1.
Умер Егор Просвирнин.
Хотя это сложно назвать аккуратным словом "умер" - он ярко, нелепо и страшно погиб, словно бы подражая каким-нибудь гитаристам и барабанщикам полувековой давности, Сиду Вишесу и Киту Муну. Ссорился с женой, принимал разные вещества в сложном и вредном пасьянсе, хулиганил, громил квартиру, выгонял близких из дома, ему вызывали полицию, скорую, но он, запершись и почему-то раздевшись, выбросился из окна прямо на Пушкинскую площадь, где еще долго лежал – сначала открытый, а потом в черном мешке, - пока водители и прохожие фотографировали лужи крови, размазанные колесами по асфальту.
Ему было тридцать пять лет. Кажется, что для такого безумного финала это уже многовато. Но он дорожил своей бесконечной юностью - и распорядился собой так радикально и так беспечно, как не каждый подросток решится.
Покойный был человек веселый и жесткий, без всякой сентиментальности. И, значит, вспоминать о нем нужно легко и бойко.
2.
Невозможно установить, когда конкретно этот переехавший в Москву с Дальнего Востока интеллигентный, но склонный к некоторому беспределу мальчик возник в столичных редакциях. Кажется, это было еще в середине нулевых, когда ему не было и двадцати, и даже намека на хоть какой-нибудь, хоть приблизительный порядок еще не было в его голове (или - учитывая то, чем все кончилось - уже не было?), но зато сразу было ясно, что образовался талант.
Так бывает: в мутном потоке слов то про политику, то про компьютерные игры еще нет ни одного действительно хорошего текста, и нет еще ни взглядов, ни внятного соображения, одна путаница и бардак, но талант уже есть. Не так-то много их было, людей с публицистическим даром, о которых начали много говорить за последние лет пятнадцать - конечно, Олег Кашин, конечно, Зинаида Пронченко, - но Просвирнин быстро и насовсем встал в этот короткий ряд.
И уже через несколько лет создал тот самый журнал, с которым и вошел в историю.
3.
"Спутник и Погром" - отметим лишний раз, какое это было блестящее, смешное и точное название, - был не просто "изданием русских националистов", как об этом пишут в формальных некрологах. Не сводился он и к фонтанирующим злостью и лихими шутками фельетонам самого Просвирнина, и к обстоятельным эссе об истории, музыке, литературе - авторства Евгения Норина или Артема Рондарева, и к страстной поддержке известных событий 2014 года, и к едкой критике властей.
Самое замечательное, что там было - это соединение политики, и политики правой, русской, - с идеально наложенной на нее эстетикой молодости и легкомысленного изящества. Просвирнин поженил фотографии царя Николая - с дизайном и слоганами двадцать первого века, патриотическую агитацию - с тинейджерской наглостью, иными словами, он смог наглядно доказать, что наше прошлое - еще как продолжается в будущее, вопреки мнению солидных либералов, любящих поговорить о том, что у России все позади. Просвирнин придумал нашему правому делу свежий и убедительный стиль - до того убедительный, что лет десять назад о его "Спутнике-Погроме" вынуждены были заговорить буквально все. Больше того, он стал отцом поколения, вдохновив целую генерацию довольно культурных и рафинированных молодых людей – а вовсе не бритых уголовников - на то, чтобы заинтересоваться русским национализмом, русской империей и монархией, а не только глобальным миром и новой этикой, как сейчас принято.
Отдадим ему должное и в другом. Уже после того, как "Спутник и Погром" заблокировали власти, после того, как его шумная авторская и редакторская деятельность слегка выдохлась - Егор не побежал за востребованностью туда, куда бежала огромная толпа в эти годы, в объятия либеральной интеллигенции и заграницы. А они - стоит тебе отречься от России и присягнуть всяким "героическим меньшинствам, сражающимся против плохой Москвы" - почти всех принимают и вознаграждают, кого деньгами, кого - аплодисментами и вниманием. Это большой соблазн, особенно когда наше начальство глухо равнодушно к местным талантам, склонным быть на русской стороне. Но Просвирнин не предал то, за что выступал так упрямо и громко.
4.
Не будем врать.
Он не был тем, что мы называем - приятный парень.
Щедро одаренный журналист, фельетонист, агитатор, он был тяжелым нарциссом, зацикленным на себе, своих достижениях и комплексах эгоманьяком, которого всегда было слишком много. Его хотелось читать, но разговаривать с ним не хотелось совсем - это кончалось потоком пьяной язвительности, провокаций, неуемного и неуклюжего риторического и бытового бреда, к которому - вероятно, но я не держал свечку, - добавились и какие-то сильные препараты.
Он, может быть, переживал из-за своей слишком объемной внешности, активно переделывая ее, переживал из-за отношений с красивой женой - книги Лимонова тут в помощь каждому, кто не знает, как это бывает, - из-за нехватки славы и денег, которых всегда и всем мало. А еще - что не менее важно - из-за неуспеха того дела, с которым он себя связал.
Переживание не грех, мы все отягощены дурными мыслями. Но в его случае эти внутренние проблемы переходили в публичный цирк такого масштаба, что многие собеседники, единомышленники и приятели старались отойти чуть подальше, чтобы не задело.
И мы знаем теперь, каким оглушительным взрывом закончилось это саморазрушительное представление.
5.
Трагедия русского национализма - его удивительной невостребованности, хотя, казалось бы, за его спиной маячит огромная страна, что бродит в поисках ответа на простые вопросы: кто мы? зачем мы? - состоит в том, что нашему народу отрезали прошлое, отрезали почву, подобно тому, как срезают плодородную землю и увозят куда-то.
Все окрестные страны, все бывшие советские республики и бывшие советские вассалы не были лишены коммунистами своей традиционной культуры, своей сельской, семейной, локальной, сословной исторической памяти. Она была, конечно, потеснена, но все-таки национальное чувство окраин воспринималось марксистами как умеренное и допустимое зло.
И только один народ был подвергнут тотальной чистке, только один народ был сдернут с места и искорежен так, что даже воспоминания о дедушках-бабушках, живших каких-то полвека назад, сделались полузапретным раритетом. Отменено было всё: вера и корни, цари и полководцы, единство поколенческих связей, и даже своя компартия оказывалась невозможна. Самого слова такого - русский - не должно было быть, и эта невозможность длилась почти весь двадцатый век, да и потом была с удовольствием подхвачена следующими властями, заменившими фанерку "советского" на фанерку "российского", тогда как обе они загораживали одно и то же: забывший себя русский народ.
А раз целый народ смогли вывернуть так и убедить в том, что он родился из пионерского галстука, и до середины прошлого столетия его не было вовсе, то - какой уж тут национализм.
Есть только молодежная мода - неважно, криминальная или культурная, - но лишенная возможности оглянуться на старших и увидеть своих.
Егор Просвирнин оказался самой яркой звездой на этом национальном небе без земли, самым буйным хулиганом в школе, где нет учителей, мастером моды, которую создал в пустоте, не имея ни цеха, ни крепкой руки, что могла бы его вовремя остановить.
6.
Смерть современного человека - особенно если этот человек каждый день оставляет следы на экране гаджета - это странное дело.
Социальные сети, с их заманчивым правом молниеносной публикации и постоянного воспроизводства потока своей и чужой жизни у всех на глазах, - казалось бы, должны исключать смерть. Как это возможно вообще - умереть, если лента новостей крутится дальше, и в ту секунду, когда человек превращается неизвестно во что, превращается в саму неизвестность, к нему в телефон точно так же приходят новости, скандалы, сэлфи.
Просвирнин был гением момента, он мог мгновенно - и очень бодро - отзываться на любое происшествие, он был весь - "срочно в номер", пусть в его годы уже и номера этого физически не существовало, и даже его собственная гибель - если бы он мог взглянуть на нее со стороны, - вызвала бы у него восторженную реакцию. Еще бы, выпрыгнуть голым из окна на Пушкинскую площадь, чуть не с ножом в руке, - кого вы еще помните, кто так мощно выступил, с кем сравнить?
Вечный подросток и нарушитель всего, что получается нарушать, он любил такие жесты.
Но Россия - это пожилая страна, она смоет его кровь с площади и будет жить дальше так, как она любит, медленно и печально.
7.
Нам есть за что благодарить его.
Ему - хулигану и экстремисту, атеисту и богохульнику, вздорному и трудному типу - сказать спасибо.
Егор Просвирнин показал нам, что чувство родины - бесконечно разнообразнее, чем почтенный старческий кашель на официальной трибуне или прекрасная, окладистая, но все-таки стилизованная борода на фоне снежных елок. Что родину можно любить и так: молодежно, скандально, радикально.
С криком, а не со вздохом.
И это значит, что даже когда в России исчезнут люди, помнящие что-то про двадцатый век, коллективизацию, ветеранов, холодную войну, перестройку и девяностые, когда сойдут на нет все те символы и страхи, те прежние политические сигналы, которыми все еще обмениваются государство и народ - агрессивный блок НАТО! пионерский галстук! - что-то важное всё же продолжится, и кто-то всё равно будет сопротивляться, защищая Россию, пусть и будет выглядеть дико, с нашей-то нынешней точки зрения.
Егор создал новую интонацию, чтобы помочь нашему старому миру обрести новую жизнь.
И она будет.
Но уже без него.
