Несколько дней назад был день рождения Дзержинского. И многие отметили эту некруглую дату, притом почтительно, без злобы. Что-то меняется в общественной атмосфере, в том воздухе, которым дышим. Вообразите, двадцать, да что двадцать – десять лет назад похвалить Дзержинского! Да тебя бы дружно заклевали прогрессисты! А сегодня его личность и деятельность вызывает уважительный интерес.
Личность Дзержинского, действительно, очень привлекательна. Не случайно Светлана Алексиевич сорок лет назад посвятила ему восторженный очерк, очень лиричный, девичий какой-то. Речь о поездке в Дзержиново – родовую усадьбу бедноватых мелкопоместных польских дворян Дзержинских.
«Ловлю себя на мысли, что мне все время хочется цитировать самого Дзержинского. Его дневники. Его письма. И делаю я это /…/ из-за влюбленности в его личность, в слово, им сказанное, в мысли, им прочувствованные.
Когда у меня вырастет сын, мы обязательно приедем на эту землю вместе, чтобы поклониться неумирающему духу того, чье имя — Феликс Дзержинский».
Мне тоже хочется цитировать личные записи Дзержинского. Я это и сделаю – в приложении к этой заметке.
Что вызывает сегодня самое большое изумление – это искренность и убеждённость. У Дзержинского это было. Сегодня эти качества отсутствуют принципе – не у кого-то лично отсутствуют – их нет в природе, они остались в прошлом – как шпаги или кринолины. Нынче всё проникнуто капиталистическим торгашеским духом: в самом низу жизненной пирамиды, торгуют товаром, кто поудачливее – деньгами, выгодными местами, кому повезёт - торгуют идеями. Идеи впаривают, втюхивают, впендюривают точно так же, как товар – по тем же законам маркетинга. И столько же верят в них, как маркетолог в дивные свойства товара, который он продвигает. В политику нынче идут как в бизнес, да это и есть самый прибыльный бизнес.
Это провидели Маркс и Энгельс в «Манифесте…»: «В ледяной воде эгоистического расчета потопила она (буржуазия – Т.В.) священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли».
А вот Дзержинский – как раз рыцарь. То, что его называли «рыцарем революции» - тут нет даже малого преувеличения. Одновременно он фанатически верующий католический монах-аскет. Уверовав в коммунизм, он с готовностью жертвует своей вере свою и чужие жизни. Он просидел одиннадцать лет в тюрьмах, умер молодым, не снискав не то что богатства, но и маломальского бытового комфорта. Сохранился рассказ, как он в голодный год выкинул в окно пирожки, приготовленные любимой сестрой, когда узнал, что сделаны они из муки, купленной у спекулянтов, с которыми он был назначен бороться. И я понимаю, почему первое, что сделала наша антисоветская революция – это сбросила памятник Дзержинскому. Запуская процесс «Дерибана» (как выразительно назвали наши украинские братья эпоху приватизации), нельзя было допустить, чтобы посреди Москвы стоял памятник человеку, который ничего не украл. Хотя мог. Такое не прощается. Он был даже не классово, а духовно и религиозно чужд новым хозяевам России. И мира, естественно.
Интересный эпизод. Дзержинский лично допрашивал в ЧК философа Бердяева, который излагал ему свои воззрения. Об этом можно прочитать в философской автобиографии Бердяева «Самопознание». Так вот Дзержинский – конспектирует! Записная книжка с этим конспектом сохранилась, как пишет Ольга Волкогонова в книге о Бердяеве в ЖЗЛ.
Я, начиная с советской власти, много участвовала в переговорах и совещаниях с участием важных начальников. Практически никто ничего не писал. Ну, пару строк от силы. Дело это, считалось, не царское – секретарское. Меж тем известно: если человек не записывает – информация сначала искажается, а потом и вовсе исчезает из сознания. Не отсюда ли убогий уровень управленческих решений?
Дзержинский был не только чекист – он немало поработал и в народном хозяйстве. И новый, коммунистический, государственный аппарат его ужаснул. «Неудержимое раздутие штатов, чудовищная бюрократизация всякого дела - горы бумаг и сотни тысяч писак; захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия /…/. Это легальное пожирание госимущества этой саранчой. /…/ неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность».
А как же «кровавая чека»? Не он ли в ответе за пролитые ею реки крови? На это ответил провидец Достоевский. Раскольников, вступив на путь воплощения «теории», убивает не только «вредную» процентщицу, но и «нейтральную» Лизавету. Не случайно, «Преступление и наказание» до революции считался антисоциалистическим романом, а большевики долго относились к Достоевскому с подозрением. В школьную программу этот роман включили годах в 60-х. Довольно лишь вступить на путь революции – остальное придёт само собой – такова мысль Достоевского. И в этом большая правда. Понял ли её Дзержинский – нам знать не дано.
Приложение
Из записок Дзержинского.
«Чтобы государство [Россия] не обанкротилось, необходимо разрешить проблему госаппаратов. Неудержимое раздутие штатов, чудовищная бюрократизация всякого дела - горы бумаг и сотни тысяч писак; захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия; миллионы излишеств. Это легальное и пожирание госимущества этой саранчой. В придачу к этому неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность, характеризующая наш так называемый «хозрасчёт», преступления, перекачивающие госимущество в частные карманы.
***
Экспорт должен преобладать над импортом, а баланс по конкретным видам продукции и товаров должен определяться строго на плановой основе.
***
Я вместе с кучкой моих ровесников дал (в 1894 году) клятву бороться со злом до последнего дыхания.
***
Я возненавидел богатство, так как полюбил людей, так как я вижу и чувствую всеми струнами своей души, что сегодня люди поклоняются золотому тельцу, который превратил человеческие души в скотские и изгнал из сердец людей любовь.
***
Я всей душой стремлюсь к тому, чтобы не было на свете несправедливости, преступлений, пьянства, разврата, излишеств, чрезмерной роскоши, публичных домов, в которых люди продают свое тело или душу или и то и другое вместе; чтобы не было угнетения, братоубийственных войн, национальной вражды.
***
Я не проповедаю, что мы [Россия] должны изолироваться от заграницы. Это совершенный абсурд. Но мы обязаны создать благоприятный режим развития тех отраслей, которые жизненно необходимы и в которых мы можем конкурировать с ними.
***
Я преклоняюсь перед теми людьми, которые хотя бы частицу своей жизни посвятили границе.
***
Я пришел к неопровержимому выводу, что главная работа не в Москве, а на местах, что 2/3 ответственных товарищей и спецов из всех партийных (включая и ЦК), советских и профсоюзных учреждений необходимо перебросить из Москвы на места. И не надо бояться, что центральные учреждения развалятся. Необходимо все силы бросить на фабрики, заводы и в деревню, чтобы действительно поднять производительность труда, а не работу перьев и канцелярий. Иначе не вылезем. Самые лучшие замыслы и указания даже не доходят сюда и повисают в воздухе.
***
Я хотел бы объять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни...»
Из книги Николая Бердяева «Самопознание»:
«Однажды, когда я сидел во внутренней тюрьме Чека, в двенадцатом часу ночи меня пригласили на допрос. Меня вели через бесконечное число мрачных коридоров и лестниц. Наконец, мы попали в коридор более чистый и светлый, с ковром, и вошли в большой кабинет, ярко освещенный, с шкурой белого медведя на полу. С левой стороны, около письменного стола, стоял неизвестный мне человек в военной форме, с красной звездой. Это был блондин с жидкой заостренной бородкой, с серыми мутными и меланхолическими глазами; в его внешности и манере было что-то мягкое, чувствовалась благовоспитанность и вежливость. Он попросил меня сесть и сказал: «Меня зовут Дзержинский». Это имя человека, создавшего Чека, считалось кровавым и приводило в ужас всю Россию. Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которого допрашивал сам Дзержинский. Мой допрос носил торжественный характер, приехал Каменев присутствовать на допросе, был и заместитель председателя Чека Менжинский, которого я немного знал в прошлом; я встречал его в Петербурге, он был тогда писателем, неудавшимся романистом. Очень выраженной чертой моего характера является то, что в катастрофические и опасные минуты жизни я никогда не чувствую подавленности, не испытываю ни малейшего испуга, наоборот, я испытываю подъем и склонен переходить в наступление. Тут, вероятно, сказывается моя военная кровь. Я решил на допросе не столько защищаться, сколько нападать, переведя весь разговор в идеологическую область.
Я сказал Дзержинскому: «Имейте в виду, что я считаю соответствующим моему достоинству мыслителя и писателя прямо высказать то, что я думаю». Дзержинский мне ответил: «Мы этого и ждем от Вас». Тогда я решил начать говорить раньше, чем мне будут задавать вопросы. Я говорил минут сорок пять, прочел целую лекцию. То, что я говорил, носило идеологический характер. Я старался объяснить, по каким религиозным, философским, моральным основаниям я являюсь противником коммунизма. Вместе с тем я настаивал на том, что я человек не политический. Дзержинский слушал меня очень внимательно и лишь изредка вставлял свои замечания.
Так, например, он сказал: «Можно быть материалистом в теории и идеалистом в жизни и, наоборот, идеалистом в теории и материалистом в жизни». После моей длинной речи, которая, как мне впоследствии сказали, понравилась Дзержинскому своей прямотой, он все-таки задал мне несколько неприятных вопросов, связанных с людьми. Я твердо решил ничего не говорить о людях. Я имел уже опыт допросов в старом режиме. На один самый неприятный вопрос Дзержинский сам дал мне ответ, который вывел меня из затруднения. Потом я узнал, что большая часть арестованных сами себя оговорили, так что их показания были главным источником обвинения. По окончании допроса Дзержинский сказал мне: «Я Вас сейчас освобожу, но Вам нельзя будет уезжать из Москвы без разрешения». Потом он обратился к Менжинскому: «Сейчас поздно, а у нас процветает бандитизм, нельзя ли отвезти господина Бердяева домой на автомобиле?». Автомобиля не нашлось, но меня отвез с моими вещами солдат на мотоциклетке.
Когда я выходил из тюрьмы, начальник тюрьмы, бывший гвардейский вахмистр, который сам сносил мои вещи, спросил у меня: «Понравилось ли Вам у нас?».
Из книги Ольги Волкогоновой «Николай Бердяев» ЖЗЛ
«Интересно, что после смерти Ф. Э. Дзержинского летом 1926 года среди его личных вещей была найдена потертая записная книжка, в которой была сделана запись беседы с Бердяевым. Это не был протокол допроса (протоколы такого рода вели секретари), это были действительно личные записи – пометки, рядом с которыми иногда стояли вопросительные знаки. Тот факт, что такие записи были сделаны, говорит об интересе, который вызвала у владельца книжки бердяевская «лекция».
