Егор ХОЛМОГОРОВ. Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова. — М.: Книжный мир, 2020. — 416 с.
Егор Холмогоров — блестящий публицист и многогранная личность. С одинаковой лёгкостью он говорит о кино, истории, философии. Легко — не значит легковесно. Холмогорова можно обвинять в чрезмерной патетике, но никогда — в поверхностности. Кроме того, он занимает весьма неуютную нишу правоконсервативного интеллигента, ибо нынешний интеллектуал "вынужден" служить либерально-левым идеям. В противном случае его ожидает информационный бойкот — и это не только на Западе с его лживой толерантностью, но и в России.
За последние десять-пятнадцать лет понятие "интеллигенция" сделалось позорненьким синонимом болотных оппозиционеров и всяких борцов "за нашу и вашу свободу". Исключительное русское явление — интеллигент — перестало восприниматься как носитель просветительских идеалов, поэтому деятельность Егора Холмогорова надо рассматривать как гуманитарный подвиг. Вовсю против брендов и трендов! Подвижник. Герой социокультурного фронта.
Новая книга "Рцы слово твердо" посвящена русской и советской литературе в её беспрерывном развитии. Помимо этого, автор с удовольствием размышляет о древнерусской азбуке, проблемах школьного образования, кириллице как "декларации нашей цивилизационной независимости". Тут много личных воспоминаний — мы видим Егора-мыслителя, а ещё Егора-подростка, ученика 57-й московской школы, читателя, завсегдатая библиотек и театров. Он становится нашим собеседником, благо тут есть с чем согласиться и с чем поспорить.
"Из-за крайней литературоцентричности русской культуры каждый консервативный идеолог, начиная с Михаила Каткова и Константина Леонтьева и заканчивая Игорем Шафаревичем и Константином Крыловым, вынужден с известной регулярностью высказываться о русской литературе", — объясняет Холмогоров своё решение. "Рцы слово твердо" нельзя рассматривать в качестве путеводителя по словесности — это сборник юбилейных статей и колонок для интернет-порталов. Имеются Болотов и Радищев, но отсутствуют Сумароков и Ломоносов; есть пространные рассуждения о Пушкине и Достоевском, однако нет Лескова и драматурга Островского; читаем о Лимонове и Мамлееве, при этом "забыты" не менее важные современники. Вместе с тем чётко прослеживается генеральный мотив — любовь Холмогорова к России, её слову.
Повествование интересно и в стилистическом отношении — так, о Розанове автор пишет по-розановски, о Лимонове — по-лимоновски, и создаётся впечатление, что писатели как бы говорят сами о себе в третьем лице. Это касается не всех текстов, но эта изящная уловка понятна и выглядит постмодернистской игрой — в хорошем смысле.
Холмогоров — мастер чеканных определений, зачастую иронических. Называет Радищева "сентиментально-радикальным барином", а строки Евтушенко с перечислением Дины Дурбин, обоев из ГДР, баночного пива и Диснейленда — "поэзией, напоминающей комиссионку". Безусловно, тут налёт субъективности, но литературоведение — это в принципе 90 процентов личного вкуса и 10 процентов неких затверженных формул. Кого-то мы любим, а кого-то — нет.
Холмогоров ругает Чехова и его депрессивную картину, антагонистичную русскому миру. "В Чехове, признаюсь честно, мне больше всего нравится его дача — небольшой домик в Гурзуфе, купленный им в последние годы и доставшийся после ожидаемой и запланированной кончины Ольге Книппер", — пишет Егор, великолепный знаток и патриот крымской темы. Потом он берёт в союзники Анну Ахматову, не принимавшую чеховского брюзжания.
"Прекрасная жизнь её поколения, — резюмирует Холмогоров, — была растоптана, разграблена и оклеветана — и Чехов оказался главным поставщиком материала для клеветников, похабивших прежнюю русскую жизнь, которая была нормальной, яркой, наполненной радостью и творчеством…". Чехов из насмешливого критика и минорного созерцателя обращается врагом "вишнёвого сада" и всей русской бытности. Это прелюбопытный взгляд, хотя, конечно, не все его примут. Забавно — Егор набросал строки о Чехове точнёхонько по-чеховски. Те же уколы и обвинения, как если бы Антон Павлович трунил над самим собой.
Сперва может показаться, что Холмогоров остро не выносит и советское наследие, не скупясь на презрительные дефиниции вроде "вохровского литературоведения" и "нелепого идеологического надрыва", но чаще публицист бранится по делу, притом искренне восхваляя Есенина, Фатьянова и Распутина — волшебную триаду народной души. Но и тут Егор не сбегает "в деревню, в глушь, в Саратов", высвечивая лишь берёзку, тальянку и погибающую Матёру-традиционность.
Холмогоров пышно славит Иосифа Бродского, который не Родину покинул, но сменил одну империю на другую. Это вообще современный патриотический мейнстрим — цитировать Бродского, особенно в связи с его крымской линией и жёстким неприятием "украинства". Глава, посвящённая гению, осуждённому за тунеядство, названа "Письма крымскому другу" — тонко переиначенные "Письма римскому другу" Иосифа Бродского. Поэт рассматривается как певец античности, вплетённой в имперский стиль Петербурга-Ленинграда, и эта античность, по мнению Холмогорова, делала жизнь в СССР "менее невыносимой".
Книга могла бы выглядеть как подшивка заметок "по случаю", если бы не скрепляющий материал — тревога за русское слово, о котором тоже надо заботиться. Сохранять его. Обогащать.
Холмогоров предлагает расширить программу изучением древнерусского языка, считая его базовым. Это, конечно, отдаёт маниловщиной. В условиях ЕГЭ не до жиру, быть бы живу, но всё же история — процесс непредсказуемый. Возможно, мы застанем подлинный ренессанс культуры, а не её печальные обломки, среди коих будет потерянно бродить Холмогоров со своей старорежимной тростью.
