27 марта 1968 года в 10 часов 18 минут с аэродрома Чкаловский на учебно-тренировочном самолёте УТИ МиГ-15 взлетели Юрий Алексеевич Гагарин и его инструктор – Герой Советского Союза Владимир Сергеевич Серёгин, один из лучших лётчиков-испытателей того времени. Вскоре после взлёта, в 10 часов 30 минут 10 секунд Гагарин спокойным голосом доложил: «625 (его позывной), задание в зоне 20 закончил. Прошу разрешения, разворот на курс 320 (направление на аэродром)». Руководитель полёта: «625, разрешаю». Через две с лишним минуты в 10 часов 32 минуты 30 секунд РП запросил: «625, высота, 625, высота…» Ответа от 625-го уже не последовало: через 68 секунд после последнего радиообмена самолёт с высоты 4200 метров со скоростью 660–670 км/ч, под углом 50–54 градуса врезался в землю, в лесу юго-западнее деревни Новосёлово, в 15 км южнее города Киржач. Пилоты погибли.
Комиссию по расследованию катастрофы возглавил маршал Дмитрий Фёдорович Устинов. Сергей Николаевич Анохин принимал участие в работе комиссии. Мы тогда были в отряде космонавтов ОКБ-1. У нас были дружеские доверительные отношения, и, вернувшись с первого заседания, он вызвал меня в коридор и сообщил: «Они выскочили на трёхстах метрах из облаков, и им не хватило высоты для выхода из пикирования». Работа комиссии проходила под грифом секретности, больше мы этот вопрос не обсуждали.
В аварийной ситуации между изменением обстановки, реакцией на неё экипажа и траекторией полёта самолёта существует устойчивая взаимосвязь, это единый процесс, и достоверные сведения хотя бы по одной составляющей позволяют предположительно судить о процессе в целом. Экипаж об изменении обстановки и своих действиях не доложил. Какая сложилась в полёте обстановка и соответствовал ли ей выполненный лётчиком манёвр, комиссия объяснить не могла. Траектория полёта оказалась третьим неизвестным. Радиолокационная станция была на профилактике, у второго не работали локаторы, фото приставки и записей не осталось.
Достоверная информация о траектории полёта самолёта в начале аварийной ситуации была безвозвратно утрачена. Комиссия не смогла объяснить причин крутого пикирования самолёта, и ей пришлось изобретать предположительные версии траектории полёта (в том числе, со сваливанием в штопор), а под них подбирать подходящие изменения обстановки в виде появления перед самолётом препятствий или воздействия на него якобы пролетавшего рядом другого самолёта.
Комиссия проработала почти пять месяцев, истинную причину катастрофы установить не удалось, заключение комиссии опубликовано не было. Это породило большое количество домыслов и слухов: от отказа техники, плохой подготовки пилотов до уничтожения самолёта неопознанным объектом. Во времена надругательства над советским прошлым появились зловещие версии: И.Н. Морозов "За что могли убить Гагарина?" («Литературная газета», № 12, 1998). Вынашивалась идея, что Гагарина «заказал» ЦК КПСС, которому он чем-то не угодил.
Только в 1986 году доктор технических наук Сергей Михайлович Белоцерковский, работавший в комиссии, и космонавт Алексей Архипович Леонов получили возможность познакомиться с материалами комиссии. Общее заключение звучало так: «Исходя из анализа обстоятельств лётного происшествия и материалов расследования, предположительной причиной катастрофы могла быть временная потеря работоспособности экипажа, вследствие столкновения самолёта с воздушным шаром или выполнения резкого манёвра для предотвращения столкновения. В результате исследования установлено, что аварийная обстановка в полёте возникла внезапно и носила скоротечный характер». Хотя шары в этот период не запускались, следов столкновения обнаружено не было, но было ясно сказано, что экипаж с перепугу до потери сознания совершил манёвр, с которым не сумел справиться. Виноват экипаж, то есть виноват «625-ый», то есть виноват Гагарин. И эта вина лежит на нём уже полвека, как бы потом Алексей Леонов ни старался переложить эту вину с Гагарина на другого лётчика, якобы, пролетевшего вблизи самолёта Гагарина.
Чтобы понять, что же происходило в действительности, комиссия, казалось бы, должна была обратить внимание на очень важные обстоятельства, предшествовавшие полёту, которые подсказывают самую простую версию событий.
Первое. Гагарин очень хотел летать, после длительного перерыва хотел выполнить первый самостоятельный полёт на самолёте МиГ-17. За две недели до этого полёта он написал в своём блокноте: «Нет у меня сильнее влечения, чем желание латать. Всегда летать…»
Второе. Руководство Центра подготовки оберегало первого космонавта планеты, да и общественная нагрузка не способствовала поддержанию его лётных навыков, семилетний перерыв в самостоятельном пилотировании сказывался, и для Гагарина была разработана специальная программа по восстановлению лётных навыков. К концу марта программа была завершена, и на 27 марта был запланирован его первый самостоятельный полёт на самолёте МиГ-17.
Третье. По метеопрогнозу, доведённому до сведения лётчиков, погода могла ухудшаться, и нижняя кромка облачности могла опуститься с высоты 900 м до 600 м.
Четвёртое. Инструктор Гагарина Серёгин не сомневался в готовности Гагарина к выполнению самостоятельного полёта. Однако начальник ЦПК Николай Фёдорович Кузнецов выразил Николаю Петровичу Каманину сомнения в готовности Гагарина и предложил проверить его лично. Николай Петрович вряд ли мог игнорировать сомнения начальника ЦПК. Он, наверное, мог отменить самостоятельный полёт Гагарина 27 марта, пригласить и выслушать Кузнецова и Серёгина, и принять решение, исходя из мнения того, кто отвечал за подготовку Гагарина. Но он всё-таки решил провести проверку на УТИ МиГ-15 в тот самый день и непосредственно перед полётом на МиГ-17, но поручил её не Кузнецову, а Серёгину. Это внезапное изменение полётного задания вызвало определённую нервозность с утра не только у лётчиков, возможно, поэтому и метеопрогноз был сделан поспешно.
Теперь представим себе, как должен действовать экипаж, конкретно – Гагарин, управлявший самолётом, – с учётом всех этих обстоятельств. Летом 1967 года, будучи в отряде космонавтов, я выполнил серию полётов на УТИ МиГ-15 с инструктором ЛИИ Леонидом Денисовичем Рыбиковым. Это, конечно, не большой опыт, но, ставя себя на место Гагарина, я бы действовал следующим образом. После доклада о завершении программы и получения согласия на возвращение, зная о прогнозе ухудшения погоды, стремясь успеть выполнить запланированный долгожданный самостоятельный полёт и понимая, что аэродром у меня за спиной, я бы выполнил переворот на 180 градусов, ввёл самолёт в крутое пикирование и готовился к выходу из облаков на высоте 600 м, чтобы, визуально контролируя маршрут, перевести самолёт в горизонтальный полёт и нужным курсом срочно возвращаться на аэродром для того, чтобы успеть взлететь на УТИ МиГ-17 до ухудшения погоды. Гагарин вполне мог поступить так же.
Но, внимание! В материалах С.М. Белоцерковского, полученных уже после завершения расследования, приведён график изменения профиля полёта 625-го по высоте, на котором нижняя граница облачности в зоне прекращения полёта расположена на высоте не 600, а 300 метров! Обнаружив это, я сразу вспомнил слова С.Н. Анохина, высказанные им в первый день заседания комиссии: «Они выскочили на трёхстах метрах из облаков, и им не хватило высоты для выхода из пикирования». Видимо, это и есть основная причина катастрофы.
Несправедливое обвинение Гагарина в том, что своими действиями он погубил и себя и Серёгина, сделанное в заключении комиссии в угоду сохранению чести чьих-то мундиров, довлеет над экипажем уже полвека. Искреннее желание устранить эту несправедливость и побуждает меня высказать свой взгляд на причины катастрофы. Моё мнение не так весомо, как мнение уважаемых экспертов и многих специалистов, готовивших заключение комиссии. В 1988 году я занимал должность начальника отдела безопасности пилотируемых космических полётов в НПО "Энергия", и в федерации дельтапланерного спорта, как заместитель председателя по безопасности, я был обязан предоставлять председателю ЦК ДОСААФ маршалу Александру Ивановичу Покрышкину по каждому лётному происшествию со смертельным исходом (а их был не один десяток) заключение с указанием причин и с выводами.
Причины большинства лётных происшествий, как правило, укладываются в стандартный авиационный набор: ошибка пилота, неисправность летательного аппарата, внезапное изменение погодных условий, ошибка руководителя полётов. С этих позиций беру на себя смелость утверждать:
1. Пилот. Гагарин (он 625-ый) ошибок не совершал, действовал в пределах полётного задания, с учётом утверждённой программы дальнейших полётов. Никаких «чёртиков» не испугался, в обморок не падал.
2. Самолёт. УТИ Миг-15 был исправен, внешних повреждений в полёте не имел (следует из материалов расследования).
3. Погода. Внезапного изменения погодных условий не отмечалось – высота нижней кромки облачности вряд ли могла уменьшиться с 900–600 метров (по прогнозу перед полётом) до 300 метров за 15 минут полёта, скорее всего это следует объяснить неточностью прогноза.
4. Руководитель полёта. РП скорее всего не знал, что в районе выполнения полётов высота нижней кромки облачности может быть не 900–600 метров, а всего 300.
Наверное, у читателя возник вопрос: какой главный вывод из сказанного, что привело к гибели Гагарина?
Главный вывод – Гагарин не виноват в катастрофе, он действовал безупречно в соответствии с утверждённым полётным заданием. Комиссия фактически несправедливо возложила на него вину за катастрофу.
А к гибели Гагарина и Серёгина привело роковое стечение трёх обстоятельств.
Первое. Сомнения в готовности Гагарина к самостоятельному полёту, возникшие у начальника ЦПК генерала Кузнецова и высказанные им Каманину, хотя инструктор Серёгин, отвечавший за подготовку Гагарина, не сомневался в его готовности к самостоятельному полёту на Миг-17.
Второе. Решение Каманина с подачи Кузнецова провести дополнительный лихорадочный экзамен Гагарина на УТИ Миг-15 в один день с запланированным полётом на МиГ-17. Свою ответственность за это трагическое решение Николай Петрович определил сам, написав в мемуарах: «Решение о допуске Гагарина к самостоятельному полёту я оставил за собой». Ведь если бы Гагарин в соответствии с утверждённым накануне полётным заданием сразу отправился в самостоятельный полёт на МиГ-17, ему не нужно было бы срочно пикировать, чтобы быстрее вернуться на аэродром и успеть выполнить долгожданный полёт до ухудшения погоды. Вероятно, полёт на Миг-17 был бы успешным и катастрофы не случилось бы.
И третье обстоятельство: Гагарин, вводя самолет в пикирование, не знал, что под ним нижняя граница облачности не 900–600 метров, а только 300.
Как быть с заключением комиссии? Алексей Архипович Леонов много лет пытался доказать, что в катастрофе виноват лётчик другого, близко пролетевшего самолёта. Не раз я пытался обсудить с ним эту версию, но обсуждения у нас не получалось – он каждый раз начинал «заводиться». Хорошо зная Леонова, не могу предполагать, что он выдвигал и отстаивал эту версию, чтобы отвлечь внимание от ошибочных действий руководителей ЦПК. Скорее всего, Леонов не столько хотел обвинить летавшего рядом лётчика, сколько доказать, что не Гагарин виноват в катастрофе. Если так, я с ним полностью согласен: не мог Гагарин, увидав воздушный шарик или даже попав в турбулентность от другого самолёта, со страха потерять сознание и угробить себя и Серёгина.
Заключение комиссии, возлагающее вину за катастрофу на экипаж, а значит на Гагарина, необходимо официально признать необоснованным. Возлагать вину на какого-то «чёртика», внезапно выскочившего перед самолётом Гагарина, бессмысленно. А кто из двух уважаемых генералов виноват и виноват ли в катастрофе – пусть разбираются те, кому это очень нужно полвека спустя. То, что заключение по сей день не отменено, может говорить лишь о том, что кто-то хочет запятнать Гагарина так же, как стараются запятнать Королёва, обвиняя в проигрыше в лунной гонке, которой на самом деле никогда не было.
Справедливость должна восторжествовать! Если ни ЦПК, ни Роскосмос, ни Академия наук, ни правительство не считают своим долгом признать заключение комиссии несостоятельным, может быть, президент потребует по случаю 60-летия полёта публично снять это нелепое обвинение с нашего национального героя Юрия Гагарина.
