Матросов, когда шёл на амбразуру, меньше всего думал, что умирает. Вспоминаются стихотворные строки: «Была бы наша Родина богатой да счастливою, // А выше счастья Родины нет в мире ничего». Имела место быть психология бессмертных людей. Она оправдывает, по‑своему, этот соблазн хилиазма, который несли большевики. Но мы переварили большевизм, и одним из вариантов переваривания хилиастического антикода было такое вот особое понимание бессмертия.
Русская всечеловечность и её инверсия
Наряду с бессмертием стоит вопрос о Всечеловечности. Речь идёт не просто об обновлении русской души — в понимании христианского и советского бессмертия. Всечеловечность можно понимать как некий синоним, как некую характеристику русского мессианства — прежде всего, в духе Третьего Рима. Символами этой всечеловечности можно считать Москву, как Третий Рим, и Пушкина. Здесь они идут в связке, и весьма символично, что Пушкин — москвич. В данном случае не имеется в виду тупое отрицательное самоотвержение. Его, кстати, сформулировал Троцкий, характеризовавший Россию как «топливо для мировой революции». Здесь опять налицо некий антикод. И можно вспомнить известную песню Михаила Светлова "Гренада". Там боец РККА желает отдать землю крестьянам какой‑то Гренады и, соответственно, за это погибнуть. При этом человек покинул свою собственную хату и землю. Инверсивный антикод, к сожалению, здесь тоже легко просматривается.
Возвращаясь к теме всечеловечности, надо отметить, что Россия — через Москву, через Пушкина — становится своеобразной душой мира. Она имеет некий выход на Божественную справедливость, русскую справедливость правёжным судом, а не просто на принцип «ты — мне, я — тебе». И в случае с Пушкиным необходимо иметь в виду — великий поэт предложил не просто некую аморфную «всеотзывчивость». Он предлагал чеканные формулировки.
Налицо выход опять на тройку — Победа, Чудо и Космос — применительно к мечте в связи с Земным Раем и Справедливостью. Первые три реалии выражаются в некоем «динамическом» аспекте. Сама Победа как бы происходит постоянно. Здесь и Бессмертие, и вселенская Миссия русского человека. Это предполагает постоянное напряжение, которое не даёт расслабиться. Нельзя расслабляться, нельзя почивать на лаврах. Как это происходит в той же "Инонии" Есенина, где показан узкий «крестьянский рай».
Земной Рай не даёт расслабиться. А Победа и Чудо напрягают — в позитиве. Они не могут оказываться окончательными. Вспоминается знаменитое марксистское — «Скачок из царства необходимости в царство свободы». Здесь попытка ни много ни мало похоронить всю историю. То есть опять вот это — «Мы наш, мы новый мир построим, // Кто был ничем, тот станет всем». Максимализм, который был органичным в марксизме, наложился на русский максимализм.
Антикод Чуда на сегодняшний день очень муссируется в плане того, что называется халявой. Отсюда вот это кредитное закабаление, основанное на стремлении быстро и легко обогатиться, не особо задумываясь о последствиях. Кроме того, культ халявы проявляется через всевозможные лотереи, викторины, выигрыши и т.п. По нашему коду чуда бьют сейчас наиболее целенаправленно. Более того, в этом ключе сейчас раскрывается мем хайпа — как некий активный вариант халявы. И через русское Чудо как бы оправдывается вот этот беспредельный, фактически бандитский антикод хайпа. Здесь тоже своеобразным образом постулируется: «Кто был ничем, тот станет всем». И мы прекрасно знаем, что большинство ныне обогатившихся — это люди, не заслужившие богатство. Они, как в свое время Березовский хорошо сказал: «Просто оказались в нужное время в нужном месте всего лишь».
Глубины простоты
Третий блок связан с Богопознанием, Оборонным сознанием и Служением. Победа, Чудо и Космос опять остаются подключёнными к нему — в качестве некоего сквозного триумвирата. И можно было бы даже подключить сюда код, который отсутствует у А.А. Проханова — это код Простоты. Данный блок нужно назвать Кенозисом или тем же самым Служением. Он связан антинонимичной истинностью и ортодоксальностью с православностью в юродственном измерении. Тут очень важна персонификация юродства как наиболее народного типа этого богопознания. Сюда можно включить не только познание Бога в плане какого‑нибудь богостроительства или богоискательства Серебряного века. Можно вспомнить шукшинских чудиков, которые стоят за Правду. На память приходят и толстовские аристократы в лице князя Андрея или Пьера Безухова, которые тоже стоят за какую‑то последнюю, окончательную Правду. Здесь специфика богопознания — с выходом на антиномичную истинность: и, как следствие этого, отказ от категоричных утверждений. Хотя сие тоже, к сожалению, работает и как антикод. Особенно в лице русской интеллигенции, которая, что‑то осмыслив (осознав, определив), сразу хочет застолбить это в качестве некоей абсолютной истины. Данный антикод накладывается на процесс богопознания.
Само Богопознание также неслиянно идёт вместе с поиском Земного Рая. Здесь акцент делается на «серьёзную», гносеологическую составляющую. При этом данная составляющая личностна и связана с неким юродственным моментом. Так, Иванушка-дурачок по‑своему тоже ищет Правду и восстанавливает Справедливость. Но тут есть и «негативный» момент — статус-кво восстанавливается в какой‑то борьбе, в каком‑то поиске тридевятого царства.
«Нерушимой стеной, обороной стальной»
Далее — Оборонное сознание. Его специфика всегда была в том, чтобы обязательно локализировать, вычленить, определить раз и навсегда Врага. И не просто выявить, а его оружием его же и победить. По принципу — «клин вышибаем клином». Необходимо заметить — мы забываем о том, что победили Гитлера на его же территории. Как известно, нацизм предполагал своё «арийское» превосходство — прежде всего, по линии военной доблести. Согласно нацистам, они выступали как сверхлюди именно потому, что у них великолепная воинская доблесть (миф о непобедимости). До поры до времени так и было, но потом нацизм был разбит на его же землях. Русское оборонное сознание применимо и к противостоянию с Наполеоном. Там врагов тоже побеждали на их территориях.
Данный аспект оборонного сознания, который наиболее ярко проявлялся в нашей истории, у нас сейчас совершенно отсутствует — в идеологической сфере. Александр Андреевич об этом, кстати, постоянно пишет. Он обращает внимание на то, что мы не просто потеряли СССР, мы проиграли информационную войну. И психологическая война тоже была проиграна. И сейчас мы эти войны опять проигрываем. Мы не играем на территории противника, в чём была наша сила ранее. Вот Трамп говорит о том, что победили Гитлера именно американцы и англичане. И нам вместо того, чтобы возмущаться — ахать и охать, — надо бы в ответ выдать, что Америка в своё время проиграла Мексике или Испании. Если сейчас копнуть историю войны американцев с испанцами, то там можно найти множество двусмысленностей. Хотя, как мы знаем, американцы победили, но тем не менее можно и на их «смысловой территории» спросить: «Куда вы лезете?» Вы вообще ни одной по‑настоящему победоносной войны не выиграли. А те победы, которые вы себе приписываете, — вы там тоже «оказались в дураках». Мы это не делаем, мы начинаем ахать и охать и, в лучшем случае, ругаться матом. А на самом деле надо идти в наступление, идти контратакой на их сакральные вещи.
В своё время надо было показать всю профанацию американских выборов — уже со времён Буша и Гора. Ведь ещё в те времена было ясно, что всё не так благополучно в «Датском королевстве». Сейчас же «америкосы» просто сами себя в общем‑то с этими выборами и наказали. Мы должны были им показать, какая у них «демократия» — то есть сыграть на их территории.
У нас были очень хорошие примеры проявления оборонного сознания. Взять хотя бы работу Н. Страхова "Борьба с Западом". Но она оказалась на периферии внимания нашей общественности. При этом надо иметь в виду, что само Оборонное сознание распространяется не только на собственно военную сферу. Оно есть и признак Богопознания, выступая в качестве некоторой юродственной технологии. Отчасти и Путин такую технологию применяет — она принята в дзюдо. Там делается вид — мы вроде бы слабые, мы как будто в дураках оказываемся — и ничего от нас нельзя ждать хорошего. А потом вдруг — раз, резкий выпад; раз — и в дамках.
Русское антипотребительство
Код Простоты может быть взят в «отрицательном» (точнее, отрицающем) плане. Его можно свести к антипотребительству, которое присуще русскому человеку. И Простота здесь неслиянно связана с Земным Раем и с жизнью по Душе, по Богу. И опять же в "Анне Карениной" Толстой описывает этот принцип своеобразного земного блаженства, отрицающего потребительские «ценности». Он не говорит прямо — «антипотребительство», он имеет в виду нечто, что противостоит корысти. И Простота — это, прежде всего, антипотребительский код. Но если рассуждать в положительном плане, то можно говорить о мирской аскезе. Это связано с нашей великой традицией Домостроя, который, как известно, начинается фактически с апостольского принципа Распятия мира. Можно жить в миру и быть как бы свободным от него, не зацикливаться на хозяйственных вещах как на неких ценностях, ради которых только и стоит жить. Они просто выступают как некий способ существования, как некое средство — и не более того. И в то же время Домострой антиномичен. Начинается он именно с Креста, с того, что каждый должен нести свой крест. Тут свой смысл кроется даже в самых простых вещах — например, в засолке капусты. В Домострое, как в весьма прозрачном тексте, содержатся и такие вот кулинарные вещи. Но «пафос» их именно в том, что за этим стоит постоянное как бы отстранение. И нет некоего упоения — в отличие от западного менталитета. Нет упоения вот этим благополучием, «хозяйственными добродетелями».
И, кстати, не случайно в той же "Анне Карениной" помещик Левин очень скоро разочаровывается в прогрессивном ведении хозяйства. У него были попытки в этой области, но со временем идея общего блага стала его «доставать». Потом он понял, что это всё от лукавого, как говорится. Всё ерунда, а русские люди живут другим. И код Простоты метафорически можно представить как некий прозрачный омут. Простота — это не какая‑то плоскость, не какая‑то примитивность. Тут, казалось бы, напрашивается антикод простофили, дурачка, придурка и т.д. Но наша Простота — это именно Глубина, которая, естественно, предполагает опять то, о чём уже писали выше. А именно — особый вариант жизни, по Правде.
Не случайно опять приходится много говорить про антикоды. Указанная простота с её прозрачным омутом (даже можно сказать — пучиной) воспринимается нашими врагами как рабство. В их глазах мы — дикари, которые не хотят жить нормально. В их оптике мы не желаем иметь какие‑то предметы роскоши или якобы просто необходимые вещи. И в плане кода Простоты можно вспомнить ещё и Обломова. В его фигуре содержится некая концентрация указанного кода. Он лежебока и лентяй, потому что для него все перспективы несут некую ценность, которая ему не нужна и не интересна.
Или взять, к примеру, "Чертогон" Лескова — гениальный рассказ, посвящённый Хлудову (его прототипом был реальный московский купец Хлудов). Он богач, выражаясь по‑современному — олигарх. Но при этом для него важен чертогон. Он демонстрирует особую мирскую аскезу. Это даже какая‑то сверхаскеза — когда он на целый день запирает за собой двери в церковь и там на коленях стоит сутки после жуткого загула. Здесь вопрос стоит так: чем больше ты имеешь, тем больше ты ответственен за то, чтобы к этому, как к ценности, не привязываться. И отсюда вот этот феномен русских богачей. Вообще, лучше Шукшина не скажешь — «деньги ляжку жгут». С ними что‑то надо делать — растранжирить там по девкам, по заграницам, по игрищам. У нас в этом плане олигархи тоже в чём‑то схожи. Но они, к сожалению, не имеют вот этой глубины разгула, как в "Чертогоне"
Речь идёт об апостольском понимании мирской аскезы — быть в миру, в него полностью погрузиться, но и отталкиваться от него, отстраняться. И опять это Победа, и опять это Чудо, поскольку происходит нечто неожиданное для богатых людей — как в случае с Хлудовым.
Отвержение себя
Служение взаимосвязано и с Богопознанием, и с Оборонным сознанием, и с Простотой. За всем этим стоит кенозис, нисхождение — с последующим возвышением. Это одна из тех характеристик русского человека, которая была свойственна и Бердяеву, и Лосскому, и Зеньковскому — как чуть ли не ключевая характеристика. Притом не будем забывать и пассионарность в понимании Гумилёва. Для него — это синоним служения. Но только не в понимании исполнительской дисциплины (как понимаем это мы), а в плане самоотдачи, имеющей творческий аспект. Причём в широком смысле творчество не обязательно связано исключительно с искусством. Это фактически синоним пассионарности, когда добиваешься результата за счёт самоотвержения, иногда даже ценой жизни.
И здесь тоже Александр Андреевич правильно отмечает, что символом русского служения, конечно, является Пересвет. Он фактически шёл на неминуемую смерть. В этом ряду героического самоотвержения стоит Александр Матросов. Здесь эти герои выступают не как жертвы, а как победители. Потому что благодаря им в одном случае выиграли Куликовскую битву, а в другом — Великую Отечественную войну.
Важно заметить, что, как и в случае с Простотой, код Служения тоже постоянно давят антикодом рабства. И это связано с тем, что русские люди действительно могут самоотвергаться, могут плевать на какие‑то моменты своего личного бытия. Сейчас бесятся наши враги, задавая вопрос — почему мы, русские, так живём? Вокруг нищета, минимальные зарплаты, безработица. Можно искренне посочувствовать этим либерастам, потому что для них это действительно непонятно. Потому что они все живут там, понятно — при всех своих роскошеских особнячках. И поэтому они не могут понять русского человека, который не проявляет своё рабство, а просто понимает, что на кон поставлен сам факт существования русской государственности и вообще русской культуры. В конечном итоге вопрос стоит так — будет ли русский человек дальше жить в своей аутентичности и в своей идентичности, а не в качестве какого‑то трансгуманиста в худшем смысле этого слова. И действительно, мы видим выдержку, мужественность служения, когда есть соблазн сорваться, есть соблазн взбунтоваться. Это у нас спешат обозвать рабством, потому что данное качество действительно бесит наших врагов. Посему они сейчас всё делают для устройства так называемых «цветных революций» в этом ключе.
Служение заметно не только на примере таких трагических фигур, как Пересвет и Матросов. Оно характерно и для простых людей. Александр Андреевич в своём романе пишет, что именно эти люди в 1990‑е спасали экономику и страну. Простые мастера, конструкторы, инженеры, офицеры — спасали, практически без зарплат — воинские части, заводы, школы и т.д. Они не оставляли своё дело, они продолжали Служение. Это герои нашего времени, которые осуществляли Служение.
И понятно, что знаменатель этого — Победа, Чудо, Космос. Это опять же запредел, непонятный для наших врагов, согласно которым мы должны обязательно взбунтоваться. В их оптике уровень нашей жизни настолько низкий, что только рабы должны терпеть эти цепи. Им невдомёк, что за этим запределом стоит понимание следующей вещи — альтернатива‑то страшнее. И две катастрофы — 1991‑го и 1917‑го годов — русского человека чему‑то научили. Другое дело, это не значит, что данным пониманием надо пользоваться бесконечно. Из этого всё равно должен быть позитивный, высветляющий перспективу выход.
Новая — и святоотеческая
Последний блок кодов — Святоотечески Новая Традиция. Сюда включаются Херсонес, вновь — Богопознание, Русский Лидер. И опять же всё замыкается на Победе, Чуде, Космосе.
Херсонес — это сакральный центр и наша крещёная античность. Не языческая, но именно крещёная, христианская. Этим мы радикально отличаемся от Запада с его именно языческим пониманием античности. В Херсонесе, в отношении Византии, мы продемонстрировали мужественную автаркию: суверенность своей цивилизации, своей культуры, своей государственности. Через Херсонес мы доказали своё право на культурно-историческую самостоятельность — даже относительно православной Византии, не говоря уже о Западе. И здесь есть антикод, который действует против нас, — это «призвание варягов». Другое дело, мы знаем, что варяги никакими шведами не были, они вышли с западнославянского острова Руян (ныне Рюген) в Балтийском море. За их призванием стояло то, о чём выше писалось в связи со справедливостью. Русский человек понимал всю ответственность власти, прекрасно осознавая, что за ней должен стоять царь (тогда князь) — один правитель. Не дай бог, каждый начнёт устраивать самосуд, к чему придём? Поэтому и призвали Рюрика. Делегировали не власть как таковую — русский человек всегда был хозяином в своём хозяйстве. (Об этом пишет "Домострой".) У русского всегда было своё хозяйство, где он действовал как царь. А он, во время призвания варягов (балтийских славян), делегировал князьям миссию праведного суда.
В рассматриваемом блоке снова действует код Богопознания, тесно связанный с Простотой. Но и у Простоты тоже есть свой антикод. И тут можно вспомнить знаменитую русскую поговорку «Простота хуже воровства». В данном случае речь идёт о пресловутой терпимости стаднобараньего уровня. На данном уровне простота действительно хуже воровства — потому что допускает воровство. Мы, к сожалению, часто смешиваем простоту настоящую, простоту бездонного прозрачного омута и простоту, которая хуже воровства.
Мистерия русского лидерства
Теперь о Русском Лидере. Он персонифицирует в себе автаркию Херсонеса. Лидер воплощает в себе русскую суверенность. Причём указанная персонификация не есть просто осуществление права карать. Это, в первую очередь, способность умереть первым. Здесь можно указать на образ героического лидера Чапаева (Чапая). Тут опять речь о неслиянном единстве — в данном случае — красных и белых. И рядом с героизмом Чапаева можно поставить Ледовые походы другого, уже белого Лидера — Каппеля. Они в плане русского лидерства ничуть не уступают величию Чапаева. Каппель действительно тоже был со всеми вместе и тоже был готов умирать, как и Чапай.
В принципе, к русским лидерам можно причислить и Петра Великого, который также был готов первым умирать. И эту готовность он весьма ярко проявил во время Полтавской битвы. Из образа Петра делают антикод, представляя его этаким дешёвым западником. На самом же деле он по‑настоящему укротил западную экспансию, осуществив это на её же поле (вспомним код Оборонного сознания). И благодаря этому парадоксу мы получаем затем Пушкина. Не было бы Петра, не было бы и Пушкина. Не было бы Петра, не было бы и Ломоносова. Именно с него начинается по‑настоящему самостоятельная русская культура. У нас это если и признают, то только сквозь зубы, сводя наследие Петра к западническим смыслам.
Безусловно, Пётр лично перебарщивал, как и Грозный. Человек слаб, тем более что надо учитывать фактор такой ответственности, предполагающей закрайное, космическое напряжение. Тут очень легко сорваться. Но при всем при том Пётр сумел мобилизовать дворян, монахов и мужиков. Одновременно он способствовал прогрессу в экономике, науке, технологиях.
На колени — никогда
В заключение — для окольцовки — можно вновь выделить и ещё один блоковый код — Непокорность. Он включает в себя Волгу, Сталинград, Победу, Чудо и Космос. Непокорность, их связывающая, — это, прежде всего, сакральное состояние, которое внешне на первых порах может никак и не выражаться. А может даже и выражаться в какой‑то простоте, придурковатости, служебной роли, исполнительности. В данном случае вспоминается «русский характер» Алексея Толстого: кажется, прост человек, а придёт «великая беда», и поднимется в нём великая сила и человеческая красота.
Непокорность — это не столько состояние «пальцы веером», в духе бандитов 1990‑х, сколько совсем иное, глубинное свойство русского человека, которое часто внешне обманчиво. Лев Толстой уловил это в образах Тимохина и Тушина в "Войне и мире", а также в "Севастопольских рассказах". Это внешне вроде никак не выражается. Это некая метафизика русского характера — непокорство. И благодаря этому непокорству враги расслабляются. Они думают: «Что с этим Ванькой вообще церемониться? Его всегда можно взять голыми руками». А происходит всё иначе. Русский человек действительно станет долго запрягать и расслаблять своих противников, которые будут считать, что они уже победили. Мы это видим на примере войн и с Карлом XII, и с Наполеоном, и с Гитлером. Они все считали, что у них будет этакая прогулка при ясной луне.
Русского человека мобилизует беда, о которой всегда надо говорить открыто. Когда у другого руки опускаются, у русского, наоборот, в таких условиях «экстрима» пробуждается непокорность.
***
Четыре блока кодов, с которых мы начинали, перетекают друг в друга так, что иногда и не понимаешь, где начинается одно и кончается другое.
Повторим их.
Первое — непокорность: Волга, Сталинград, победа, чудо, космос.
Второе — мечта в узком смысле: земной рай, справедливость, бессмертие, всечеловечность, победа, чудо, космос.
Третий — кенозис, фактически то же служение, богопознание, оборонное сознание, простота, победа, чудо, космос.
И четвёртый блок святоотечески новой традиции: Херсонес, с ним опять связано богопознание, с ним опять связана простота. Есть здесь и выход на русского лидера. И как венец, как ядро всех наших кодов — опять же Победа, Чудо, Космос.
Публикация: "Изборский клуб" №10(86)
