150 лет назад, 20 октября 1867 года, возможно, впервые прозвучало хорошо известное сейчас слово «русофобия». Симптоматично, что его озвучили на французском, который еще являлся тогда основным языком русского дворянства. Прекрасный поэт и дипломатический чиновник Фёдор Тютчевписал личное письмо дочери Анне — жене славянофила Сергея Аксакова, обронив в нем определение, которые так часто слышится в наши дни:
«Следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идет о русофобии некоторых русских — причем весьма почитаемых… Раньше они говорили нам, и они, действительно, так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она, бесспорно, обладает всем тем, чего нет в России. А что мы видим ныне? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. И напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе, нисколько не уменьшили пристрастия к ней. Словом, в явлении, которое я имею ввиду, о принципах как таковых не может быть и речи, здесь действуют только инстинкты, и именно в природе этих инстинктов и следовало бы разобраться», — делился он собственными размышлениями.
Строго говоря, историки и даже литературоведы оспаривают значимость этого события.
Во-первых, судя по некоторым сообщениям, слово «русофобы» уже ходило тогда в петербургских салонах, где культивировались споры между литературно-политическими партиями «западников» и «славянофилов». Скорее всего, оно не являлось изобретением самого Тютчева, а просто дошло до потомков благодаря его переписке — которая, кстати, сохранилась для истории в архиве Аксакова.
Во-вторых, важно правильно понимать контекст тютчевского письма. Он говорил в нем о хорошо известном в кругу его современников разговоре между выдающимися русскими писателями Тургеневым и Достоевским, который состоялся в германском Дрездене в августе того же года.
Достоевский описал этот разговор в письме еще одному знаменитому поэту Аполлону Майкову, рассказывая ему, что Тургенев противопоставил европейскую «цивилизованность» русскому «варварству», и призвал русских отказаться от своей национальности, чтобы слиться с «единой семье» европейских народов.
Естественно, славянофилы жестко критиковали такую позицию. Однако при этом, Тютчев отдавал должное писательскому таланту Тургенева, входил в близкий к нему кружок Белинского, а Аксаков даже состоял много лет в тайной переписке с его ближайшим другом Герценом, главным «западником» своего поколения.Внутренняя критика в своем сообществе имела мало общего с тем, что подразумевается под русофобией в наши дни, когда речь идет об агрессивной ненависти к России и русским, которая проявляется на уровне большой международной политики и в быту. А это, конечно, совсем не то, что имел в виду замечательный русский писатель Тургенев.
Между тем, эта, понимаемая в современном смысле русофобия, существовала еще задолго до тютчевского письма и хорошо задокументирована в различных источниках. Достаточно вспомнить широко известные в Европе книги французского маркиза Астольфа де Кюстина. «Я часто повторяю себе: здесь все нужно разрушить и заново создать народ… Матерям здесь следовало бы оплакивать рождение детей более, чем их смерть… Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную другим народам в других странах Европы, какой бы ни был принят там образ правления», — писал де Кюстин, описывая «Московию» как огромную, но целиком азиатскую страну.
А еще ранее, в 1817 году, английский лорд Роберт Вильсон издал «Очерк военной и политической власти в России», пугая англичан российской угрозой для Константинополя и британских владений в Индии. Эта книжка произвела на английское общество такое сильное впечатление, что уже в середине века они «защищали Индию от русского Медведя» высадив войска на Камчатке и в Крыму, вместе с зачитывавшимся де Кюстином французами.
Эти книги опирались на еще более старые памфлеты, написанные польскими или шведскими авторами во время многочисленных восточноевропейских войн, они стали основой для всех будущих русофобских произведений — вплоть до гитлеровской пропаганды, которая использовала того же Кюстина. К примеру, на него ссылался эсэсовец Эрнст Бакке, который составил заповеди для действующих на Восточном фронте солдат. «Русский человек привык за сотни лет к бедности, голоду и непритязательности. Его желудок растяжим, поэтому к нему нельзя допускать никакой поддельной жалости», — писал этот военный преступник, повесившийся позже в камере нюрнбергского суда.
Однако русофобия успешно пережила гитлеризм. Ведь ее взяли на поруки страны западного блока, противостоявшего СССР во время Холодной войны — вместе с воевавшими на стороне нацистов коллаборантами, среди которых были и украинские националисты. Именно они бережно хранили в эмиграции русофобские мифы о «недолюдях», «диких неполноценных азиатах» и «коварной и деспотичной восточной орде», чтобы в 1991 году перенести ее на территорию Украины.
Здесь все это легло в основу школьной программы, по которой четверть века учились несколько поколений украинских граждан. Поэтому, не стоит удивляться тому, что сегодня русофобия является официальной идеологией украинского государства. И именно порожденная ей ненависть к жителям России и русскоязычных регионов, к русскому языку и культуре, к отождествленному с русскими советскому периоду истории, стала причиной кровавой бойни, которая стартовала в 2014 году. А затем способствовала тотальному наступлению на права русскоязычных и русскокультурных людей.
Достаточно почитать, что пишет сегодня о русских украинская пропаганда, чтобы понять — это говорит не Тургенев, а Вильсон и де Кюстин. Сегодня их слова и стереотипы повсюду повторяются европейскими и американскими политиками, которые везде видят русских хакеров и русских солдат, считая при этом необходимым постоянно вмешиваться в политику России и других стран. История не раз показала, что такое отношение грозит привести к новым, еще более страшным войнам, намек на которые тоже оставил нам Тютчев:
«Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами».
Источник: «Украина. Ру»
